Hi-Fi - Ник Хорнби

Как это на него похоже. Ему недостаточно сказать, что он слишком крут, чтобы смотреть повторы; нет, ему непременно надо еще и приврать для красоты.

– Когда показывали в первый раз, у вас не было видеомагнитофона, – вполне резонно замечаю я.

Отец притворяется, что не слышит.

– Зачем ты это сказал? – спрашиваю я его.

Он подмигивает Лоре так, будто речь идет о непонятной посторонним семейной шутке. Она улыбается в ответ. Чья это семья, в конце-то концов?

– Кассеты можно купить, – говорит он. – Фирменные.

– Знаю. Но и покупных кассет у вас нет. Скажешь, не так?

Отец опять притворяется, что не слышит меня. Здесь, не будь Лоры, мы обязательно бы переругались. Я сказал бы ему, что он либо сумасшедший, либо лжец, либо и то и другое вместе; мать попросила бы меня успокоиться и не делать из мухи слона и т. п., а я бы спросил, неужели ей целыми днями приходится выслушивать такое, и дальше пошел бы крик.

А при Лоре… Я бы не сказал, что ей так уж сильно нравятся мои родители, но она, очевидно, считает, что родители – это в принципе хорошо, и поэтому к их причудам и заскокам надо относиться с любовью и пониманием, а не агрессивно. Она воспринимает выдумки, хвастовство и непоследовательность моего отца как волны, как гигантские прибойные валы и умело скользит по ним, явно получая от этого удовольствие.

– Они же очень дорого стоят, да? Эти фирменные кассеты? – говорит Лора. – Несколько лет назад я купила две штуки Робу на день рождения и, представьте, потратила на них без малого двадцать пять фунтов!

Она совсем потеряла совесть. Для нее двадцать пять фунтов – деньги не бог весь какие, но она знает, что для них это много, и в нужный момент моя мать издает громкий испуганный стон. Тут мы начинаем обсуждать цены – на все на свете: на шоколад, на недвижимость – и забываем о возмутительном отцовском вранье.

Когда мы моем посуду, наступает мамина очередь отличиться.

– Я рада, что ты снова с Робом и присматриваешь за ним, – говорит она. – Одному Богу известно, на что становится похожа его квартира, когда он сам за собой ухаживает.

Это по-настоящему бесит меня, потому что

а) я специально просил ее не упоминать о временном отсутствии Лоры в моей жизни,

б) женщинам вообще, а Лоре в особенности, не говорят, что чуть не главное их призвание – присматривать за кем-то вроде меня,

в) из нас двоих я чистоплотнее, и в Лорино отсутствие квартира была даже чище, чем при ней.

– Я и не знал, мама, что ты даешь себе труд проверять состояние нашей кухни.

– Мне и проверять ничего не надо. Я же хорошо тебя знаю.

– Ты знала, каким я был в восемнадцать лет. Какой я теперь, ты ни капельки не знаешь.

Откуда взялось это «ни капельки», место которому только в детской дразнилке? Как это откуда? Да прямиком из 1973 года.

– Он гораздо чистоплотнее меня, – говорит Лора, просто и весомо.

Я, с тех пор как впервые был вынужден притащить Лору к родителям, раз десять слышал эту фразу, неизменно произносимую точь-в-точь таким же тоном.

– Да-да, конечно, он хороший парень. Я просто желаю ему поскорее разобраться с собой.

– Он разберется.

И обе дружелюбно смотрят на меня. О да, сначала унизили, а теперь оказывают покровительственную заботу, но при всем при том кухня сейчас согрета искренней взаимной приязнью троих людей, тогда как раньше вместо этой приязни воцарилась бы взаимная же озлобленность, и все бы кончилось мамиными слезами, а я бы ушел, хлопнув дверью. Мне больше нравится так, как сейчас; я жутко рад, что Лора здесь, с нами.

32

Плакаты-объявления. Отличная вещь. За всю мою жизнь у меня лишь однажды возник творческий замысел, и заключался он в том, чтобы устроить фотовыставку таких плакатов. Подготовка экспозиции заняла бы у меня двадцать или тридцать лет, зато результат был бы впечатляющим. Вот, например, вся витрина заколоченного магазина на противоположной стороне улицы увешана ценными историческими документами: плакатами, рекламирующими бой боксера Фрэнка Бруно, антифашистский митинг, последний сингл Принца, какого-то комика родом из Вест-Индии, а еще уйму всяких концертов. Но пройдет всего пара недель, и все они исчезнут, похороненные под зыбучими песками времени – или, во всяком случае, под рекламой нового альбома «Ю-2». Не правда ли, это передает дух эпохи? (Открою вам один секрет: на самом деле я приступил к воплощению замысла. В 1988-м я сделал мыльницей три снимка такой же обклеенной плакатами витрины одного пустующего магазинчика на Холлоуэй-роуд, но потом его кто-то арендовал, и тут мой запал иссяк. Снимки получились хорошими – или, скажем так, неплохими, – но разве кто-нибудь позволит мне устроить выставку из трех фоток?)

Время от времени я проверяю себя: рассматриваю объявления, чтобы убедиться, что мне знакомы названия групп, о чьих концертах они извещают. Увы, но все чаще названия ни о чем мне не говорят. Раньше-то я знал все до единого имена и названия, каким бы кретинам они ни принадлежали, на каких бы площадках их обладатели ни выступали. Потом, года три или четыре назад, перестав прочитывать от корки до корки всю музыкальную прессу, я начал замечать, что знаю уже не всех исполнителей, играющих в пабах и небольших клубах; а в прошлом году две команды с абсолютно неизвестными мне названиями давали концерты в «Форуме». Не где-нибудь, в «Форуме»! В зале на полторы тысячи человек! Одна тысяча пятьсот человек придут слушать команду, о существовании которой я даже не подозревал! Когда это случилось в первый раз, у меня на весь вечер испортилось настроение – скорее всего, потому, что я имел глупость признаться в своей невежественности Дику и Барри. (Барри чуть было не лопнул от хохота; Дик не отрывал глаз от своего пива – он был слишком огорошен, чтобы встречаться со мной взглядом.)

И вот я снова иду проверить себя (Принц, к счастью, на месте, и, значит, я уже набрал хотя бы одно очко – в тот день, когда я не наберу ни одного, настанет самое время повеситься) и вдруг замечаю плакат, который кажется мне знакомым. «ПО НАСТОЯНИЮ ПУБЛИКИ! – говорится в нем. – СНОВА ОТКРЫВАЕТСЯ „ГРАУЧО КЛАБ“!» И ниже: «КАЖДУЮ ПЯТНИЦУ, НАЧИНАЯ С 20 ИЮЛЯ». Я целую вечность стою перед ним, разинув рот. Плакат того же размера и цвета, что был когда-то у нас. У них даже хватило наглости содрать наш дизайн и логотип: очки и усики Граучо Маркса, вписанные в конечную «о» слова «Граучо», и сигара, торчащая из баранки (видимо, для этой загогулины существует какой-то правильный полиграфический термин, но мы называли ее именно так) буквы «б» в слове «клаб».

На наших тогдашних постерах внизу обычно было указано, какую музыку я ставлю; а в самом конце по моему настоянию упоминалось имя неподражаемого, талантливого диджея, обреченно мечтающего стать когда-нибудь культовым. У этого постера нижней части не видно – какая-то группа сплошь заклеила ее своими крошечными объявлениями. Я отдираю их и читаю: «СТАКС, АТЛАНТИК, МОТАУН, РИТМ-ЭНД-БЛЮЗ, СКА, МЁРСИ-БИТ И, НЕ ИСКЛЮЧЕНО, ЧТО-НИБУДЬ МАДОННЫ – ТАНЦЕВАЛЬНАЯ МУЗЫКА ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ – ДИДЖЕЙ РОБ ФЛЕММИНГ». Приятно узнать, что и через столько лет я занимаюсь все тем же.

Стоп. Как, собственно, это понимать? Возможных объяснений только три: а) это плакат 1986 года, и его недавно раскопал специализирующийся на плакатах археолог; б) я решил заново открыть клуб, заказал плакаты, развесил их, а потом был сражен тяжелым приступом амнезии; в) кто-то другой решил открыть для меня клуб. Я склоняюсь к мысли, что третье объяснение наиболее вероятное, и иду домой дожидаться Лору.

– Запоздалый подарок на день рождения. Мне эта идея пришла в голову, когда я жила с Рэем, и так понравилась, что меня даже стало раздражать, почему мы больше не вместе. Может, потому-то я и вернулась. Ты рад? – После работы она зашла куда-то выпить с коллегами и сейчас слегка пьяна.

Никогда ни о чем таком не думал, но рад. Напрягся и заробел: надо ведь раскопать соответствующие диски, раздобыть аппаратуру, – и тем не менее рад. Потрясен, так будет точнее.

– Ты не имела права решать за меня, – говорю я ей. – А что, если…

– Что «если»?

– А что, если у меня другие неотложные планы?

– У тебя разве бывают неотложные планы?

– Не в том дело.

Ума не приложу, зачем всякий раз строить из себя вот такого – надутого и неприступного, мол, сам со своими делами разберусь. Мне бы залиться слезами любви и благодарности, а не надуваться.

Она вздыхает, плюхается на диван и скидывает туфли.

– Ух какие мы. Ну да все равно не откажешься.

– Я подумаю.

В один прекрасный день, когда мне предложат нечто подобное, я живо соглашусь, скажу: спасибо огромное, просто великолепная идея, как мило с вашей стороны, давно об этом мечтал. Увы, этот день еще не настал.

– Ты знаешь, что мы тоже выступаем? – говорит Барри.