Том 8. Похождения одного матроса - Константин Станюкович

— Вы слышите, Дун и Чайк?

Те кивнули головами.

— Затем вы решили покончить все дело здесь, у Скалистого ручья, и с этою целью дали телеграмму в Сакраменто некоему Иглю о том, чтобы он с пятью друзьями приехал встретить вас с провизией… Правду ли я говорю? Что вы скажете на это, Моррис?

Моррис пробормотал:

— Но это надо доказать… Вы видите, друзья не приехали. На каком основании вы нас обвиняете в этом?

— А вы что скажете, Дэк? Правду ли я говорю, обвиняя вас и товарища вашего в этом?

— Я только скажу, что наша партия проиграна, Билль. Но более из любопытства присоединяюсь к вопросу товарища: откуда вы все это узнали?

— Вы знаете, джентльмены, Старый Билль не лжет. И все, что я сказал, я слышал от вас. Вы очень громко говорили об этом на ночной стоянке…

— Мало ли что говорится!.. Это не доказательство… Это не улика!.. — воскликнул Моррис. — Ведь факта не было. Мы хотели послать, но не послали телеграммы, иначе товарищи наши были бы здесь.

— А вы что скажете, Дэк? Подтверждаете ли вы слова товарища?

— Я ничего не скажу, Билль.

— Так я скажу, что ваш товарищ Моррис лжет. Вы послали телеграмму, и если она не дошла, то не по вашей вине.

Моррис поник головою. Дэк молчал.

— Сознаетесь вы в этом, Моррис?

— Н-н-нет! — пролепетал Моррис, поднимая голову, и весь как-то ушел в свои судорожно вздрагивающие узкие плечи.

— А вы, Дэк?

— Кончайте скорей, Билль. А то Чайк, прежде чем судить нас, упадет в обморок. Пожалейте джентльмена! — насмешливо промолвил Дэк.

Действительно, Чайк имел страдальческий вид и был бледен не менее Морриса.

Старый Билль сурово взглянул на такого слабонервного судью и сказал:

— Сию минуту кончу, Дэк.

И с этими словами Билль достал из кармана телеграмму и громко прочитал ее.

— Посмотрите, Моррис и Дэк, ваши ли здесь фамилии? — сказал Старый Билль и, поднявшись, подошел к подсудимым и показал им обличающую их телеграмму.

Моррис был окончательно сражен и едва прошептал:

— Телеграмма моя!

— Говорите громче, чтобы судьи слышали.

— Телеграмма моя! — произнес Моррис.

— Ловко, Билль, обделано дельце, ловко! — сказал Дэк.

Старый Билль вернулся на свое место и предъявил телеграмму обоим судьям.

— Ну, джентльмены, — обратился Билль к подсудимым, — больше, я полагаю, допрашивать нечего. Ваше дело ясное. Но прежде чем мы постановим приговор, не скажете ли чего-нибудь в свое оправдание? Почему вы, оба молодые люди, вместо того чтобы честным трудом зарабатывать себе хлеб, позорите звание гражданина Северо-Американских штатов, выбравши себе такую гнусную работу, как грабеж и убийство? Быть может, вы доведены были до этого крайностью? Быть может, вас вовлекли другие? Мы примем все это во внимание.

У Морриса вздрагивали челюсти, когда он с трудом проговорил:

— Пощадите… Не убивайте!

Дэк нетерпеливо крикнул:

— Не разыгрывайте пастора, Билль. Пристрелите или вздергивайте скорей!

А Чайкин внезапно проговорил, обращаясь к подсудимым, с мольбою в голосе:

— Скажите… скажите что-нибудь… Ведь вы раскаиваетесь? Ведь вы больше не будете грабить и убивать? Не правда ли?..

— О, какой вы добрый дурак, Чайк! — ответил Дэк, и в его глазах мелькнуло что-то грустное и безнадежное.

— Пощадите! — снова пролепетал Моррис.

— Какой вы трус. Даже и умереть не умеете! — презрительно крикнул Дэк.

И, обращаясь к Чайкину, прибавил:

— Достаньте, Чайк, из моего кармана трубку и табак, набейте трубку, закурите и суньте мне в рот.

Когда Чайкин все это исполнил, Дэк шепнул ему:

— Спасибо вам, Чайк… И за жалость вашу спасибо! Только не стоит меня жалеть!

Чайкин снова вспомнил Блэка и отошел, взволнованный до последней степени.

— Билль! — позвал Моррис.

— Что вам, Моррис?

— Дайте мне один-другой глоток рому. Это меня подкрепит.

— Сейчас дам, Моррис! — почти ласково сказал Старый Билль.

И он послал Дунаева за бутылкой и стаканом.

Когда тот принес ром, Билль налил полстакана и сам поднес его к побелевшим губам Морриса.

Тот жадно выпил спирт и, поблагодарив Билля, прошептал:

— Билль!.. у меня есть жена и дети.

— Тем хуже для них, Моррис! — серьезно промолвил Билль.

Он возвратился на свое место и, опустившись на траву, проговорил, обращаясь к судьям:

— Судьи! судите по совести, какого наказания достойны подсудимые. Закон Линча ясен, и мы должны его исполнить. Вы, Чайк, как иностранец и незнакомый с обычаями страны, подадите голос после Дуна… Ну, Дун, отвечайте, удостоверено ли, что подсудимые виновны?

— Удостоверено.

— И что с ними надо сделать по обычаям здешних мест и в защиту путешественников?

Дунаев, знавший, сколько терпят на дороге от агентов, сам во время путешествий имевший с ними дело и проникнутый воззрениями, обычными на далеком Западе, несмотря на свое добродушие, почти не задумавшись, произнес среди мертвой тишины оканчивающегося чудного дня, прерываемый только посвистыванием куликов на ручье:

— Казнить смертью.

— А ваше мнение, Чайк?

— Простить! — порывисто воскликнул Чайкин и тотчас же сам весь покраснел.

Старый Билль изумленно взглянул на Чайкина, как на человека не в своем уме. Сконфузился за него и Дунаев. Удивились такому приговору и оба подсудимые, и Дэк с каким-то странным любопытством глядел на этого белобрысого худенького русского, глаза которого возбужденно сияли, придавая его неказистому лицу выражение духовной красоты.

— Не убивайте их, Билль… не убивайте!.. — вновь заговорил Чайкин среди общего мертвого молчания. — Простите их, Билль… Пусть они виноваты, но не нам отнимать чужую жизнь и быть убийцами…

Чайкин остановился.

— Это все, что вы хотели сказать, Чайк? — спросил Билль.

— Нет… Я хотел сказать… видите ли…

— Может быть, вы затрудняетесь говорить ваши русские глупости по-английски, — так говорите по-русски, а Дун переведет… Хотите?

— Благодарю вас, Билль. Я буду говорить по-русски.

И, обращаясь к Дунаеву, Чайкин продолжал:

— И как у тебя повернулся язык, Дунаев, приговорить на казнь людей!.. Забыл ты, что ли, в Америке бога, Дунаев?.. И ты скажи им, что нет моего согласия, чтобы убивать. Может, они и сделались-то убивцами оттого, что люди друг дружку утесняют. Может, если мы их простим, то совесть в них зазрит. А совесть зазрит, так они не станут больше такими делами заниматься… Ты переведи им это… И опять же: не казнить, а жалеть надо людей, пожалеть их родителей, детей, всех сродственников, а не брать на душу греха убийством. Разве и они не люди?.. Я не умею сказать всего, Дунаев, но душа болит… И Христос, за нас пострадавший, не то проповедовал. Он и самого Иуду простил, не то чтобы… Нет, не убивайте, не убивайте их!.. И ты сам виноват, Дунаев… Зачем хвастал деньгами?.. Зачем соблазнял?.. Все из-за этих проклятых денег вышло… А кроме того, ведь живы все мы…

Все глаза были устремлены на Чайкина, и хоть американцы не поняли ни одного слова из его бессвязной речи, но видели его лицо, его кроткие глаза и чувствовали искренность любящего, всепрощающего сердца.

Когда Дунаев перевел все, что сказал Чайкин, Билль насмешливо проговорил:

— Значит, по-вашему, Чайк, убийц надо прощать?..

— Вспомните, Билль, прощал ли Христос.

— Ну, то давно было. А если прощать таких джентльменов, как эти, то по здешним дорогам нельзя будет ездить. А нам дороги нужны, чтоб заселять Запад. Нам нужны честные рабочие, а эти господа им мешают… Вам, Чайк, надо в пасторы идти… вот что я вам скажу… Когда еще будут люди любить друг друга — это вопрос, а пока надо возить почту и пассажиров без опасения… А вы все-таки очень хороший человек, Чайк! — прибавил взволнованно Билль.

И взволнован он был именно словами Чайкина, хотя и старался скрыть это. Но чувствовал и он благодаря этому крику возмущенного сердца ответственность свою перед совестью за жестокость возмездия… И, кроме того, вспомнил он и свое далекое прошлое.

И в сердце Старого Билля закралось сомнение. И разум его колебался.

Несколько секунд Билль молчал, словно бы проверяя себя, и наконец сказал, обращаясь к Дунаеву:

— В той чепухе, которую говорил Чайк, есть только два обстоятельства, заслуживающие внимания: первое — то, что вы сами, Дун, были дурак дураком, что хвастались деньгами, а второе — то, что намерение Морриса и Дэка укокошить нас не приведено в исполнение… Что вы на это скажете, Дун?..

— Это верно… И признаюсь вам, Билль, после того, что говорил Чайк, я бы взял свое слово назад.

— Какое слово?

— А насчет казни этих агентов…

Билль не без снисходительного презрения сказал: