БондиАнна. В Россию с любовью - Анна Чапман

одежда была насквозь сырая от пота. Я попыталась встать, но не смогла. Так что в ванную пришлось ползти. Там я из последних сил подтянулась, вцепившись в бортик, перевалила своё непослушное тело в ванну и включила душ.

Горячая вода показалась мне прохладной. Я видела, что кран выкручен на полную, понимала, что в ванну льётся почти кипяток — насколько это вообще возможно в Англии. Но из-за жара мне казалось, что вода не обжигает, а охлаждает. Зубы опять застучали — я никак не могла согреться и дрожала, сидя в ванне под горячей водой.

Одежда намокла и стала тяжёлой. Я с трудом выпуталась из облепивших тело тряпок и ногой сдвинула их к сливу. Ванна наполнялась, и я поняла, что снова готова отключиться. Подставила лицо под струю воды в надежде, что это меня немного взбодрит. Не помогло.

Кажется, у меня начались галлюцинации. Я бредила, разговаривала с кем-то и то и дело проваливалась в беспамятство. Во время одного короткого проблеска сознания я вдруг почувствовала, как из меня что-то вышло. Вода, которая уже поднялась до груди, окрасилась алым.

Я не шевелилась. Лежа в воде, по которой щупальцами, как краска, расползалась кровь, я убеждала себя, что это сон или горячечный бред. Но обмануть себя не удалось. Горло сковал ужас. Подступила паника, готовая выплеснуться наружу истеричным воплем.

Стоп. Никаких эмоций. Тебя в этом нет!

Я как будто щёлкнула выключателем, убирая чувства. Это был единственный способ выжить в том немыслимом отчаянии. Я смотрела на происходящее будто со стороны.

Иногда в жизни мы делаем выбор не чувствовать, потому что иначе слишком больно. Этот способ защититься — единственный, чтобы справиться с ситуацией, в которой человек бессилен или слишком уязвим. Можно не признаваться себе в том, что тебя предали, оставили один на один с проблемой, бросили в тот момент, когда помощь была жизненно необходима.

Не чувствуя обиду, гнев или горечь потери, просто отрицая их, мы будто опускаем забрало, — защищаем себя от ранящих обстоятельств. Также, блокируя негативные эмоции, человек перестаёт ощущать радость, удовольствие и хоть какое-то счастье.

Однако тело помнит эти чувства и стремится получить их любой ценой. Так люди подсаживаются на дешёвый дофамин, который становится источником зависимости. Сигареты, алкоголь, сериалы, компьютерные игры, бесконтрольное потребление пищи — всё это суррогаты, которыми люди пытаются насытиться. Но не могут.

Без чувств человек теряет способность жить настоящим моментом. Он строит планы на будущее, как будто уже не существует в настоящем. Или вспоминает прошлое. Жизнь течёт словно на автомате. Мы перестаём восхищаться ей, больше не получаем удовольствие от привычных вещей, прекращаем хвалить себя. Обесцениваем свои достижения, даже самые большие.

Чтобы этого не произошло, нужно научиться проживать боль. Позволять ей быть. Проходить через неё, как через тоннель, который обязательно выведет к свету.

Всему этому я научусь гораздо позже. А тогда мне было так больно, что, казалось, выбора просто нет. Потому я предпочла отключить чувства. Щёлк. И боль отступила.

Однако я перестала чувствовать и любовь. Ту, что не покидала меня ни на миг последние годы, что не прошла даже после всех действий Алекса. Сейчас её не было.

Единственное чувство, которое осталось — надежда на то, что мою жизнь ещё можно спасти.

Я медленно опустила руки в воду, нащупала что-то тёплое и подняла над алой гладью воды. Мозг отказывался дать этому название, он всячески пытался защититься и переключиться на что-нибудь другое, но я ясно понимала, что держу в руках эмбрион. Своего сына. Вот он — крошечный и ещё тёплый. Мёртвый.

Абсолютно бездумно я дотянулась до полотенца для рук, висевшего у раковины, завернула в него мёртвый комочек плоти и с огромным трудом вылезла из ванны.

Оставляя за собой красные следы, доползла до кухни, на руках подтянулась к холодильнику, открыла морозилку и положила сверток туда — между замороженными куриными ножками и картошкой фри.

Ни одной мысли и эмоции не просочилось в сознание за всё это время. Так же равнодушно я забралась в кровать и уснула. А когда проснулась, поняла, что мне стало ещё хуже.

А я думала, хуже уже некуда.

Теперь не осталось никаких сомнений — в больнице что-то пошло не так. И вряд ли я смогу сама оправиться и прийти в норму. Мне нужна была помощь, и срочно.

Вот тебе и хвалёная западная медицина…

Раньше я ни разу не вызывала для себя скорую. Даже когда раздробила коленку или сломала руку. Это казалось крайней мерой, возможной, когда речь идёт о жизни и смерти.

Как тогда с Алексом…

Сейчас у меня была именно такая ситуация. Огонь пожирал меня изнутри. Слово «плохо» было слишком мягким, чтобы описать моё состояние.

Нащупав телефон липкими от пота пальцами, я пыталась вспомнить, куда звонить. Вроде, три девятки. Нажала, поднесла к уху и молилась, чтоб не отключиться, пока буду говорить с оператором.

— Служба экстренной помощи. Слушаю вас, — раздался мягкий голос.

Я собрала в кучу последние крупицы сознания, чтобы как можно чётче продиктовать адрес, и только после этого, заикаясь, описала свои симптомы и предшествующую операцию.

Бригада выехала, а я отключилась ещё тогда, когда ласковый голос оператора договаривал: «…скоро вам помогут, ожидайте».

Оказывается, я не закрыла входную дверь. Счастливое стечение обстоятельств, благодаря которому врачи смогли попасть в квартиру.

Я не чувствовала, как меня осматривали и, завернув в покрывало, — ведь я была без одежды, — несли к машине. Не слышала воя сирены, когда машина ехала по улицам Лондона в больницу. Меня не было там. Я была с Алексом.

Всё это время мы были в Кении. Гуляли по ювелирному рынку в поисках обручального кольца. Золото в Африке было дешёвое, поэтому мы решили, что найдём кольца именно здесь.

Алекс держал меня за руку, тянул в закоулки, целовал так, будто мы скрывались от кого-то. Я улыбалась и смотрела в его тёплые карие глаза — цвета молочного шоколада. Мы были так счастливы и так свободны. Вместе и, казалось, навсегда.

Если бы мне не сказали, что это больница, я была бы уверена, что умерла и попала в ад. Узкий длинный коридор с зелёными стенами. Никаких окон, лишь несколько дверей. Тусклого света трёх ламп на потолке не хватало, чтоб осветить весь проход. К тому же одна из них постоянно мерцала, сопровождая вспышки света дребезжащим гудением. Всё это напоминало декорации к сцене из фильма ужасов.

В этом коридоре я проснулась. Вдоль стен стояли ещё кушетки — пустые. От них воняло резиной