Влас Дорошевич - Влас Михайлович Дорошевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Были люди с звонкими именами, но были и с такими, что по всем требованиям благопристойности давным-давно следовало бы хлопотать о перемене фамилии.
Были люди с остатками знатности, но были и с остатками хамства, и из одного хамства состоявшие.
Были такие, которых, несомненно, вы видали раньше в балете, в первых рядах, горячо обсуждавшими в антрактах.
— Трускина 3-я хорошо заносит. Но не тверда в пируэте!
Но были и такие, глядя на которых, вы долго думали:
— Где я это лицо видел?
Не то у Кюба за завтраком, не то на скамье подсудимых? Лица неопределенные. То, что называется:
— Корректные.
И только.
Все они имели одно общее.
Все эти люди, продававшие по частям свое отечество, были из Петербурга.
Впрочем, при взгляде на двоих, троих из них у меня, грешным делом, мелькнула мысль:
— Кажется, я их на Сахалине видел!
По наведенным справкам, впрочем, догадка оказалась преждевременной.
Еще не были.
Если бы кто-нибудь незаметно подошел к такой компании людей, говоривших о вопросах «государственной важности», и врасплох крикнул бы:
— Прокурор!
Я уверен, что девять десятых этих господ моментально спрятались бы под стол.
Через минуту, они, конечно, с достоинством бы вышли из-под стола и сказали:
— Как глупо так шутить! Мы думали — пожар.
II
Герой
Один из этой стаи славных малых преимущественно пред всеми привлек, приковал мое внимание.
Это был высокий, жигулястый малый, с беспокойными глазами.
Глаза его постоянно бегали по всем предметам вокруг, даже по стаканам, — ну, что стакан может стоить? — и мягко и с теплотою останавливались на серебряных ложках.
Его глаза бегали по цепочкам, по булавкам, по пальцам рук у собеседников, словно отыскивали перстни.
И когда вы при нем вынимали не только золотой, но даже серебряный портсигар, вам становилось как-то неловко.
Вы видели, что он устремленными глазами взвешивал ваш портсигар, брал его, в душе уже шел в ссудную кассу, закладывал…
Такой это был предприимчивый человек!
С бумажником, с деньгами, даже с самыми незначительными, с ним было жутко разговаривать.
У него сверкали прямо какие-то рентгеновские лучи из глаз.
Вы чувствовали, что сквозь сукно, подкладку, кожу он пересчитывает деньги в вашем бумажнике.
И вам становилось даже щекотно. Ну, прямо трогает у вас в левом боку.
Не знаю, как другие.
Но мне, когда приближался этот господин, всегда казалось, что последняя стофранковая бумажка свертывается у меня в кармане, как береста на огне.
Так предприимчив был его взгляд.
Когда я увидал его в первый раз, — на меня вдруг нахлынули воспоминания.
Огромные, развесистые платаны Капуцинского бульвара вдруг почему-то съежились и превратились в мелкие колючие ели.
Запахло вереском.
Тайга…
Шум экипажей, голосов смолк. Мертвая, мертвая тишина…
Только дятел где-то стучит.
Стук… стук…
Словно гроб заколачивают.
От компании предприимчивых людей с «группами» вдруг лязгнул стук кандалов. (Они просто рассчитывались с гарсоном и звякали франками.)
И затерянная в тайге Онорская тюрьма.
У отворенных дверей канцелярии скамья, на которой порют арестантов, — «кобыла». Палач и длинные, как удочки, розги.
За столом канцелярии смотритель и доктор.
— Бродяга Иван Непомнящий!
К столу подходит вот этот самый молодой человек с беспокойными глазами, полураздетый.
Глаза бегают вокруг, с предмета на предмет, и кажется, уж тащат со стола чернильницу.
— Подвергался телесным наказаниям?
— Никак нет, ваше выскобродие!
— Карпов, потри.
Надзиратель Карпов берет суконку и трет Непомнящему спину.
— Пробовал! — усмехается надзиратель. Мы глядим.
На покрасневшей спине вдоль, поперек, крест-накрест белые полоски, — следы «заданных» розог.
— Обывалый. Иди, ложись!
Я зажмуриваю глаза. Противный, ужасный свист розги, рассекающей воздух.
— Позвольте вас…
Молодой человек с беспокойными глазами шел на меня с моим знакомым.
Он улыбался мне.
Узнал?
Я готов был кинуться к нему, схватить его за руку.
— Удалось? Бежали? Освободились из того ада? Поздравляю! Как я счастлив видеть вас здесь, среди жизни! Ведь это воскресение! Настоящее воскресение из мертвых!
Но мой знакомый успел отрекомендовать:
— Позвольте вас познакомить. Г. Каталажкин, известный предприниматель!
Какие, однако, бывают сходства!
А он стоял передо мной, улыбающийся!!
Сквозь карман считал взглядом деньги в моем бумажнике, шарил мелочь в моем кошельке. Посмотрел (так мне показалось), который час на моих часах.
И улыбнулся еще раз. успокоительно.
Словно хотел сказать:
— Немного! Но не трону!
Обрадованный, я спросил почти с умилением:
— Устраиваете большое предприятие?
Он отвечал голосом, полным достоинства и снисходительности:
— Рудное дело и устройство подъездного пути. Кончаю с группой из французских и бельгийских капиталистов.
— Миллионное дело?
— Тридцать четыре.
Он сказал это удивительно просто. Почти до очаровательности.
III
Исключительная страна
Возле биржи, в одном из шикарнейших ресторанов, где есть солидный и деловой люд, в кабинете сидела за завтраком «группа» капиталистов.
Французы и бельгийцы.
С биржи, — как это всегда бывает на парижской бирже, — неслись шум. гам, крики. — казалось, вопли. Словно там действительно грабили, душили, резали, снимали рубаху друг с друга.
За завтраком, под такой странный аккомпанемент, было оживленно.
Французы и бельгийцы жрали.
Жрали устрицы, жрали столовыми ложками зернистую икру, — нынче зернистую икру столовыми ложками только и жрут, что в Париже, — жрали филейчики соли в белом вине с креветками, с шампиньонами, трюфелями, жрали истекающий кровью шатобриан с дутым, розовым, пухлым картофелем, сыры, землянику.
— Позволите соуса беарнез?
— Хорошо ли это для желудка?
— Превосходно.
— Здесь хорошо едят!
— Каждый день здесь завтракаю. Желудок работает идеально.
— Красного вина для желудка.
— Благодарю. Я белого. Это прочищает.
— Земляники! Ускоряет пищеварение.
— Рокфору?
— Боюсь, тяжело. Для моего желудка бри.
Они жрали, словно протапливали машины.
И на этот жирный, гладкий, лоснящийся народ жутко было смотреть.
Все равно что в паровозном депо ходить мимо паровозов.
Казалось, вот сейчас эти огромные машины протопятся, разведут пары, свистнут, наедут — и останется от тебя один дрызг.
Было в них что-то угрожающее.
Даже глаза горели, как ночью фонари на курьерском паровозе.
Г. Каталажкин сидел среди них веселый, радостный. возбужденный.
Он сыпал ответами во все стороны.
На него глядели со всех сторон пристально, в упор, в него впивались глазами.
Другой бы сдох под такими взглядами.
Во всяком пристальном взгляде читалось:
— Жулик ты или не жулик? Скажи по совести!
А он вертелся на месте, радостно поворачивался к тому, кто его спрашивал, весело улыбался и, не успевали задать вопрос, посылал ответ.
Так посланный с поручением лихой охотник-казак, вырвавшись за линию, крутится и вьется на быстром скакуне под выстрелами неприятельских батарей.
Его заметили, по нем целят: направо, налево с визгом шлепаются гранаты.
А он, пьяный от
