Реабилитированный Есенин - Петр Радечко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Кормиться» даже своим прекрасным трудом в «мариенгофском» журнале Есенин не захотел. Безусловно, и ради того чтобы журнал и имажинизм в целом окончательно утратили свою известность, которая держалась на имени лучшего поэта России.
Расчет Есенина оказался пророческим. Выпущенный без его участия четвертый номер «Гостиницы для путешествующих в прекрасном» абсолютно никого не заинтересовал. И потому при всей амбициозности имажинистов Мариенгофу пришлось его закрыть.
Вот что писал по этому поводу М. Ройзман в своей книге на С. 227:
«После выхода четвертого номера Грузинов ругался:
– Банный номер! Настоящий банный номер!
– Но ведь ты член редколлегии!
– Мариенгофа не переспоришь!
– Почему?
– Хочешь знать правду: теща Мариенгофа управляет имажинизмом!
…Конечно, четвертый номер «Гостиницы» был более чем неудачный».
Как в сборнике «Явь» и в предыдущих номерах журнала, Мариенгоф прежде всего заботился о саморекламе. Здесь он поместил и свои разглагольствования по самым различным вопросам, и вклеенный свой портрет, где он был изображен в цилиндре, и хвалебный панегирик Бориса Глубоковского о его Боттичелиевском рисунке лица, стальных глазах и дорожке пробора, как линия железной дороги, где волосок к волоску, совсем не такой, как на «растрепанной головушке Сергея».
Не обошелся «лучший друг» и без очередной подлости против гения. Отлично зная о том, что Есенин работает над альманахом «Вольнодумец», естественно, без участия Мариенгофа, «образоносец» поместил в конце номера сообщение о выпуске с 1-го сентября своего собственного «Вольнодумца».
От такой наглости Мариенгофа Есенин, по свидетельству М. Ройзмана, «пришел в негодование» и передал письмо такого содержания:
«Всякое заимствование чужого названия или чужого образа наз(ывается) заимствованием открыто. То, что выдается в литературе за свое, наз(ывается) в литературе плагиатом.
Я очень рад, что мы разошлись. Но где у Вас задница, где голова, понять трудно. Неужели Вы не додумались (когда я Вас вообще за этот год игнорировал), что, не желая работать с Вами, я уступлю Вам, как дурак то, что было названо не мной одним, а многими из нас.
Уберите с Ваших дел общее название «Ассоциация Вольнодумцев», живите и богатейте, чтоб нам не встречаться и не ссориться. 24/ VIII – 24 С. Есенин».
Запомним для себя есенинские слова: «Я Вас вообще за этот год игнорировал». То есть почти со дня своего возвращения из-за границы – 3/ VIII – 1923 года.
* * *Потерпев фиаско на журнально-литературном фронте, самотитулованный вождь «образоносцев» свое основное внимание по-нэпмановски, сосредоточил на работе кафе «Калоша». Оно приносило гораздо больший доход, чем журнал. А приготовленные его поварами ростбифы под фирменным названием «Мариенгоф», пользовались большей популярностью, чем так называемая стихотворная кровоточащая стряпня этой Мясорубки. Прирожденный деляга нашел свое призвание. И был вполне этим доволен. До окончания нэпа, о котором он жалел всю оставшуюся жизнь.
Глава IX
Потомок барона Мюнхгаузена и его «Вранье без романа»
Веруйте в благовест моего вранья.
А. Мариенгоф. «Развратничаю с вдохновеньем»Покраснел бы сивый мерин,
Твою слушая хвальбу.
П. Радечко. «Белорусскому Мюнхгаузену»«…Мне, автору «Романа без вранья», читатели не поверят».
А. Мариенгоф. «Это вам, потомки»После смерти Сергея Есенина и опубликования элегии «До свиданья, друг мой, до свиданья» Владимир Маяковский писал: «Поэтам СССР был дан социальный заказ написать стихи об Есенине. Заказ исключительный, важный и срочный, так как есенинские строки начали действовать быстро и без промаха. Заказ приняли многие. Но что написать? Как написать?
Появились стихи, статьи, воспоминания, очерки и даже драмы. По-моему, 99 % написанного об Есенине просто чушь или вредная чушь…» (Маяковский, В. Соч.: в 2 т. М., 1988. т. 2. С. 678).
Не пройдет и пяти лет, как сам «горлан» и «главарь» ЛЕФа окажется в таком же положении, как Есенин в декабре 1925-го. И вновь виновником трагедии будет не существующая система уничтожения российских талантов, а непосредственный обладатель его. Но пока что Маяковский не понимает этого и по принципу «кому война, а кому – мать родна!» пытается своим стихом «Сергею Есенину» и кощунственной статьей «Как делать стихи» добиться для себя еще большего расположения власть имущих.
Он ругает «мелкие стихи есенинских друзей», а заодно и своего друга Безыменского; стихи есенинских «врагов», называя их поповскими; критиков – во главе с вечно оскорбляемым без всяких на то причин Коганом, а также «дурнопахнущие книжонки» Крученых. И все ради того чтобы подчеркнуть исключительную важность своего стихотворения, с помощью которого оболванивал народ тем, что Есенин, якобы, прежде чем покончить с собой, перерезал себе вены перочинным ножом. Ему в голову не приходит мысль о том, как можно в таком состоянии изготовить удавку и закрепить ее на вертикальной трубе на высоте более трех с половиной метров, и не остаться с головы до ног залитым кровью.
Очевидно, стремление как можно скорее и лучше выполнить «социальный заказ» не позволяло ему, свято верящему в официальную версию горячо поддерживаемой им власти, здраво подумать о произошедшем.
Не оказался пророком Маяковский и в другом. Далее он писал: «Мало поможет для борьбы с вредом последнего есенинского стиха и проза о нем».
Что касается творений Крученых, Ревякина, Лелевича и иже с ними, ныне абсолютно забытых, это действительно так. Что же касается прозы Мариенгофа, и в частности пресловутого «Романа без вранья», можно сказать – помогла. Правда, не «для борьбы (какой-то интернациональный стиль! – П. Р.) с вредом последнего есенинского стиха», а непосредственно с репутацией поэта, со всем его творческим наследием.
Вспомним слова Корнелия Зелинского из письма другу Есенина Николаю Вержбицкому: «Если Дантес убил Пушкина, то Мариенгоф на добрые три десятилетия убил славу Есенина…» А это, согласитесь, посильнее подмены Маяковским последней строки из «До свиданья…» своей: «Сделать жизнь значительно трудней».
Всем известно, что «сделать жизнь» в тех условиях не удалось и самому «горлану, главарю».
Превзойти Маяковского в выполнении «социального заказа» помогли Мариенгофу не его исключительные способности, которых не было, а безудержное вранье, скорее всего, рекомендованное ему высокими покровителями. Сыграл роковую роль и момент личного присутствия. Ведь известно, что ложь, даже самая невероятная, кажется правдоподобной и достигает своей подлой цели именно тогда, когда замешивается на мелкой, но действительной бытовой основе.
А теперь проанализируем достоверность самого «правдивого» в истории мировой литературы произведения – «Романа без вранья», чтобы убедить читателя в том, что по своей «безгрешности» оно вполне может соперничать с известными книгами Бюргера и Распе о всемирно известном бароне Мюнхгаузене. С одной лишь той разницей, что Мюнхгаузен в своих рассказах всегда добр и великодушен, действует по принципу: не хочешь – не слушай, а врать не мешай. А вот духовный наследник Мюнхгаузена – Мариенгоф врет со злым умыслом, с завистью, желчью, стараясь унизить всех и каждого, чтобы затем на их жалком фоне самому выглядеть талантливым, мудрым, удачливым и недосягаемым.
Врет Мариенгоф в своем самом «правдивом» романе, да и в других творениях, с первой и до последней строки. Его современники все это увидели и единодушно отвернулись от него, в результате чего новоявленному «романисту» (в романе всего-то около 100 страниц!) пришлось уехать из столицы в Ленинград.
Сейчас же, после 60-летнего забвения этой дрянной повестушки, установить все несоответствия действительности трудно, да и нет в том большой необходимости. Отметим лишь главное из того, что дает основание говорить о беспардонной наглости и нечистоплотности автора при написании этого позорно известного «романа», являющегося составной частью так называемой «Бессмертной трилогии». Естественно, без повторения тех многочисленных фактов, которые были убедительно опровергнуты в предыдущих главах.
В этой трилогии (М.: Вагриус, 2000. с. 16) читаем: «Стоял теплый августовский день. Мой стол в издательстве помещался у окна. По улице ровными каменными рядами шли латыши. Казалось, что шинели их сшиты не из серого солдатского сукна, а из стали. Впереди несли стяг, на котором было написано:
МЫ ТРЕБУЕМ МАССОВОГО ТЕРРОРА.
Меня кто-то легонько тронул за плечо:
– Скажите, товарищ, могу я пройти к заведующему издательством Константину Степановичу Еремееву? <…>
– Скажите товарищу Еремееву, что его спрашивает Сергей Есенин».
Обманутые этой цитатой «лучшего друга» многие исследователи творчества Есенина, в том числе и весьма дотошные, а также современники поэта на протяжении десятков лет писали о том, что первая встреча этих двух будущих имажинистов состоялась в августе 1918 года.
