Тропою волка - Михаил Голденков

Кмитич не принимал никакого участия во всех этих торжествах. Он был далек от радости и не понимал истинного смысла хитрых задумок и игр с царем Яна Казимира и его авантюрной жены. Полковник лишь в ужасе хватался за голову. Для него творилось какое-то сумасшествие, все рассыпалось в прах на его глазах. Абсолютно все сошли с ума! Как можно мириться с таким кровавым супостатом, как царь, отдавая ему половину Княжества?! Как можно заключать с ним союз для войны со Швецией и Брандербургией, что выгодно только одной Польше, ибо шведов нет в Княжестве, как нет и брандербуржцев?!

Однако союзники у Кмитича все же вырисовывались, о чем он пока, впрочем, и не знал. Все больше и больше отдалялся от царя Богдан Хмельницкий. После захвата Вильны киевский гетман понял окончательно — ему с Московией не по пути. Хмельницкий активней начал добиваться союза со Швецией. Уже в августе под городком Закрочин киевский аббат Даниил, в очередной раз встретившись с королем Швеции, уже напрямую, без всяких оговорок предложил дружбу и скорый союз в войне против Польши. Для Хмельницкого аббат просил у Карла «всю Русь до Вислы» и предлагал прислать послов для переговоров. В сентябре шведские послы приехали к Хмельницкому, чтобы подписать договор с казаками. Переяславская рада прекращала свою недолгую жизнь. Но на ходе войны в истерзанной Литве эти события пока что мало сказывались. Лишь под Старым Быховом заменивший убитого Ивана Золотаренко полковник Иван Нечай сразу дал понять, что в захваченный казаками город Чаусы въезд московитам строго воспрещен. Когда кто-то из московских воевод стал требовать, чтобы его отряд впустили в Чаусы, то Нечай ответил, что откроет огонь, «если москаль не понимает по-русски».

Богдан Хмельницкий прислал Нечаю грамоту, где приказывалось города, захваченные казаками, не отдавать царским войскам и всех московитов выгонять из них в три шеи. Оборонцам Старого Быхова Хмельницкий предложил не сдаваться московитам, но сдать город «белорусскому полковнику» Нечаю и ему, киевскому гетману, восстанавливающему Русь в пределах границ Киевской Руси. Иван Нечай укрепил свой полк литвинскими добровольцами. Девятнадцать сотен казаков белорусского (белорусцами называли себя преимущественно донские русские казаки, не признававшие Киев главным русским православным центром) полковника имели уже не гарнизоны, а целые зоны. Так, Кричевский повет отошел к Нежинскому полку Нехая.

Казаки, однако, не ограничивались добровольцами, а загоняли людей в свои полки силой. Крестьяне строчили жалобы на Нечая, что их отрывают от пашни и заставляют служить в армии. Что касается Старого Быхова, то его уже никто не штурмовал. Царских войск не осталось в округе. Почувствовав враждебность казаков, царь еще весной попытался избавиться от присутствия казачьего войска в Литве, но не смог. Тогда в мае в Чаусы приехал киевский полковник Антон Жданович и стрелецкий сотник Никита Сивцов, чтобы разобраться в ситуации. Сивцов имел наказ царя постараться вывести из Литвы хотя бы часть русского войска Хмельницкого. Сюда же приехали казачьи сотники из Кричева, Горок, Росны, Нового Быхова и других городов. Члены комиссии пришли в ужас от фактов мародерства и преступлений захватчиков на земле Княжества. Уже после оккупации городов и сел московские ратники продолжали забирать людей в казаки (легкую кавалерию), но куда на самом деле делись эти люди, никто толком не знал: их больше никто не видел. Некоторых позже находили повешенными, иных утопленными, другие же так и числились пропавшими без вести. Особенно лютовали захватчики в не защищенных никем весках. Так, в Сядлуках «осмнатцать человек ножами порезали, четырех жонок жгли и замучили насмерть, дву девок в недорослых летах изнасиловали». В Березовцах — «дву человек срубили, дву мучили», в Алешне — «шесть человек срубили на смерть», в Поляниковичах — «четыре человека мужиков срубили, а трох замучили»… В списках жертв указывалось, что в этих местах вообще «никакова мужеска полу не узришь от жестоты Московской».

Попытка Ждановича увести русские части из Литвы провалилась, разбившись об «неприступную крепость» Нечая. «Белорусский полковник» на все требования Ждановича отвечал одно: мол, в Менске, Борисове и других городах казаков уже совсем нет, а до разбойничьих банд он-де не имеет никакого отношения. Хотя чуть позже, летом, Нечай уже докладывал царю, что действует под Бобруйском против литвинского полковника Оскирко и обороняет переправу через Березину вместе с Иваном Хованским… Сложно было разобраться, друг Нечай или же враг. Полковник хитрил в стиле гетмана Хмельницкого, стараясь делать вид, что одной ногой все еще на стороне царя. Хотя эта тактика уже плохо действовала.

Но Кмитичу пока было не до всего этого. О делах Хмельницкого и его казаков он пока что также ничего не знал. Усугубляла состояние отчаяния Кмитича и весть о смерти Обуховича. Филипп Обухович, талантливый воевода, инженер, тактик, скоропостижно скончался в каком-то польском городишке. От этой печальной вести слеза побежала по небритой щеке Кмитича. Он вспоминал сосредоточенное лицо Обуховича, вспоминал грохочущий и горящий Смоленск, вечно недовольного, но несгибаемого воеводу в его широкополой шляпе, то, как они виделись в последний раз… Кмитич корил себя за то, что даже не попрощался с Обуховичем — тот куда-то срочно уехал, а вскоре Варшава, захватом которой он так ловко руководил, опять была отдана шведам. Без боя. «Боже, я даже не знаю, сколько лет ему было! Сорок? Сорок пять? Пятьдесят?» Кмитич думал о том, что Обухович выглядел все же не совсем здоровым при осаде Варшавы. Козни смоленской шляхты, укрепление и оборона Смоленска, суд, штурм Варшавы… Все это, видимо, отразилось на нервах, на сердце Обуховича… Болел… Но разве бы признался когда в этом?! «Лучшие люди уходят! — утирал Кмитич слезу. — Воевать скоро будет некому!»

— Я объявляю свою войну! — заявил в гневе Кмитич комиссарам и направил свою хоругвь в пятьдесят казаков — легких всадников-шляхтичей — к Голубым озерам на воссоединение с отрядом партизан, что, по слухам, действовал в районе Лынтупов, наводя дикий страх на московитов.

Лынтупы — маленький окруженный глухими лесами и озерами городишко с населением в семьсот-восемьсот человек, встретил Кмитича какой-то зачарованной тишиной. Подъезжая к городу, отряд проехал дорогой, вдоль которой возвышались гигантские древние тополя, посаженные здесь, вероятно, еще во времена Миндовга… Кмитич лишь присвистнул, с удивлением глядя на чудо-деревья, которые дали бы фору древнему дубу Диву в своих исполинских размахах.