Запретный мир - Александр Громов

В бездонные утробы гулко лилось пиво, смешиваясь с хмельным медом, с бражкой на лесных ягодах, а то и с редким кленовым напитком, задорого купленным у каких-то иноязычных племен с полудня. И уже – Растак это видел – под хмельные крики кое-где братались воины Земли с воинами Соболя и Выдры, пили смешанную в общей чаше кровь, забыв, что не прошло и трех дней, как они были ярыми врагами и в битве звенели медью о медь.

И был момент на пиру, когда Растак встал, возвысившись между начавшим хмелеть Култом и пьяненьким Пуной, подманил к себе пальцем двух женщин, несомненно этого ждущих: свою сестру, статную Хару, овдовевшую после битвы с плосколицыми, и девчонку Юмми, от которой соплеменники по привычке старались держаться подальше, и заговорил, перекрывая зычным голосом шум пира, отчего тот мало-помалу начал стихать:

– Доблестный Вит-Юн! – Юрик локтем толкнул Витюню в бок, и тот, отложив полуобглоданную лопатку неопознанной жареной скотины и боднув животом стол, неуклюже встал. – Тебе, величайшему из воинов, я отдаю в жены сестру свою Хару, чтобы не была холодна твоя постель, и нарекаю тебя своим младшим братом. Тебе по праву отныне принадлежит место на совете и десятая часть всей военной добычи. Найдется ли здесь голос против?

– Это… – потрясенно произнес Витюня, едва Юрик перевел ему слова вождя, и больше ничего произнести не смог. Тем более что за единодушным ревом одобрения его все равно никто бы не услышал.

Растак поднял руку, требуя тишины.

– Да примет ваш союз Мать-Земля, подарив вам славную жизнь и обильный приплод! Да будут неизменно благосклонны к вам добрые духи! Женщина, иди к своему мужу!

Юрик перевел. Хара, рослая женщина лет двадцати пяти, выглядящая, пожалуй, на сорок, надменно пошла вкруг стола, перешагивая через обглоданные кости и не обращая внимания на гостей, жадно тянущих к ней руки, но не прикасающихся. Очевидно, это входило в ритуал. Подойдя к новоиспеченному мужу, женщина чинно села рядом, небрежно потеснив кого-то широким тазом.

Юрик хихикнул.

– Поздравляю… Отхватил. Харой звать? А ничего у нее хара, не урод какой-нибудь. Не придется прикрывать. Ну, батыр, желаю и я тебе приплода обильного…

– Заткнись, – буркнул Витюня, чья наблюдательность парадоксальным образом обострилась после свалившейся на него неожиданности. – Щас я тебе пожелаю приплода…

– Доблестный Юр-Рик! – и Юрик вздрогнул, услышав голос вождя. Витюня хрюкнул в мозговую кость и пихнул его локтем. Юрик встал, полуоткрыв рот, и глядел на вождя с ужасом.

– Тебе, неустрашимый Юр-Рик, я отдаю в жены Юмми, дочь Гарта, которую люблю, как родную дочь. Пусть не изведаешь ты болезни, имея жену, сведущую во врачевании хворей и ран! Ты получишь двадцатую часть всей добычи. Да примет ваш союз Мать-Земля, подарив вам славную жизнь и многочисленное потомство! Найдется ли голос против?

Не нашлось. Юрик завертел головой и нашел свою суженую. От сердца немного отлегло. Та самая девчонка, которую он когда-то считал пацаном! Та, которая смотрела на него влюбленными глазами, когда думала, что он не видит. Пожалуй, не самый худший вариант, хотя и малолетка… В нормальном мире умный человек с такой не свяжется – кому охота откупаться либо сидеть по презираемой в зоне статье? Но кто и куда посадит его за растление в этом простодушном мире? Здесь небось выходят замуж лет в двенадцать…

– Женщина, иди к своему мужу.

Процедура обхода вкруг стола повторилась, вот только рук к нарядно одетой, цветущей Юмми тянулось куда меньше. Она не обращала внимания. Пусть, пусть!.. Пусть соплеменники говорят и думают что хотят – сегодня свершилось главное, на что еще недавно не было никакой надежды: тот, кто так часто снился по ночам, смешливый Юр-Рик с огненными волосами, теперь принадлежит ей, только ей!..

В эту минуту отступила куда-то даже тревога за дедушку. Юмми была счастлива.

Сам Хуккан силой подвинул, словно мешок, захмелевшего Ер-Нана с глумливыми глазами, освобождая ей место подле суженого… нет, мужа.

– Чего приуныл? – Юрик только раз взглянул на сияющую Юмми и, неизвестно отчего засмущавшись, снова пихнул Витюню в бок. – Не боись, прорвемся. Загса здесь нет. А хоть бы и был… Я тебе не рассказывал, как меня одна чува едва не затащила в загс?

– Нет.

– Невеста в одной машине, я, блин, в другой. С приятелем. Костюмчики, цветочки, ленты, плюшевая зверушка на радиаторе. Едва от дома отъехали, как водила спрашивает: слинять, мол, нет желания? Я репу почесал. Есть, говорю. Он – по тормозам, развернулся, где разворота нет, и ищи нас… Я ему двадцать баксов, а он не взял: такое удовольствие, говорит, выше денег. Э, ты не очень-то пей, у тебя брачная ночь впереди…

Витюня поперхнулся.

– Допросишься у меня…

– Ты недоволен, что ли? – то ли искренне, то ли поддельно изумился Юрик. – Пенек ты неошкуренный. Радоваться надо, женатик! Ты еще сомневаешься? Растак, конечно, не сахар, но далеко не Борджиа. За смертника свою сестру не выдал бы, это я тебе говорю. Теперь поверил, что все идет тип-топ?

– Это ты сомневался, – глухо возразил Витюня.

– Я, не я – какая разница? – Юрик махнул рукой, сбив со стола кувшин и въехав пальцами в миску с икрой. Как видно, тоже пил не одну брусничную воду. – Зато теперь доказано, что хозяева нас не убьют. Если, конечно, не будем дураками…

Витюня оторвал мутный взгляд от своей суженой и, подхватив со стола целую бадейку с пивом, присосался к ней решительно и шумно.

– И не отпустят, – гулко прогудел он в резонирующую посуду.

Глава 24

Полно меня, Левконоя, упругою гладить ладонью,

Полно по чреслам моим вдоль поясницы скользить.

Великое счастье Витюни, что он не понял тех фривольных шуточек и рискованных пожеланий, которыми был осыпан вместе со своей благоверной по дороге к новой землянке – старое жилище отходило Юрику. Чуть только стемнело, галдящая толпа нетрезвых туземцев (а теперь – неужели соплеменников?) проводила его до самого порога, вернее, до земляных ступенек перед занавешенным шкурой входом. «Каждой семье – по отдельной квартире!» – успел сострить Юрик напоследок и тоже дал себя увлечь.

Витюня шел покорно, как на эшафот. В голове, вопреки Аристотелю, – пустота, в душе – тихое отчаянье.

Сильнее всего хотелось удрать – но куда, спрашивается? Увяз… Муха в сиропе. Рыжий хохмач третий месяц кормит обещаниями. Ну правильно, ему тут понравилось! Уж всяко интереснее, чем торговать нижним бельем! И баба эта, что идет по левую руку… Харой звать, что ли? Сестра вождя. Да ну ее совсем с ее имечком и братцем! И с крутыми бедрами!

При мысли об интимной близости с новоиспеченной женой у Витюни начинали слабеть ноги. По правде говоря, сексуальными подвигами в институтском общежитии он никогда не отличался и, в отличие от многих, в половые гиганты лез только в снах. Два-три случайных опыта убедили его в том, что нечего зря терять время и, главное, силы. Проведешь веселую ночку, а завтра не сможешь взять начальный вес и чего-чего только не наслушаешься от тренера! Да и СПИДа Витюня боялся не на шутку. А уж с тех пор, как был унижен смехом одной шлюшки по поводу скромных, несоразмерных громоздкому телу габаритов его мужского достоинства, – впал в тягостное уныние и впоследствии даже со Светкой старался поддерживать чисто дружеские отношения, хотя мог бы…

Что мог бы, ну что?! В торричеллиевой пустоте, царившей в голове Витюни, споро, как бамбук, росло единственное, но паскудное убеждение: сейчас он ничего не сможет! Вообще! Ни с кем! А с этой бабой, скорее всего, – никогда!..

Нет, все-таки был грамм рафинада в этой бочке уксуса: шуточки подвыпивших гостей, провожавших супругов к теплой супружеской постели, не дошли до сознания Витюни, ибо не были переведены – единственного переводчика чуть меньшая толпа провожала совсем в другую сторону. Если бы целомудренный Витюня понял, чего желают ему развеселые туземцы, тупая покорность могла бы внезапно ахнуть таким фугасом, что никому бы мало не показалось! Даже при том, что лом остался совсем в другой землянке, куда сейчас повели рыжего негодяя с его малолеткой…

В помещении, ясное дело, царил полный мрак, однако опасения Витюни насчет того, что под покровом этого мрака он будет с места в карьер подвергнут сексуальным домогательствам, не оправдались: Хара первым делом добыла из очага уголек и, раздув его, затеплила сальную плошку. Надо думать, специально для того, чтобы погасить ее, когда придет время.

Затрещал фитиль, завоняло паленой шерстью. Гвалт толпы на улице постепенно удалялся прочь от дома, кажется в сторону площади – непрошеные провожатые, высказав молодым все, что предписывал обычай, возвращались продолжить пир.

На бревенчатой, черной от копоти стене висел большой лук, видимо принадлежавший покойному мужу Хары, там же, повиснув темляками на позеленевших медных гвоздях, скучали колчан, средних размеров меч и боевой топорик. Приглядевшись к стене, чтобы только не смотреть на супругу, Витюня заметил два свежевбитых, еще не потускневших гвоздя, вколоченных примерно в метре друг от друга и нарочно загнутых кверху с явным предназначением служить подпорками для чего-то продолговатого и, судя по толщине гвоздей, тяжелого. Витюня помотал головой и неожиданно икнул.