Что я видел. Эссе и памфлеты - Виктор Гюго

Ах! Я думаю об изгнанных. Порой у меня сжимается сердце. Я размышляю о бедствиях страны. Часть из них выпала на мою долю. Знаете ли, какой непроглядной ночью оборачивается ностальгия? Я представляю себе мрачную душу двадцатилетнего ребенка, который едва знает, чего общество хочет от него, который неизвестно за что, за газетную статью, за безрассудную страницу, написанную сгоряча, подвергается этому чрезмерному наказанию, вечному изгнанию и который после дня каторги, когда наступают сумерки, садится на суровые прибрежные скалы, подавленный необъятностью гражданской войны и безмятежностью звезд! Это ужасно – вечер и океан в пяти тысячах лье от своей матери!

Ах! Простим!

Этот крик наших душ не только трогательный, он разумный. Доброта – не только доброта, это еще и ловкость. Зачем отягощать будущее местью, плачем и мрачными последствиями злобы! Пойдите в лес, послушайте эхо и подумайте о репрессиях; этот неясный отдаленный голос, который отвечает вам, – это ваш гнев, который обратится против вас. Осторожно! Будущее вернет вам ваш гнев. Посмотрите на колыбели, не омрачайте им жизнь, которая их ждет. Если мы не имеем сострадания к чужим детям, пожалеем наших собственных. Успокоения! Успокоения! Увы! Услышат ли нас?

Все равно! Будем настаивать на своем, мы хотим, чтобы обещали, а не угрожали, исцеляли, а не калечили, жили, а не умирали. Великие высшие законы с нами. Существует глубокое соответствие между светом, который идет к нам от солнца, и милосердием, идущим от Бога. Наступит час всеобщего братства, как наступает полдень. О, сострадание, не теряй мужества! Что касается меня, я не устану без конца говорить и писать то, что написал во всех моих книгах, что подтвердил всеми своими делами, что говорил всем моим слушателям с трибуны Палаты пэров и на кладбище изгнанников, в Национальном собрании Франции и на разбитом камнями окне на площади Баррикад в Брюсселе31: нужно любить друг друга. Любить друг друга, любить друг друга! У счастливых должны быть несчастные для несчастий. Общественный эгоизм – это начало конца. Если мы хотим жить, соединим наши сердца и станем огромным родом человеческим. Пойдем вперед, потащим за собой назад. Материальное благополучие – это не моральное блаженство, глухота – не выздоровление, забвение – не вознаграждение. Будем помогать, защищать, признаем общественную ошибку и исправим ее. Все, что страдает, – обвиняет, все, что плачет в индивидууме, – кровоточит в обществе, никто не одинок, все живые волокна колеблются вместе и переплетаются, малые должны быть священны для великих, долг всех сильных состоит в защите прав всех слабых. Я сказал.

Польша

При обсуждении закона о тайных расходах месье де Монталамбер выступил в защиту Польши и призвал правительство отказаться от его эгоистической политики. Месье Гизо ответил, что королевское правительство настаивало и будет настаивать на двух правилах поведения, которые оно для себя определило: невмешательство в дела Польши; помощь и предоставление убежища несчастным полякам. «Оппозиция, – говорил месье Гизо, – может выражаться так, как ей нравится; ничего не делая, ничего не предлагая, она придает своим упрекам всю горечь, своим надеждам всю широту, какую пожелает. Поверьте, сколько же, и я лишь из уважения не говорю намного больше, морали, достоинства, подлинного милосердия даже по отношению к полякам, в том, чтобы обещать и говорить лишь то, что действительно делается». В общем и целом, месье Гизо счел данную дискуссию бесполезной, полагая, что обсуждение прав Польши и мнение Франции по этому вопросу не могут быть сколько-нибудь эффективными для восстановления польской нации. Французское правительство, по мнению месье Гизо, должно было исполнить свой долг, сохраняя нейтралитет, ради законных интересов своей страны; таковы были чувства, зародившиеся в его душе. Князь де ля Москова1 ответил месье Гизо. Вслед за ним на трибуну поднялся месье Виктор Гюго. Эта первая политическая речь, произнесенная Виктором Гюго, была принята весьма прохладно. (Прим. издателя.)

Господа!

Буду краток. Я уступил непреодолимому желанию подняться на эту трибуну.

Вопрос, обсуждаемый сегодня перед этим благородным собранием, необычен, он выходит за рамки привычных политических вопросов; он объединяет в единое целое самых ярых инакомыслящих, самые противоположные мнения, и, можно, не боясь соврать, сказать, что никому здесь не чужды благородное волнение и глубокое сопереживание.

Откуда проистекает это единое чувство? Не ощущаете ли вы некое величие этого вопроса? Деяния, которые мы наблюдаем в одном из уголков Европы, компрометируют и оскорбляют саму цивилизацию. Я не хочу давать им оценку, я не буду бередить открытую кровоточащую рану. Однако я громко заявляю, что европейской цивилизации будет нанесен серьезный удар, если не возникнет никаких протестов против поведения австрийского правительства по отношению к Галиции2.

Из всех наций лишь две на протяжении четырех столетий играли в европейской цивилизации беспристрастную и бескорыстную роль; это Франция и Польша. Заметьте, господа: Франция рассеивала мрак невежества, Польша отражала атаки варварства; Франция распространяла идеи, Польша охраняла границу. Французский народ был миссионером цивилизации в Европе; польский народ был ее рыцарем.

Если бы польский народ не выполнил свою задачу, французский народ не смог бы выполнить свою. В тот день и час, когда Польша оказалась перед лицом вторжения варварства, у нее был Собеский, так же, как у Греции был Леонид3.

Это факты, господа, которые не могут быть стерты из памяти народов. Когда один народ работает для других народов, это то же самое, как когда один человек работает на других людей, все вокруг испытывают к нему признательность и симпатию, его прославляют, если он могуществен, и уважают, если он несчастен, и если для народа, для которого эгоизм никогда не был законом, который всегда прислушивался лишь к своему великодушию, и благородные и могущественные инстинкты которого призывали его на защиту цивилизации, наступают трудные времена, когда он становится малым народом, он все равно остается великой нацией.

Это, господа, судьба Польши. Но Польша, господа пэры, по-прежнему велика, она велика благодаря симпатии Франции и уважению Европы! Почему? Потому что она служила европейскому сообществу, потому что однажды она оказала всей Европе такие услуги, которые не забываются.

Вот почему, когда восемьдесят лет назад эта нация была вычеркнута из числа наций, мучительное чувство, чувство глубокого уважения проявилось во всей Европе.

В 1773 году Польша была приговорена4. Прошло восемьдесят лет, но до сих пор восстановление прав и статуса народа все еще не завершено! Фридрих II терзался угрызениями совести из-за распада Польши, Наполеон сожалел о том, что она не была восстановлена.

Я повторяю, когда одна нация оказывает группе других наций столь неоценимые услуги, она не может просто исчезнуть; она живет, она остается живой навсегда! Угнетенной или счастливой, ей симпатизируют; она находит симпатию всякий раз, когда поднимается.

Безусловно, я мог бы почти избавить себя от труда говорить это, я не из тех, кто вызывает конфликты властей и народные потрясения. Писатели, художники, поэты, философы – люди мирные. Мир делает плодотворными идеи и интересы. Вот уже тридцать лет мир в Европе предоставляет нам великолепное зрелище глубокого единения наций во всемирной индустрии, науке и мысли. Эта работа – сама цивилизация.

Я счастлив, что моя страна является частью этого плодотворного мира; я счастлив, что она свободна и благополучна под властью выдающегося короля, который посвятил себя ей; но я также горжусь тем, что ее охватывает благородный трепет, когда совершается насилие над человечеством, когда в какой-то точке земного шара угнетается свобода; я горд видеть, как среди мира в Европе моя страна занимает ясную и грозную позицию, ясную, потому что она надеется, грозную, потому что она помнит.

Сегодня я взял слово, потому что, как вы все, чувствую благородное содрогание Франции; потому что Польша никогда не должна тщетно взывать к Франции; потому что чувствую, что цивилизация оскорблена недавними действиями австрийского правительства. Крестьянам в Галиции не заплатили, по крайней мере, они это отрицают; но их определенно спровоцировали и поощрили5. Добавлю, что это гибельно. Какая неосмотрительность! скрываться от политической революции в революции социальной! Опасаться мятежников и создавать бандитов!

Что теперь делать? Вот вопрос, который порождают сами факты и который задают со всех сторон. Господа пэры, у этой трибуны есть только один долг. И я должен его исполнить. Я не сомневаюсь в том, что, если бы она хранила молчание, г-н министр иностранных дел, этот великий ум, первым сожалел бы об этом.