Бусы из плодов шиповника - Владимир Павлович Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А закончилась эта история вот чем, – опять берет инициативу в свои руки Надя. – Кирилл на дежурстве был, ну, я и пошла Розу вечером встретить. Гляжу, идет она в стаде рядом с коровкой, у которой вымя большое такое, чуть не до земли достает, и молока, чувствуется, в нем – прямо морюшко! – Я возьми да скажи про себя: «Коровушка, коровушка, поделись с моей кормилицей молочком…» А не знала, что это корова Петровны… В потемках отдоилась уже. Молока вроде чуть прибыло. А среди ночи ко мне соседушка пожаловала. Три яйца взаймы просит срочно. Хотя и у самой куры тоже есть. Я ей не дала. «Нету, – говорю, – все израсходовала». А муж ее Ерофей Степаныч потом мне сказывал, что пропало у их коровы молоко. А другим людям ее продали и она опять доиться нормально стала. Значит, и у меня непроизвольно что-то в виде заговора получилось, – задумчиво закончила Надя. И еще, в тяжелой какой-то задумчивости, добавила: – Мысль и слово огромную силу имеют. Страшно даже порой становится от того, сколько слов мы зряшных и вредных, по запарке, да и не по запарке тоже, порой говорим. – И уже веселее добавила: – Ладно мужики. Идите-ка вы лучше… в баню. Там уже все готово, поди. А я ужин пока справлю.
После первого, долгого, благодатного пара сидим с Кириллом, разомлевшие, в прохладном предбаннике. Остываем от жара ядреного.
Попив кваску, прямо из трехлитровой банки, крякнув от полноты чувств: «Ох, хорошо!», Кирилл, не без лукавства улыбнувшись, начинает:
– А вот еще был случай… – В отличие от Надежды, он ставит ударение в слове «случай» не на первом, а на втором слоге. – Разбросали мы как-то летом по двору вывезенное, но еще маленько волглое, сено подсушить. Лето-то сам знаш какое нынче было гнилое. Льет и льет. Едва с покосом управились из-за этих дождей…
Ну вот, Надежда дочке нашей Машке и наказала:
– Мы с отцом поедем на мотоцикле еще возку сделаем, а ты, Маша, сенцо вороши по надобности. А как подсохнет окончательно – в сенник складывай. А если дождь, не дай бог, начнется – под навес сено перетаскай.
– А можно мне Ванька будет помогать?! Он давно в помощники напрашивался! – громко так Машка спрашивает, а сама в сторону высокого глухого забора, разделяющего наши с соседями дворы, смотрит.
А Ванька этот – одноклассник ее, хотя и старше года на полтора, однако… Он в свое время то ли в первом, то ли во втором классе на два года застрял. А тут приехал на практику из речного училища на буксир «Минин» и свой и без того курносый нос вообще выше горизонта задрал.
Важный такой, степенный стал. Со взрослыми мужиками за руку здоровается, как настоящий.
Мне тоже руку при встрече подает. «Здравствуйте, – говорит, – дядя Кирилл. Присаживайтесь…»
А сам у палисадника своего на такой, же как наша, лавке сидит. Явно Машку поджидает.
– Закурить не желаете? – И достает из глубокого кармана флотских брюк затейливые какие-то, ненашенские, сигареты.
Пачка яркая, как конфетная обертка. И сигареты вроде ниче. Слабоваты только…
Ну, Надежда дочери на ее запрос отвечает:
– Пусть помогает, если ему дома делов нет. Не балуйте только тут одни. Со спичками особенно.
С тем и уехали.
К вечеру возвращаемся. Еще возок сена привезли.
Смотрим – батюшки ты мои! Сено в сенник сложено. Двор подметен. Самой Машки, правда, где-то нет. А ключ от дома, как обычно, в почтовом ящике лежит.
Начал я привезенное сено по дощатому настилу во дворе разбрасывать – гляжу, рубль железный на потемневшей доске поблескивает. Подобрал. Кричу Надежде (она в стайку пошла – яйца собрать): «Ты чего это, мать, деньги по двору раскидывашь?»
А она мне, выходя из сарая с лукошком, вопрос задает:
– Каки таки деньги?
Я ей рубль показываю.
– Выброси сейчас же! – накинулась она. – Это кто-то недобрый нарочно нам подбросил. Позавидовали мне, что ты пить бросил, что деньги у нас в дому водиться стали. Вот и подкинули, с наговором наверняка, чтобы живая копейка у нас перевелась.
Я рубль за ограду выбросил – невелика потеря, думаю.
Пошел в сенник проверить, сухое ли Маняха сено сложила.
Гляжу, в углу сенника бумажка краснеется.
Подхожу поближе – сотенная!
Несу Наде. Так, мол, и так, говорю. Что делать?
– Щас говорит, – подожди минутку.
Достает с полочки книжку. «Снятие сглаза, порчи, антизаговоры…» и прочая такая же дребедень.
Положила деньги под перевернутую кастрюлю, что-то пошептала над ней, отыскав в книжке нужное место, и говорит.
– Иди поскорее в магазин, чтобы деньги эти долго в руках не держать, и самых дорогих конфет на них купи. Я, – говорит, заговор с денег на время сняла, но на что плохое, – тут Надежда голос напрягла, – на водку, например, их употреблять нельзя, иначе беда случится…
А поздненько уже вечером – мы чаевничали как раз – приходит Ванька и, глядя в пол, начинает.
– Дядя Кирилл, можно мне с вами, без женщин, парой слов перекинуться?
– Да ты, Ваня, никак свататься пришел? – пошутил я. – Не рановато ли в семнадцать-то годков?
Маня вся, как зрелый помидор, от этих моих слов сделалась и говорит насупившись:
– Ну, чего ты, папка, пустое мелешь! – И в комнату свою шмыг.
Ишь ты, думаю, слово-то какое выискала: «Пус-то-е!»
А Ванька все у порога, набычившись, топчется.
– Пойдем, – говорю, – поговорим, если есть о чем.
Вышли, сели у нашего палисадника, как брат-близнец похожего на соседский. И даже такой же зеленой краской крашенный.
Он мне молча сигарету сует. Сам закуривает.
– Так о чем будет речь? – спрашиваю, дымя сигареткой.
– Дядя Кирилл, я нигде у вас сотенную во дворе не обронил, не находили?
– Да как же ты ее мог обронить, коль у тебя карманы вон какие глыбокие? – раззадориваю его. – И откуда, паря, у тебя такие немалые деньги завелись? На большой дороге, что ли, промышляешь?
– Аванс я получил. Ну и сотню припрятал от матери. Хотел Машке вашей да ей конфет хороших купить. Удивить чтобы.
– Считай, что удивил. Я тебе для матери твоей ровно полкилограмма «Каракумов» отсыплю. А Машке скажу про остальное, что это ты ей купил. Завтра с утра как раз
