Флот решает всё (СИ) - Батыршин Борис Борисович

— Корабль на три румба! — зычно гаркнул сигнальщик, не покинувший своё место на крыле мостика. — И тут же, громко, радостно, так, чтобы услышал каждый на палубе «Бобра»:

— Это наши, вашсокородь господин кавторанг! «Мономах»! Пишут: «Иду на помощь»!

Серёжа досчитал про себя до десяти, чтобы не заорать от восторга, что, конечно, не пристало командиру боевого корабля.

— Вы правы, Иоганн Карлыч, лучше воздержаться от непоправимых поступков. Канонерку взрывать обождём, да и эвакуацию на берег, пожалуй, можно отложить. Сами видите — Гилдебранд всё-таки успел.

В ответ на флажной сигнал, взлетевший на мачту «Владимира Мономаха» на «Примогэ» тоже поползла вверх пёстрая гирлянда.

— Сигналец, что пишут?

— Не разобрать, вашсокобродь, своим кодом шпарят. На «Вольте» отрепетили, отворачивают!

— Поняли, мер-р-рзавцы. — проворчал Бирк. — Поняли, что им не светит, и улепётывают…

Казанков и сам видел, что приближающийся крейсер сбавил ход и отваливает в сторону. На мачте французского флагмана заполоскался новый сигнал.

— С ихнего флагмана пишут общим сводом![2] — крикнул сигнальщик. — «Русскому крейсеру. Готовы выслать представителя для переговоров».

И словно в подтверждение этих слов, стволы орудий на «Примогэ» и «Вольте» поползли, возвращаясь в диаметральную плоскость. Казанков снял фуражку и широко перекрестился; жест командира повторили стоящие на мостике, а потом и все остальные, кто только был канонерке.

— Спас Господь!

* * *

Корабли не двигались — замерли на месте белыми глыбами, обломками айсбергов, неизвестно откуда доплывшими в эти тропические широты. Шлюпки — те самые, что были оставлены при появлении «Бобра» медленно двигались к месту гибели «Метеора» — подбирать тех, кто ещё держался на воде. Похоже, их не так мало, отметил Ледьюк — ещё одна хорошая новость; первая же заключалась в том, что у адмирала Ольри, несмотря на всю его ненависть к русским, хватило здравого смысла не вступать в заведомо безнадёжную схватку. Нет, капитан верил в искусство своих комендоров, в храбрость матросов, но… русский броненосный крейсер прихлопнет противника, словно надоедливую муху, не прилагая к этому без особых усилий. После чего дипломаты произнесут массу речей, которые перепечатают все европейские газеты, изведут массу чернил и самой дорогой бумаги — и уладят, конечно последствия этого конфликта, потому что меньше чем Третьей Республике, новая большая война нужна, разве что, самой России. Однако, ни Ледьюку, ни командам «Вольты» и «Примогэ» это уже не поможет — их, как и погибшим морякам «Пэнгвэна» и «Метеора». Их всех сожрут крабы и прочая донная мелочь задолго до того, как министры иностранных дел обеих держав поставят подписи под документом, предназначенным урегулировать этот досадный и никому, по сути, не нужный инцидент.

От борта флагмана отвалила гичка — и понеслась к «Владимиру Мономаху». Адмирал выслал парламентёров, а значит, смертей больше не будет — как не будет и ордена Почётного Легиона. Не будет даже самой занюханной медальки, поскольку ни в одной армии, ни в одном флоте мира не награждают тех, кто оставляет поле боя — пусть даже он и был вынужден сделать это перед превосходящими силами неприятеля…

Впрочем, подумал Ледьюк, лично ему эта история особыми неприятностями не грозит. «Вольта» в этом бою не получил повреждений, все потери ограничились одним погибшим и тремя ранеными из числа гребцов, высаживающих десант на берег, да разбитым в щепки вельботом. За всё — и за сам инцидент, способный изрядно подпортить отношения вчерашний союзников, и за потерянные корабли и жизни, и, конечно, за позорное поражения — потому что как ещё назвать итог этого, с позволения сказать, морского сражения? — ответит адмирал. Он же всего лишь выполнял приказы — и делал это хорошо. А значит — жизнь продолжается, как и продолжается служба капитана второго ранга Пьера-Жоржа Ледьюка.

Переговоры не затянулись. Через полтора часа гичка вернулась на «Примогэ», а несколько минут спустя на мачте флагмана взвился флажной сигнал: «Вольте» выслать шлюпки, забрать пленных'. Он перевёл бинокль на берег — от руин к крепости к линии прибоя спускалась пёстрая толпа — в ней мелькали красные штаны и синие куртки вперемешку с белыми матросскими робами. Охраны при них не было, зато множество людей копошилась на берегу, там, где разгорелась главная рукопашная схватка — они подбирали и сносили трупы легионеров к воде. А их много, очень много. Не меньше половины высадившихся на берег остались там, на песке, или пошли ко дну, увлекаемые тяжестью воинской амуниции, или умерли от ран позже, когда стрельба уже закончилась — и ещё умрут, кают-компания «Вольты» превращена в лазарет и забита ранеными, и на «Примогэ» наверняка творится то же самое…

Видимо, адмирал хочет забрать всех, и живых и мёртвых, понял Ледьюк, чтобы похоронить в Обоке, на французском кладбище. Что ж, весьма достойное и благородное намерение — хотя вряд ли оно, как и что-нибудь другое способно спасти карьеру адмирала Жана-Батиста Леона Ольри.

* * *

Абиссиния,

военное поселение

Новая Москва.

— И что же, сильно упирались французы? — спросил Матвей. Они с Остелецким сидели в «штабной» хижине, каким-то чудом уцелевшей во время бомбардировки крепости. — Честно говоря, я думал, что адмирал нипочём не согласится на что-то большее, чем краткое перемирие — а они вон, как, согласились уйти и на Сагалло вроде как больше не претендуют!

И кивнул в сторону моря, где медленно ползли к выходу из бухты французские крейсера. Уходили они тихо, без салютационной пальбы, без цветистых гирлянд флагов расцвечивания — не дать, не взять, побитые собаки, только что не повизгивают…

Штабс-капитан поправил повязку, поддерживающую руку. Правую, как и у Матвея, только не рана штыком а контузия — обломок камня при разрыве снаряда попал в плечо, каким-то чудом не раздробив кости и сустав.

— Не слишком. — ответил Остелецкий, задумчиво провожая взглядом французскую эскадру. Я ведь и сам удивился; если судить по тому, что я знаю об адмирале Ольри, то сей мусью упрям до чрезвычайности, а Россию и русских на дух не переносит. Но тут, видать, нашла коса на камень — его крейсера, хоть поодиночке, хоть вместе взятые, нашему «Мономаху» с его четырьмя восьмидюймовками на один зуб, вот и пришлось уступить. Ну и мы не слишком напирали: «мол, сожалеем о досадном недопонимании, приведшее к трагическим результатам» и всё такое… Он пытался, конечно, требовать, чтобы мы убрали ашиновцев с берегов Таджуры, но тут очень вовремя пришёлся повреждённый «Бобр». Капитан второго ранга Гилдебранд — он, как старший морской начальник возглавил переговоры — заявил, что канонерка сильно повреждена и не может быть отбуксирована в Аден без риска утопить её по дороге, а бросить её тут без защиты никак невозможно. Соответственно, станица Новая Москва получает статус временного российского военного поселения, начальствовать ею взамен погибшего атамана Ашинова до окончания ремонта остаётся командир «Бобра» кавторанг Казанков, а что с сим населённым пунктом будет дальше — пусть дипломаты разбираются. Ну а я, уже от себя, добавил, что среди поселенцев много раненых, и переправить их на «Мономах», не подвергая опасности, совершенно невозможно.

— И Ольри согласился?

— А что ему оставалось? Адмирала ведь тоже по головке не погладят, когда известие об учинённом здесь декадансе дойдут до его руководства во Франции. А тут мы ещё посулили вернуть французских моряков с авизо и взятых в плен легионеров отдать. А заодно — кормовой флаг, который Осадчий снял с потопленного «Пэнгвэна» авизо и вымпел Иностранного Легиона, что ашиновские казачки в рукопашной взяли. Он, хоть и подранный в клочья, а всё же боевое знамя, символ Иностранного Легиона, а те не любят оставлять в руках неприятеля что-то напоминающее о своих поражениях. Так что согласился как миленький, и даже судового врача с «Примогэ» предложил прислать для оказания помощи мирным жителям. Я отказался — мол, у вас своих раненых хватает, пусть их пользует. Видел бы ты, как он скривился!