Двадцатые годы - Лев Овалов

Мальчик постоял возле школы...

Холодно!

Пошел к Тарховым. Верочка читала, Наденька вышивала, Любочка музицировала, Сонечка мыла чашки.

Славушка сел у окна.

Наденька подивилась:

- Что вы сегодня такой неразговорчивый?

Но тут народ потянулся из школы, и Славушка сорвался со своего наблюдательного пункта.

Старички, свернув цигарки, побрели по домам, бабы, пригорюнившись, стояли у крыльца.

Прошли судьи, Малафеев и конвоиры вывели Полевана, подошли солдаты.

- Исполняйте, товарищ Малафеев, - скрипучим голосом сказал Хромушин и зашагал к исполкому.

Славушка сразу догадался, что предстоит исполнять Малафееву, и сознание этого защемило ему сердце.

Он бросился догонять этого равнодушного и, как все равнодушные люди, безжалостного судью.

- Товарищ Хромушин! - взывал мальчик. - Постойте, постойте же, я вас прошу!

Хромушин остановился.

- Неужели вы не понимаете, что он не виновен? - говорил Славушка. - Он не притворяется! Честное слово! Его не за что убивать...

Хромушин улыбнулся, лицо его посветлело, в нем даже проступила доброта.

- Ты еще очень ребенок, - негромко произнес председатель трибунала. Совершенно не понимаешь, что такое революционная целесообразность. Может быть, и не притворяется. А если притворяется? Поэтому целесообразнее уничтожить.

У Славушки сдавило горло.

- Вы... Вы не революционер!

Хромушин поправил пенсне.

- Тебя следует наказать за дерзость. Твое счастье - закон оберегает подростков...

Их нагнал судья, что хмурился на процессе.

- Что же вы? - упрекнул его Славушка.

- А что я? - хмыкнул судья. - Я голосовал против. Сейчас позвоню к тем, кто постарше. Не волнуйся...

А Полеван шагает. Прямой, длинный, в обвисшем армяке, босой. На плече у него лопата. Его это забавляет, у солдат ружья, и у него что-то вроде ружья. Солдаты идут, беспорядочно окружив дурачка. Что-то говорят...

До кладбища с километр, и они быстро проходят это расстояние.

Мальчики подходят ближе.

Малафеев оглядывается.

- Уходите!

Но ему не до них - хорошо бы успеть до сумерек.

- Копай! - приказывает он Полевану.

Тот мотает головой.

- Копай, тебе говорят, - сердится Малафеев.

- Не хочу, - разумно отвечает Полеван.

Мальчики подходят еще ближе.

- Становись! - кричит Малафеев хриплым голосом. - Становись...

Непонятно кому кричит - Полевану или солдатам.

- Рыбалко!

Рыбалко берет Полевана за плечо и толкает к забору.

Полеван становится у забора, улыбается, смотрит на солдат. Он ничего не понимает. Вероятно, полагает, что это какая-то игра. Позади его, как свечи, вытянулись белые стволы. Мокрые, несчастные березы.

- Стой! - кричит Малафеев Полевану, но тот и так стоит. Внезапно Малафеев поворачивается и свирепыми глазами смотрит на мальчиков, он о них не забыл.

- Уходите! Слышите? - Он кричит так страшно, что мальчики невольно пятятся.

Славушка не выдерживает, бежит обратно, добегает почти до самой канавки, где стоят солдаты, и прерывающимся голосом кричит на Малафеева:

- Не имеете права! Слышали? Насчет приговора? Еще будут звонить...

- Ты уйдешь?! - Малафеев достает из кобуры револьвер. - А ну!

Славушка наклоняет голову и медленно идет прочь. Он ничего не видит... И опять слышит неистовый крик Малафеева.

Оборачивается. Полеван сидит. Преспокойно сидит у забора.

- Встань, сука!

Полеван сидит.

Малафеев не выдерживает:

- А ну целься! - кричит он.

Солдаты вскидывают винтовки.

Славушка отворачивается.

Слышно несколько беспорядочных выстрелов. Будто стреляют не по цели, а просто так, в воздух.

Судья, тот, что хмурился, показывается на дороге.

- Отменен, отменен! - кричит он. - Не стреляй!

Колька и Славушка бегут к Полевану. Похоже, он пытался поймать пулю рукой. Как шмеля. Ладонь у него в крови. Но он жив! Сидит и удивленно рассматривает свою руку.

38

Все в Успенском чувствовали себя, как после болезни: становиться надо на ноги, а боязно, нужна рука помощи, твердая рука, которая возьмет тебя, очумелого, за руку и поведет, поведет...

Опять же - земля. Как с нею быть? Заново делить или по-старому все, и как по-старому: по-старому, как до белых, или по-старому, как до красных?

В школах тоже надо начинать занятия - нужны методические указания и, между прочим, дрова, откуда их брать и кого занаряжать?

Оно хоть и война и смена властей, а человеки, между прочим, родятся и умирают и, между прочим, женятся, им нравится жениться независимо от смены властей, а как оформлять это все, одному богу известно.

В церкви?.. Советская власть после осьмнадцатого года не признает ни венчаний, ни крестин, как ни купай младенца, но без регистрации в исполкоме не считается родившимся, а не считается, значит, и земли не причитается, все в книгу, в книгу надо записать, не записал покойника в книгу, значит, живет он, едят тя мухи с комарами!

Никитин Иван Фомич не начинает занятий только из-за отсутствия дров, это человек самостоятельный, перед Быстровым особенно головы не гнул, а перед всякими проезжими хорунжими да есаулами тем более, этот ждет возвращения нормальной власти с достоинством.

И Андрей Модестович Введенский ждет тоже с достоинством, даром что сын благочинного, тоже перед белыми не очень заискивал.

Слоняется между Кукуевкой и Семичастной Виктор Владимирович Андриевский, человек просвещенный, санкт-петербургский адвокат, в бога никак не верит, но его прямо бог спас, произнеси он на сходе по случаю выборов волостного старшины свою отличную, загодя заготовленную речь, и не миновать бы ему ЧК, а так, может, и обойдется, и уехать не может, скажут, убежал, а куда убежал - известно, всех Пенечкиных сразу под удар... Сложное, в общем, у него положение!

Остальные тоже, у кого рыльце в пушку - смахивают пушок, а кому нечего смахивать, не смахивают, не прихорашиваются, так красивы...

Ждут Быстрова деятели юношеского коммунистического движения. Оказывается, без Быстрова не так-то просто определиться, теряется товарищ Ознобишин, года не прошло, как создана комсомольская организация, сам он председатель волкомола, Народный дом, можно сказать, почти прибрали к своим рукам, школу, не какую-нибудь там школу вообще, а свою, Успенскую среднюю школу, хоть и со скрипом, на тормозах, но тоже начали поворачивать, по всей волости взяли на учет батрачат и не просто на учет, а ясно дали понять их хозяевам, что если ребят будут обижать, то... И при белых тоже не подкачали, как могли, помогали старшим товарищам, никого не подвели, поручения выполняли... А что дальше?

Что дальше, хочет он знать!

Ознобишин не знает. Никто ничего не знает. Не хватает Быстрова. Нет в Успенской волости Советской власти. Пропала. Самим, что ли, организовать? Ехать в Малоархангельск за директивами, идти в уездный исполком, в укомпарт, найти, например, Шабунина... Его, кажется, зовут Афанасий Петрович?.. Так и так, мол, товарищ Шабунин, время не ждет, положение невыносимое, пора налаживать...

- Вставай, товарищ Ознобишин...

Вера Васильевна в школе, Петя где-нибудь с лошадьми, а Славушка еще может поспать за отсутствием дел.

Скользкое ноябрьское утро, моросит дождь, за окном черные ветки.

Павел Федорович расталкивает мальчика:

- Вставай, вставай, вернулась твоя власть...

Тут не до расспросов, не до завтрака, штаны в руки - и бегом.

Точно и не было белых! Над исполкомом сине-белая вывеска, у коновязи понурые лошаденки, из трубы сизый дымок...

В коридоре на дверях те же дощечки, все те же мужики, и все так же сидит Дмитрий Фомич, и Быстров на своем месте, и портрет Ленина на своем...

Все цело, все, как было, снова в волости Советская власть!

- Приехали?!

Степан Кузьмич здорово похудел, осунулся, землистый цвет лица...

- Здравствуй. - Протягивает руку, почти не глядя: не рад или Славушка провинился? - Не уходи, погоди.

Здесь Данилочкин, и Еремеев, и Семен, и посетителей полно, вчера тишина, а сегодня все дела сразу.

- Сразу занарядить подводы за дровами для школ, а пока обязать сельсоветы доставить в каждую школу по десять возов соломы. Во всех деревнях провести сходки. Товарищу Семину составить список коммунистов кому куда. Одновременно пусть выберут комиссии, проверить потребиловки. Товарищ Еремеев, форсируйте поиски оружия. Открыть народные дома, пусть готовят спектакли. Всех коммунистов вечером вызвать на секретное собрание...

Так можно просидеть до ночи, за день Быстрову не переделать все дела!

- А вам, товарищ Ознобишин, провести завтра заседание волкомола, вызвать всех комсомольцев, будем посылать нарочных, передадут...

И все, и никаких разговоров, идите и делайте!

Славушка идет, пишет повестки, приносит Дмитрию Фомичу, а Быстрова уже нет, умчался...

И Дмитрию Фомичу не до Славушки, только знай пиши и пиши!

Сходить в Народный дом, посмотреть, как там...