Там, где парят орлы. Последняя граница - Алистер Маклин

Рейнольдс уставился на него и усилием воли заставил себя не вздрогнуть. Было нечто зловещее, нечто ненормальное и бесчеловечное в этом спокойном, объясняющем с мягкостью, свойственной профессорской беседе, начальнике тюрьмы. Последнее делало его объяснения еще зловещее и бесчеловечнее, не оттого, что он вел разговор в намеренно–подобном духе, а потому, что в словах звучало ледяное монументальное безразличие к собеседнику. В его глазах чувствовался напор человека, который ни перед чем не остановится, занимаясь исследованиями, которым он посвятил свою жизнь. Для других соображений у него никакого иного объяснения гуманного характера не находилось…

Начальник тюрьмы снова заговорил:

– Позднее я введу вам новое вещество. Собственного изобретения. Я открыл его совсем недавно и еще не дал ему названия. Может быть, я назову его шархазазин, джентльмены. Или это будет слишком причудливо?.. Могу вас уверить, что если бы оно было у нас несколько лет назад, то наш добрый кардинал Миндценти не продержался бы и суток. А это гораздо меньше того, что он на самом деле выдержал. Сочетание действий всех трех веществ, после двух доз каждого, доведет вас до состояния полного умственного истощения и коллапса. После этого правда неизбежно выйдет наружу оттого, что мы добавим нечто, что для вас и будет истиной.

– Вы нам рассказываете все это… – медленно произнес Янчи.

– Почему бы нет? Предупрежденный в данном случае не становится вооруженным. Процесс необратим. – Спокойная уверенность слов начальника тюрьмы не оставляла ни малейшего сомнения в его словах. Он жестом отправил помощников в белых халатах и нажал кнопку на столе. – Давайте, джентльмены. Настало время показать вам наши апартаменты.

Почти тотчас охранники появились в кабинете, отстегнули руки и ноги от ручек и ножек стульев, подняли их одним быстрым рывком, точным и тренированным, исключающим любую мысль о побеге, не говоря уже о самой возможности побега. Когда Янчи и Рейнольдс оказались на ногах, начальник тюрьмы первым вышел из кабинета. Два охранника шли по сторонам, а третий с пистолетом наготове замыкал шествие каждого из них. Предосторожности были абсолютными.

Начальник тюрьмы, возглавляя процессию, провел их через утоптанный снег двора, сквозь охраняемый вход внутрь здания с массивными стенами и забранными решетками окнами, провел по узкому, тускло освещенному коридору. В середине коридора имелась лестница из нескольких каменных ступеней, ведущих в мрачный подвал. Он остановился у ступеней, жестом подозвал одного из охранников и повернулся к пленникам.

– Последняя мысль, джентльмены, и последний свой облик, который вы унесете с собой в эти находящиеся внизу норы, где вам предстоит провести последние несколько часов на земле, вы еще будете помнить себя теми людьми, которыми вы сейчас являетесь. – Ключ щелкнул в замке, начальник тюрьмы толкнул ногой дверь и открыл ее. – Только после вас, джентльмены.

Ограниченные в движении цепями на руках и ногах, Рейнольдс и Янчи проковыляли в камеру, не упав с лестницы только потому, что держались за металлические перила. На койке лежал человек. Рейнольдс не удивился, увидев его: именно этого человека он и предполагал увидеть за дверью, когда начальник тюрьмы остановился у камеры. Это был доктор Дженнингс, изможденный и очень постаревший за эти три дня, когда Рейнольдс впервые увидел его. Он спал на грязном матраце, но тут же проснулся. Рейнольдс не мог сдержать внезапного чувства удовлетворения от вида старика, не потерявшего своей непримиримости. Этот огонь непримиримости загорелся в стариковских выцветших глазах, когда он встал с постели.

– Ну что, черт побери, означает это новое вторжение? – спросил он по–английски. Однако Рейнольдс заметил, что начальник тюрьмы понимает профессора. – Разве вы, чертовы бандиты, не поиздевались надо мной на этом уик–энде, чтобы… – Он умолк, разглядев Рейнольдса, и уставился на него. – Итак, эти чудовища поймали вас тоже?

– А как же иначе, – сказал начальник тюрьмы на безупречном английском и повернулся к Рейнольдсу: – Ведь вы преодолели весь этот трудный путь из Англии, чтобы повидать профессора. Вы его повидали. И можете сказать: «До свидания». Он скоро уезжает. Если быть точным, сегодня через три часа профессор отправляется в Россию. – Потом опять обернулся к Дженнингсу: – Дорожные условия в высшей степени скверные. Мы организовали специальный вагон, который прицепят к поезду. Вы убедитесь, что он достаточно комфортабельный. Поезд пойдет в Пекс.

– Пекс? – удивился Дженнингс. – Где, черт побери, находится этот Пекс?

– В ста километрах к югу отсюда, мой дорогой Дженнингс. Будапештский аэропорт временно закрыт из–за обильного снегопада и обледенения. Но по последним сведениям аэропорт в Пексе все еще открыт и действует. Там вас будет ожидать специальный самолет и… э… еще нескольких особых персон.

Дженнингс никак не отреагировал на слова начальника тюрьмы, а повернулся и посмотрел на Рейнольдса.

– Насколько я понимаю, мой сын Брайан прибыл в Англию?

Рейнольдс молча кивнул.

– А я все еще здесь?.. А?.. Вы проделали замечательную работу. Просто замечательную. Что, черт побери, теперь может произойти, одному Богу известно.

– Не знаю, как выразить свои сожаления, сэр. – Рейнольдс поколебался и решительно продолжил: – Есть еще одна вещь, которую вам следует знать. Я не уполномочен вам этого говорить, но к черту все полномочия. Операция вашей жены прошла на сто процентов успешно. И ее выздоровление уже почти закончилось…

– Что?!. Что вы говорите?!. – Дженнингс схватил Рейнольдса за лацканы кителя, и – хотя был на сорок фунтов легче молодого человека – стал трясти его. – Вы лжете! Я знаю, что вы лжете… Хирург сказал…

– Хирург говорил то, что мы посоветовали ему говорить, – резко оборвал его Рейнольдс. – Знаю, что это непростительно. Но было необходимо действовать – доставить вас домой. Все возможные рычаги должны были быть пущены в ход. Но теперь это ни черта не значит, поэтому вы вправе об этом знать.

– Боже мой!.. Боже мой!..

Рейнольдс ожидал совсем другой реакции от человека с репутацией профессора – ну, гнева и бешенства оттого, что его так долго и жестоко обманывали. А вместо этого Дженнингс рухнул на кровать, словно его ноги не могли держать тело, и сквозь слезы счастья моргал глазами.

– Это замечательно, просто не могу сказать вам, как это замечательно… Всего несколько часов назад я знал, что никогда не буду снова счастлив.

– В высшей степени интересно. Все в высшей степени интересно, – пробормотал начальник тюрьмы. – И подумать только, что Запад имеет наглость обвинять нас в бесчеловечности.