Теперь я твоя мама - Лаура Эллиот

– Джой!

Она останавливается и поднимает взгляд на мужчину, который стоит перед ней.

– Мне так жаль, Джой. Я приехал, как только Никки позвонила.

У Дилана всегда спокойный голос, даже теперь. Она хочет, чтобы он погладил ее и весь этот ужас исчез, чтобы он погладил ее, как тогда на дороге гладил Пятнышко.

– Мне надо выпустить Пятнышко, – говорит она, всхлипывая и прижимаясь к нему. – Мне нужно домой, к Пятнышку.

Почему она все время думает о собаке, когда мать умерла и это ее вина? Дилан подводит ее к стулу. Должно быть, у себя в клинике он привык к тому, что люди постоянно плачут, рассказывая о своих бедах, зная, что он поймет, каково это – потеряться посреди неизвестности.

Они возвращаются из больницы в Рокроуз и в кухне обнаруживают собравшихся соседей. Женщины готовят сэндвичи, много тарелок с сэндвичами, пирожными и мороженым в стаканчиках. Отец всем наливает виски и пиво «Гиннесс». Все разговоры о ее матери, о том, какой потерей она будет для Маолтрана. Отец Дэвис, который заезжал в Маолтран раз в неделю, чтобы выпить с матерью и ее товарищами по комитету бутылочку вина и отведать строганины, говорит.

– Мы должны вместе помолиться, чтобы наша дорогая усопшая сестра покоилась с миром в руках Господа нашего Иисуса.

Джой хочется рассмеяться при мысли, что мать может где-то покоиться. Смех кажется лучшим решением, чем слезы или рвота, но отец Дэвис не понимает, что если она начнет плакать, то уже не сможет остановиться. Она держит ладони перед глазами, когда он решает произнести молитву. Джой хочет спросить, почему они не желают оплакивать ее мать. Она тихо смеется, когда все прекращают есть и пить и склоняют головы в молитве. Ее плечи содрогаются, а слезы текут так быстро, что попадают в рот, и она чувствует их соленый привкус.

В ту ночь она спит с Мириам, просыпается и снова засыпает. Каждый раз бабушка успокаивает ее:

– Тихо, тихо, тыковка. Спи. Ты в безопасности.

Джой рассказывает Мириам обо всех тех случаях, когда в раздражении убегала в спальню из-за мелочей, которые сейчас даже и вспомнить не может, и бабушка говорит, чтобы она не забивала себе голову глупостями. Это уже не имеет значения. И никогда не будет иметь.

Глава пятьдесят четвертая

2007 год

Карла

Ричард сделал ей предложение в Тосканской долине. Они сидели на открытой террасе небольшого итальянского ресторанчика и пили кьянти. На мир опустился фиолетовый вечер. Цикады, уставшие от бесконечных серенад, потихоньку затихали. В этой тишине он предложил Карле выйти за него замуж. Она тут же согласилась.

Когда Фрэнк предложил ей выйти за него, они как раз спорили по поводу того, стоит ли публиковать скандальные мемуары одной знаменитости. Карла просмотрела первые главы и швырнула их на пол. Эта история, написанная рок-певцом, который надеялся удержать свою все падающую популярность несколькими скабрезными откровениями, была насквозь пропитана пошлостью и высокомерием. Но Фрэнк, понимая, что на этой истории сможет заработать больше, чем на всех предыдущих подобных книгах, очень хотел согласиться на эту сделку.

– Это настоящее дерьмо! – сказала Карла. – Я не собираюсь работать над ним, поэтому можешь подыскать для этого другого литературного негра. Собственно говоря, ищи мне замену, потому что мне осточертело писать истории других людей. Предыдущие хотя бы были достойны того, чтобы над ними поработать. Об этом куске самовлюбленной дряни такого сказать нельзя.

– С каких пор ты стала лицемеркой? – возмутился Фрэнк. – Ты в свое время была неотъемлемой частью высшего света.

– Да, и это сломало меня.

– Нет, не сломало. Тебя ничто никогда не ломало, Карла.

– Ты не прав. Я сломалась, когда погибла Анита. Поэтому я живу так, как живу. – Она рассеянно провела рукой по коротким волосам и взъерошила их. – Ты знаешь, чем я занимаюсь в последнее время? Становлюсь на пути людей, которых когда-то знала. Это похоже на больную игру. Я еще не хочу, чтобы меня узнавали, но при этом надеюсь, что они смогут узнать меня и назвать Карлой.

– Если такое случится, что ты почувствуешь?

Он поднял рассыпанные по полу листы рукописи и сложил их в портфель.

– Надеюсь, что почувствую себя снова живой.

– Живой? – Он уставился на нее. – То есть я влюблен в труп?

– Не говори глупостей. Ты знаешь, что я не это имею в виду.

– Тогда что ты имеешь в виду? Когда мы занимаемся любовью, тебе приходится быть живой? Ты жива и слушаешь меня, когда я говорю, что люблю тебя? Мы вместе уже шесть лет, и мне следовало заметить, что я живу в тени могилы. Я просто так не отдаю свое сердце, Карла. И если я это делаю, то хочу быть уверенным, что оно в надежных руках, а не у мертвеца.

На его щеках проступили красные пятна. Карла уже привыкла к подобным вспышкам и давала ему время спустить пар. Это было одной из особенностей ее работы.

– Фрэнк, я оставляю за тобой право заниматься словесной эквилибристикой, – сказала она спокойно, когда он замолчал, чтобы перевести дух. – Тебе было бы легче, если бы я сказала «уверенной»? Сложно жить в чужой шкуре. Я знаю… я знаю… – Она покачала головой, не давая ему возразить. – Это мой выбор, и я должна жить с его последствиями. Просто иногда…

– Ты снова хочешь быть известной?

– Нет, Фрэнк. Иногда мне хочется чувствовать, что я живу, как нормальный человек. Как Роберт с его двумя сыновьями.

– Тогда давай сделаем следующий шаг. – От его негодования не осталось и следа. Он встал и помог ей подняться со стула. – Выходи за меня, Карла. Мы можем завести ребенка, а то и двух… или не заводить, если ты не захочешь. Что скажешь?

Она не могла скрыть удивления.

– Я не понимаю, почему тебе хочется что-то менять? Ты достаточно часто говорил, что брак тебя не интересует.

– Я еще не решил окончательно.

– Мне казалось, что это не так. Ты утверждал, что генетически запрограммирован оставаться неженатым и изменить мир силою пера.

– Я несу много всякой чуши, Карла, и ты это прекрасно знаешь. Я люблю тебя. Я хочу жениться на тебе. Что скажешь? Мне следовало сделать предложение в другой обстановке, со скрипками и розами, а не рубить сплеча… но, в конце концов, все сводится к одному ответу. Да или нет?

Она представила, как будет каждое утро просыпаться рядом с ним, вечером целовать его и желать спокойной ночи. Возможно, он прав: они могли бы завести ребенка. В тридцать девять было еще не поздно, но эта мысль не принесла Карле никакого удовольствия. Они вместе состарятся, будут посылать друг другу невидимые сигналы, как делали ее родители, научатся терпимости и пониманию. Одна мысль об этом заставила ее почувствовать себя измученной.

– К тому же у нас есть все, что нужно, – сказала она. – У нас есть независимость. Тебе не понравится жить со мной. Ты постоянно пилишь меня, что я живу в свинарнике…

– Успокойся, Карла. Я время от времени корю тебя за неопрятность, но это часть твоего очарования.

– Очарование быстро испаряется, когда живешь бок о бок с недостатками, – возразила Карла. – Забудь о браке, Фрэнк. Он нам не нужен.

– А что, если он нужен мне?

У него было упрямое выражение лица, но она решила не отступать. Лео был прав, когда говорил, что Фрэнк Стонтон в первую очередь заботится о своих потребностях. Теперь, когда он решил, что ему нужен брак, он не оставит ее в покое, пока она не примет решение.

– Я не могу заниматься этим сейчас, – запротестовала она. – Это так неожиданно.

– Ты и не должна ничем заниматься, Карла, – ответил он. – Ты либо принимаешь мое предложение, либо нет.

– Или просишь время, чтобы подумать, – сказала она. – Если хочешь получить взвешенный ответ, ты должен дать мне время.

Он кивнул, выражение его лица смягчилось.

– Ты права. Я всегда рвусь в бой, как только приму решение. Приходи, когда будешь готова ответить. Но если ты скажешь «да», я захочу узнать, с кем имею дело, – с Клэр Фразьер или Карлой Келли.

– На ком бы ты хотел жениться? – спросила она.

Поколебавшись, он ответил:

– На той, которая будет любить меня сильнее.

Глава пятьдесят пятая

Джой

На реке Колорадо отец Джой проплывает на скоростной лодке между отвесными стенами каньона. Шпили, минареты и огромные утесы нависают над ними. Джой чувствует себя такой маленькой, когда лодка начинает дрожать от волн, расходящихся от других шлюпок.

– Это один из самых старых слоев обнаженных пород, известных человеку, – говорит отец. Он вовсе не потрясен окружающими их скалами. – Никто не знает его происхождение, но геологи полагают, что ему более полутора миллиарда лет.

Скала, блестящая, словно сделанная из темного шоколада, выглядит чересчур потрескавшейся и разваленной, чтобы быть опорой для Большого каньона. Лодка покоряет поворот за поворотом, и Джой крепко держится за сиденье, опасаясь, как бы ее не смыло за борт. Иногда отец притормаживает, чтобы посмотреть на выветривающуюся породу, и описывает слои в толще земли, но ей не удается расслабиться, пока они не возвращаются на равнину реки Колорадо. Отец выключает мотор и смеется. Она откидывает голову назад. Ветер ерошит ее волосы. Они развеваются, словно знамя. Джой отращивала их девять месяцев. Скоро они будут ей до плеч.