Время перемен - Евгений Васильевич Шалашов

Акперов не выглядел ни классическим рабочим в косоворотке под пиджаком, ни комиссаром в кожаной тужурке. Напротив – он был в костюме, и при галстуке. Опершись на трибуну, оратор сказал:

– Товарищи, я хочу вам напомнить, что означает понятие «диктатура пролетариата». Это, товарищи, такая форма власти, при которой рабочий класс – то есть, тот самый пролетариат, к которому принадлежит большинство из нас, обладает властью. А что такое власть, товарищи? Власть – это отношение господства и подчиненности. Так вот, рабочий класс, в союзе с крестьянством занимает руководящее положение в стране. А что же мы видим? Мы видим, что верхушка нашей партии, не посоветовавшись с нами, большевиками, плотью от плоти, так сказать, рабочего класса и трудового крестьянства, снова решила навязать нам господство буржуазии. И я, от имени многих рабочих, коммунистов, делегат от Ижорского завода, хочу твердо сказать – не выйдет, не пройдет! Мы требуем, чтобы съезд партии немедленно отменил ту часть декрета, в которой идет речь о введении частной собственности.

Товарищ с Ижорского завода хотел еще что-то сказать, но председательствующий Каменев постучал карандашом по графину, а когда комиссар запасного батальона его не услышал, то зазвонил в колокольчик.

– Товарищ Акперов, регламент. Следующий товарищ – сотрудник Политотдела Десятой армии.

Следующий оратор, в потрепанной гимнастерке, с живописной заплатой на подоле, и с орденом Красного знамени на груди, говорил, отчаянно рассекая воздух, словно шашкой рубил:

– По мнению коммунистов и беспартийных Десятой армии, пославшей меня сюда, новая экономическая политика должна быть немедленно отменена. Ведь что мы видим, товарищи делегаты? Мы видим отход от классовых идей нашего дорогого товарища Маркса и товарища Энгельса, завещавшего нам идею всеобщего равенства. Что произойдет, если все крестьяне начнут платить налог? Наша армия состоят, в основном, из беднейшего крестьянства, ушедшего на фронт добровольцами. Они знают, что если при продразверстке в деревне платил богатый крестьянин, то теперь станет платить и бедняк. А если богатей мог платить в пользу государства, и не поморщиться, то как станет платить бедняк? У бедняков просто нет средств, чтобы заплатить налоги в полном объеме. И в результате, богатые станут еще богаче, а бедные беднее. Такого нельзя допускать.

Странный, кстати, оратор. Непонятно, против чего он протестует? Против уравниловки в выплате налогов или против расслоения трудового крестьянства?

Таких докладов уже было штук пять. Я сидел и тихонько злился, раздумывая о том, что товарищей ораторов не клевало в одно место Тамбовское восстание, постоянные выступления крестьян в других местностях. Зажрались, паразиты! Да если бы Совнарком не принял декрет о переходе на нэп, уже полыхало половина страны, а в нынешних условиях неизвестно, чем это могло закончиться. И с Польшей еще мир не заключен, и с финнами. В той истории новую экономическую политику ввели из-за «малой гражданской войны», крови пролилось много, но тогда, по крайней мере, границы Советской России были уже сравнительно спокойны.

И вот, когда зал уже начал наливаться неприязнью к тем людям, что принимали решение, не посоветовавшись с большинством членов партии, не вынося программу экономических изменений на рассмотрение съезда, слово взял Владимир Ильич.

Вместо того, чтобы встать за трибуну, Ленин вышел на сцену, приблизившись к рампе, и начал говорить:

– Да, товарищи, вы все совершенно правы. Введение новой экономической политики неизбежно повлечет за собой изменение в экономической структуре общества. Но вдумайтесь – в течение трех лет все наши усилия были направлены на войну с внутренним врагом, и с капиталистическим окружением. И мы победили!

Разумеется, после этих слов весь зал разразился аплодисментами. Мне же вдруг показалось, что Владимир Ильич говорит не для участников съезда, а именно для меня. Переждав шквал аплодисментов, Владимир Ильич продолжил:

– Сегодня все наши усилия направлены на то, чтобы добиться перехода от отношений войны с капиталистическими странами к отношениям мирным и торговым. Понимаю, что это будет нелегко. Но нам необходимо менять свое отношение к текущему времени. Тот декрет, принятый по решению Совнаркома, и за который проголосовало Политбюро, был принят так быстро из-за острейшей нехватки времени. Согласитесь, чтобы каждому из вас приехать на съезд, в Москву, вам пришлось потратить изрядное количество времени. А вот времени, для того, чтобы вовремя все обсудить у нас и не было. Нам требовалось укрепить реальный союз рабочих и крестьян не на словах, а на новой экономической основе. Продразвёрстка, проводившаяся в условиях «военного коммунизма» и гражданской войны, была вынужденной мерой, но она легла тяжким грузом на плечи крестьянства. Поясню – в конце прошлого года руководство партии и государство осознало, что гражданская война уже заканчивается, но в наших силах было ускорить ее конец. И вот этим ускорением и стал декрет «О замене разверстки натуральным налогом». Крестьянство и в годы империалистической войны, и в гражданскую, понесло огромные потери – и людские, и материальные. Необходимость перехода от продразвёрстки к продналогу диктуется тем, что нужно всемерно облегчить положение трудящегося крестьянства и создать условия для подъёма сельского хозяйства и всего народного хозяйства. Мы часто повторяем, что крестьянство – это мелкобуржуазный класс, привязанный к своей земле, к своему дому. И это так, товарищи. Но давайте посмотрим на «мелкобуржуазность» крестьянства с другой стороны. Да, крестьянство – это мелкая буржуазия, но это наши братья, трудящиеся. Перестроить крестьян, перевести их с «мелкобуржуазных» позиций на пролетарские – это задача не одного дня, и даже не одного года. Но наша задача состоит еще и в том, чтобы совершить переворот в сознании крестьянства. Нам необходимо, чтобы он перешел от индивидуального хозяйства к коллективному. Укрепление союза рабочего класса с крестьянством на экономической основе обеспечит успешное строительство социализма.

Ленин именно говорил, а не выступал. Он позволял себе проходить вдоль рампы, иногда засовывать руки в карманы брюк, браться за вырезы жилета. И говорил он без пафоса, без надрыва, чем страдают иные ораторы. В нем не было монументальности, как в Троцком, ни сознания собственного величия, как в некоторых из членов Политбюро, но от этого речь казалась еще роднее, еще доступнее. Та «картавость», что прорывалась в разговоре Владимира Ильича куда-то ушла, а легкое грассирование лишь добавляло обаяния его голосу, делало его речь еще более убедительной. Кажется, перед тобой не глава государства, обладающий чудовищной властью, а старый друг, приехавший пообщаться.

И я, пытающийся изо