Ночь над прерией - Вельскопф-Генрих Лизелотта

Маленькая квартирка содержалась очень чисто. Седая индеанка, наверное лет пятидесяти, высокого роста, с гордой осанкой, вышла навстречу молодой женщине.

— Тачина!

Молодая женщина села на кушетку, на которой ночью, конечно, спали.

— Простите, что я пришла без предупреждения, — сказала она, и горло у нее сжалось так, что она стала запинаться. — Я не знаю, что мне делать.

— Вы погорели?

— Я не знаю.

— А ваши лошади?

— Я не знаю.

— Где твой муж?

— Я не знаю. Он остался там… а я… в это время мы… я, моя бабушка и я… мы на автомобиле… мы уехали… — Губы у Квини задрожали, она закрыла лицо руками и зарыдала.

Женщина ждала. Она не утешала. Не проявляла она и нетерпения. Она совершенно спокойно сидела, пока Квини не отняла руки и не глянула на нее большими заплаканными глазами.

— Что с тобой? — спросила большая седая женщина, теперь на языке их племени. — Почему же ты не едешь домой? В вашей долине огонь, должно быть, остановлен.

Квини не то икнула, не то всхлипнула. Она вытерла мокрое лицо, и было видно, что она и стыдилась, и в то же время была в полном отчаянии.

— Итак, что же, Тачина? Скажи мне, что? Я ведь твоя старая учительница.

Молодая женщина кивнула:

— Миссис Холленд, я… Как же мне сдать на бакалавра? Я должна это сделать. Но я не могу в художественную школу… это слишком далеко. Это невозможно.

Пальцы Квини нервно подрагивали.

Женщина покачала головой.

— И это нужно решить сейчас, после ночного пожара, когда ты еще не знаешь, жив ли твой муж? Что же произошло, Тачина?

—  — Миссис Холленд, муж у меня — строгий человек, и я не могу сегодня явиться домой, если я не скажу, где и когда я сдам на бакалавра…

Женщина улыбалась, в то же время качая головой.

— Тачина, твой Кинг — такой взбалмошный мальчишка! Теперь и ты стала настоящим Кингом, такой же взбалмошной, и хочешь, чтобы твоя старая учительница после ночного пожара и не позавтракав сказала, где можно сдать на бакалавра.

Квини снова кивнула, даже не улыбнувшись женщине за ее участие:

— Я должна это знать, иначе я не могу вернуться домой.

— Джо не убьет же тебя на пороге…

Уголки рта Квини сжались.

Женщина перестала улыбаться.

— Тачина. я уже слышала, что ты отказываешься посещать двенадцатый класс художественной школы, и это вызвало большое волнение и сильную досаду. Ребенок не должен помешать. Ты замужем. Школа бы учла твое состояние…

— Но я не могу сейчас уехать.

— От этого тебя не избавит никто. Эйви даже сам пожалел, что дал тебе эту справку, — может быть его из-за этого переведут. Школа — это обязанность. Ты из-за мужа хочешь остаться дома?

— Он меня гонит в школу!

— Ну? Тогда все в порядке.

— Нет. Я не поеду.

— Тачина! Что за фантазии! Отправляйся! Иначе миссис Билкинс отправит тебя с полицией.

— Черт возьми! Она, наверное, думает, что я стану там рисовать? Я не сделаю ни одного штриха… или буду просто разводить пачкотню…

— Тачина!

Молодая женщина развела руками.

— Как бы мне это объяснить?

— Попытайся.

— Я должна остаться со своим мужем Он болен. Если он останется один, он уже никогда не поправится…

— Ему надо идти в госпиталь. Там они могут сделать для него больше, чем ты.

Квини вскочила с кушетки и закричала, но совсем тихо, хриплым шепотом:

— Миссис Холленд! Вы же ничего не знаете, ничего! А я знаю, хотя мне этого никто толком не объяснил. Раньше мы говорили «пытка»и «яд», теперь они говорят «новейшие методы»и «врачебное искусство», и они вводили ему свой яд. И сейчас он у меня… да, сейчас он у меня такой, каким они его выпустили. Он погибает, и он сделает что-нибудь ужасное, как только я уеду. Если еще не сделал, если не сделал… он не хочет больше жить, а индеец, который не хочет жить, умирает. Но я не хочу оставить его умирать, а он требует от меня сдавать на бакалавра, и я должна это сделать, но я не могу от него уйти. И если я сейчас вернусь домой, я должна знать… И меня не надо призывать к благоразумию, говорить мне о госпитале, о школе, потому что это бессмысленно и потому что я ничего этого и слышать не хочу. Я вот пришла к вам… и если вы мне не поможете…

Женщина побледнела.

— Тачина, прошу тебя, успокойся; это же так просто. Только я еще все точно не знаю. Это очень просто. Ты пойдешь в другую школу, ты сдашь на бакалавра у нас, здесь. В обычной школе. По всем теоретическим предметам. Экзамены по изобразительному искусству ты сдашь потом, позднее; это все как-нибудь образуется. Вся школа обрадуется, что ты снова у нас.

Квини потребовалось некоторое время, чтобы уяснить себе все это.

— Миссис Холленд! А если она пришлет полицию?

— Она ничего не сделает. Ты знаешь, я уже два года директор. Отправляйся к себе, Тачина, тебе нельзя вредить своему ребенку!

По лицу молодой женщины медленно потекли слезы.

— Я дам тебе чаю, Тачина. Я позову твою бабушку сюда, и вы вместе попьете здесь чаю. Тем временем я сбегаю и соберу подписи.

У Квини по щекам пошли темные пятна.

— Но они скажут, сегодня у них нет времени; был пожар и…

— …и ни слова больше, Тачина, ведь ты уже достаточно наговорила, и теперь я приступаю к действию.

Большая седовласая женщина, которая была индейской учительницей и директором школы, покинула дом. Квини слышала, как снаружи заработал мотор.

Квини оставалось теперь ждать. Они ждали вместе с Унчидой. Первый час прошел быстро, и чай подогнал сердце, так что Квини почувствовала себя бодрее. Второй час был еще спокойным часом; Квини прилегла. Третий и четвертый часы снова пробудили в ней беспокойство, и сердце, казалось ей, стучит на всю комнату.

Наконец в полдень директриса возвратилась.

— Вот, — сказала она и положила перед Квини ходатайство, утвержденное многими подписями и печатью. — Но это оказалось труднее, чем я думала. Холи мне помог, хотя я и не ожидала этого. Может быть, он один знает твоего мужа, как ты. Значит, ты идешь теперь в наш двенадцатый класс. Через три дня начинаются занятия. В художественную школу суперинтендент позвонил по телефону. Директор согласился, хотя и с сожалением, и он это согласует с министерством, ведь художественная школа центральная и ты представлена на художественной выставке.

— Так много защитников, — все еще сдержанно прошептала Квини. — Я их прямо чувствую затылком.

Затем она поблагодарила и пошла вместе с Унчидой.

Она заправилась и кое-что купила в супермаркете. И при этом ловко ускользнула из поля зрения матушки Бут, которая тоже с тележкой-корзиной обходила стенд. Квини подогнала еще кабриолет к почте с тайным предчувствием, что в «general deliver!»— почте до востребования — есть что-нибудь и для нее, и ей действительно было выдано письмо. Но оно было адресовано не ей, а ее мужу, на нем были канадская марка и почтовый штемпель «Вуд-Хилл». Она сунула его в большой нагрудный карман своей блузы и поехала со скоростью сто миль, разрешенной ей Стоунхорном и которую полиция в создавшейся ситуации, конечно же, могла допустить. Ей не терпелось скорее добраться домой.

На стороне Белых скал огонь еще нанес кое-какой урон, в том числе и на участке ранчо Бутов, но через шоссейную дорогу, благодаря пушенному встречному палу и действию отрядов пожаротушения, не перешел.

Некоторые отряды по борьбе с огнем расположились биваками в долине, очевидно, в ожидании, пока окончательно не миновала опасность. Также оставались еще и пожарные машины. Квини сбавила скорость, чтобы ни на кого не налететь.

Дом Кингов целехонький стоял на склоне под моросящим вечерним дождем.

Квини поехала по боковой дороге, все ухабы и ямы которой она могла перечислить и во сне. Она остановилась у дома, велела бабушке выйти, закрыла машину и пошла к той стороне дома, откуда был виден выгон для лошадей. Все они были тут: Пегий, карий и две кобылы.

У нее комок подступил к горлу, она вошла в дом.

На деревянном ложе без одеяла лежал Стоунхорн.