Под новым небом, или На углях астероида - Александр Кучаев

– А у отца, – Веда взглянула на Петра Васильевича, – целый месяц роились пчёлы. На пасеке на двенадцать семей стало больше, и мёд, наверное, некуда будет девать. А к вашему приезду, давно уже, дети приготовили концерт – сегодня вы увидите. А Свенсен на ручье, на самом водопаде, установил вал с лопастями, турбину такую, и к ней подсоединил гончарные и наждачные круги. Ещё он изготовил токарные станки по дереву и металлу – тоже от турбины работают. А ещё он собирается установить лесопилку…

Ночью пошёл дождь. Не переставая, он лил четверо суток, и всё это время горожане в большинстве своём отсиживались по домам.

Уиллис, Свенсен, О’Брайен, Пётр Васильевич и Игорь собирались в здании парламента, на время превращённого в клуб, и, сидя у горящего камина, коротали часы за разговорами. На низеньком столике перед ними стояли кувшины с виноградными винами, и они периодически отпивали из бокалов, смакуя напитки и закусывая шербетом, халвой, орехами в сахарной оболочке и разными сладкими сухофруктами.

– Я вот всё думаю, – сказал Уиллис в одной из бесед, – в какой век из двадцать первого века мы провалились?

– Ну сначала мы точно побывали в каменном веке, – сказал Игорь. – С этим, наверное, каждый согласится. Кроме каменных ножей, топоров и скребков, у нас ничего не было.

– Но теперь у нас есть сталеплавильное производство… – сказал, вступая в разговор Свенсен.

– Железо было в ходу и до нашей эры, – перебил его О’Брайен.

– У нас есть сталеплавильное производство, огнестрельное оружие, – нимало не смутясь, продолжил Свенсен. – Мы начали использовать в производственных целях силы ветра и воды.

– Шестнадцатый век, – предположил Игорь.

– Но у нас нет книгопечатания, – возразил О’Брайен. – Как нет архитектурных сооружений, не считая зданий школы и парламента, нет живописи.

– Наши дети рисуют, – вставил своё слово Пётр Васильевич.

– А, наскальная живопись, – бросил О’Брайен.

– Зато у нас есть знания, оставшиеся с нами от прошлого, – сказал Уиллис. – Наше небольшое сообщество быстро развивается. А в духовном плане мы – копия погибшей цивилизации, только миниатюрная. В определённом смысле мы даже выше её, потому что взяли только лучшие её черты. У нас нет преступности, зависти, стяжательства, пьянства, разврата, нет многих других пороков, которые были присущи человечеству. А что у нас есть, так это братство и взаимовыручка, готовность поделиться куском хлеба, даже последним, на первом плане трудолюбие и творческое начало.

– Да, мы живём как одна семья, – подхватил О’Брайен. – О таких братских отношениях раньше можно было только мечтать. Но у нас нет былых технических достижений, наши жилища примитивны.

– Как я уже говорил, у нас есть знания…

– Что будет с этими знаниями, когда мы умрём – от старости, допустим, – О’Брайен не отступал от своей скептической позиции, словно поддразнивая Уиллиса.

– Но мы передаём их нашим детям.

– Ну хорошо, вот ты передал знания Полли, Диане и Мэри. У двух из них уже по ребёнку, и я сомневаюсь, что на этом они остановятся. Диана наверняка тоже выйдет замуж, и всё у неё пойдёт по той же накатанной дорожке. До знаний ли им будет среди оравы детей? Пройдут годы, и всё из их голов повыветрится.

– Я думаю, что не всё. Полли и Диана остаются прекрасными учителями; они сами постоянно пополняют свои знания и дадут хорошее образование ещё не одному поколению школьников. А в амбулатории начали работать Шарлотта и Лизи – они неплохо справляются с обязанностями медсестёр, и со временем из них получатся отличные врачи. Мэри да они две – тут хоть целую поликлинику открывай. Поэтому и в плане медицины полный порядок. И ещё я вам скажу: у нас подрастают несколько мальчиков, которые увлекаются не только стрельбой из лука, но и серьёзно относятся к школьным занятиям. Уверен, из них будет толк; пройдёт время, и мы им в подмётки не будем годиться, они будут учёней всех нас, вместе взятых. Свенсен, над чем вы сейчас работаете с тем маленьким мудрецом?

– Ты имеешь в виду Чарли, сына Паолы? Я вам скажу, это талантливый мальчуган, прирождённый механик. Он наслушался рассказов о машинах и предложил построить… Что бы вы думали? Ни за что не отгадаете. Паровой двигатель! «Дядя Улоф, – говорит он, – наши женщины устают за ткацкими станками. Вот если бы сделать так, чтобы за них работали машины».

– Ну и как, получается что-нибудь с этим двигателем? – спросил Игорь.

– Должно получиться. И мы облегчим труд ткачих. Но надо ещё усовершенствовать конструкцию ткацкого станка. Тут хорошо бы поработать О’Брайену. Как насчёт этого, Эд? Ты ведь в ткацких делах большой дока.

О’Брайен потянулся за кувшином с вином.

– Я сам об этом думал, – сказал он, наполнив свой бокал. – И уже подготовил чертежи. Сделаем такие станки, что ткачихи будут только похаживать да поглядывать за ними.

– Так в какой же эпохе мы живём? – задал Уиллис изначальный вопрос.

В другой раз речь зашла о причинах гибели человечества, о том, почему оно не смогло противостоять удару из космоса. Одни обвиняли в этом русских, другие – американцев.

– Все ваши примеры и аргументация – это частности, – веско произнёс Свенсен, когда его спросили, что он думает по этому поводу. – Основная причина, на мой взгляд, лежит глубже. Вспомните, какое занятие было главным для человека во всей истории его существования? Прежде всего – война с себе подобными. Одни народы воевали против других, и так было всегда. Воевали за землю, за природные ресурсы, за возможность властвовать над другими. По сути, какими бы лозунгами человек свои действия ни прикрывал, на планете Земля он всегда выступал в качестве разбойника.

– Ну, ты разнёс человечество в пух и прах, – сказал О’Брайен и взглянул на остальных участников разговора, ища у них поддержки.

– При таком миропонимании человечество в любом случае было обречено на гибель, – словно не слыша О’Брайена, продолжил Свенсен.

– А что-то могло его спасти? – спросил Уиллис.

– Могло, если бы оно всецело прониклось пониманием своей уязвимости. Если бы оно перестало тратить свои ресурсы на войну и обратило их на защиту окружающей среды, на предотвращение катаклизмов планетарного масштаба. Что, разве астероид, который поразил Землю, нельзя было разрушить или отклонить ещё на дальних подступах к планете? Но нет, нам было не до того, наши ракеты были нацелены друг на друга!

– Короче, довоевались, добряцались оружием, – сказал Пётр Васильевич.

– Довоевались, добряцались, – повторил Свенсен. – Я думаю, нам вообще сверху было отпущено ровно столько ресурсов, сколько необходимо для защиты от внешних, неземных воздействий. И не больше. А мы эти ресурсы так бездарно истратили.

К вечеру четвёртого дня дождь прекратился, тучи рассеялись, и с утра засияло солнце. Было тепло, пели птицы, проносились туда и сюда насекомые, спеша собирать нектар, пахли цветущие травы, прозрачный на многие километры воздух был свеж и нежен.

Игорь оседлал двух лошадей и пригласил Веду на прогулку.

– Как на прогулку? – удивилась она. – Просто так, без всякого дела?

– Просто так, – он с нескрываемой симпатией улыбнулся своей подруге. – Поехали. Нельзя же только работать и работать.

Они ехали шагом. Знакомая тропа тянулась вдоль кромки леса. Там, где она сужалась, охотник придерживал лошадь и, пропустив Веду вперёд, ехал следом. Когда местность позволяла, он ускорял ход и пристраивался рядом. Размеренное покачивание в седле, отдалённый шум прибоя, мягкое тепло солнечных лучей, присутствие любимой женщины – всё настраивало на безмятежный лад. Незаметно он погрузился в медвяно-зыбкую паутину полудремотного состояния, и явь стала путаться с грёзами.

Голос Веды заставил его встряхнуться и прийти в себя.

– Знаешь, Игорь, – она придержала лошадь, поджидая его, – знаешь, мне часто становится больно за наших детей.

– Больно?! Почему?

– Потому что до конца дней своих они будут вынуждены влачить жалкое существование в первобытном обществе, в котором сейчас находятся. Никогда, понимаешь, никогда не узнать им, что такое цивилизованный мир.

– Вот беда-то! Им и так неплохо, – Игорь сладко зевнул, прикрыв рот ладошкой. – Посмотри на Мэри – настоящее дитя природы. И, по-моему, она счастлива со своим Лу.

– Ты говоришь так потому, что в своей бедной несчастной России, затурканной бесконечными властными экспериментами, даже представления не имел о настоящей европейской цивилизации.