Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру) - Софроний Сахаров

Эта мрачная ночь есть действие Бога в душе с целью очистить ее от обыкновенных ее невежеств и несовершенств, естественных и духовных. Созерцательные его называют «созерцание врожденное» и «таинственное богословие». Бог учит душу тайно, в совершенной любви, без ее вмешательства, без того даже, чтобы она поняла, в чем состоит это богоданное созерцание. Это — Божья Премудрость… очищающая и просвещающая душу…

По двум причинам эта Божья Премудрость является не только Ночью и Мраком для души, но и болезнью и пыткой. Во — первых, она превышает способность души и тем самым представляется для нее мрачной. Во-вторых, душа — худородна и нечиста; поэтому Свет для нее является скорбным, мучительным и в то же время мрачным…

Пока душа не очистится до конца, созерцание, овладевая душой (проникая в душу), наполняет ее духовным мраком. Причина — не только в превосходной светлости его, но и в том, что естественный разум души парализуется в этом акте…

Свет и Премудрость созерцания — чрезвычайно ясны и чисты; тогда как душа, в которую они проникают, — мрачна и нечиста. Отсюда одна причина страдания. Эта чистота, которая борется с нечистотой, чтобы ее прогнать, так ясно открывает душе, насколько она осквернена и жалка, что ей мнится, будто Бог преследует ее как врага Своего. Это впечатление вызывает сильнейшее страдание: душа воображает себе, будто Бог ее отверг. Эти впечатления происходят оттого, что ум поглощается познанием и чувством своих зол и своего ничтожества. Ибо в этот момент Божественный и мрачный Свет показывает ей все ее неверности, чтобы она убедилась в том, что собственными средствами она не может поступить иначе…

Когда Божественное созерцание проникает в нее с некоторой силой, чтобы укрепить ее и овладеть ею, душа тем самым так мучается в своей слабости, что чуть не изнемогает совсем от бессилия, особенно когда идет сильнейшее проникновение. Тогда чувства и дух, словно удрученные огромной невидимой ношей, испытывают такое страдание, такую агонию, что считали бы избавлением и милостью, если бы можно было умереть. Под силой этого чувства и удручения душа сознает себя настолько отдаленной от всякой милости Божией, что она думает (и не ошибается), что все то, на что она раньше опиралась, теперь исчезло и что больше никому ее нисколько не жалко[412]…

Божественное проникает ее, чтобы ее усовершенствовать, обновить, обожить. Обнажая ее, лишая ее обычных чувств и свойств ветхого мужа, оно ее трясет, расторгает ее духовный состав, поглощая его в глубокий и совершенный мрак до такой степени, что душа чувствует, будто тает и уничтожается какой — то жестокой духовной смертью, самым видением своих зол. Кажется ей, будто ее поглотил, живую, какой — то зверь: она варится болезненно в его темной утробе, подобно Ионе…

Что больше всего мучает душу, это — убеждение, будто Бог, наверное, ее отверг, смотрит на нее с отвращением, вверг ее в мрак. Богооставленность — вот высшее ее мучение.

…Вокруг нее и твари действуют одинаково. Все ее оставляют. В частности, она терпит презрение со стороны своих друзей.

…В душе выкапывается глубокий ров. Она жестоко лишается всего того, что может утешать ее, — благ, временных, естественных и духовных. Чувства ее очищаются сухостью; душевные способности — отсутствием восприятий; дух — непроницаемым мраком.

…И все это совершается Богом через сие мрачное созерцание. Душа в нем страдает вследствие отсутствия какой бы то ни было опоры при восприятии впечатлений[413]…

Чем чище и проще является проникающий в нее Божественный свет, тем более он ее омрачает, обнажает и уничтожает в отношении ясных представлений и чувств. И наоборот, чем менее простым и чистым Божественный Свет сообщается, тем менее он обнажает, тем менее он представляется мрачным…

Но когда этот духовный свет, проникая в душу, находит в ней уголок, где он может отразиться, то есть какое — нибудь совершенство, воспринятое душой, какое — нибудь суждение о правде, душа сразу видит это и понимает его гораздо яснее, чем перед появлением этого мрака. И легче чувствует, познает несовершенство духовное…

Таким образом, оттого что этот духовный свет является таким простым, чистым, общим, свободным от всего отдельно понятого (тварного или Божественного), следует способность неограниченно и очень легко познавать и проникать все, что представляется душе, из вещей небесных и земных[414]; ибо она не снисходит к чему — либо понятному или к какой — либо привязанности. Это и есть качество духа умерщвленного, очищенного. Так как ничего не чувствует, ничего не понимает в ЧАСТНОСТИ, а находится в пустоте, во мраке и в темноте, она способна проникать во все…»[415]

Письмо 4. Дерзайте!

О «мистической ночи» Иоанна Креста. О закономерности его духовного опыта для всякого молитвенника. Об отце Герасиме. «Дерзайте!» О духовном одиночестве. О богооставленности. Вопрос о мытарствах

Ἱερὰ Μονὴ Πεντέλη, Ἀθῆναι,

3 сентября 1936 г.[416]

Глубокочтимый и возлюбленный о Христе брат, отец Софроний — благословите!

С мая месяца я Вам не писал. Слишком долго. Простите. Ваше письмо от 18 (31) мая получил и очень обрадовался, что Вы прочли St Jean de la Croix и нашли в его книге духовную пользу и что, «по методу и терминологии отличаясь значительно от восточных отцов, он в своих главных нравственно — догматических положениях находится в согласии с ними и стоит на высоте величайших из творцов восточной аскетики». Хотя очень многое в ней не касается непосредственно большинства даже самых благочестивых людей, но я всегда считал, что чтение ее полезно для всякого рассудительного человека, серьезно занимающегося своим спасением, ибо она дает некоторые идеи о том, что такое путь истинного молитвенного подвига, она избавляет людей от иллюзий о своем духовном достоинстве и о легкости духовных достижений и объясняет самое трудное для человеческого разума (на этом претыкается, по моему скромному опыту, подавляющее большинство) — а именно, что когда человек, искренно стремящийся к Богу, теряет способность мыслить, чувствовать, понимать и действовать душевно и падает в какую-то «ночь» сухости, паралича, бесчувствия и тупости, то он не идет назад, а вперед; если он будет терпеть эту «ночь», не стараясь упражнять свои человеческие «способности», а лишь прилепляясь к Богу вообще, глубиной своей души, своей воли творить волю Божию, то она очистит его душу и сделает ее более способной для принятия другого, нечеловеческого, способа богопознания, — путь мучительный, но верный. Для современных людей я не знаю книги, которая бы вкратце дала сразу понять все это с такой ясностью; поэтому людям известного умственного развития и духовного благородства я охотно давал читать ее. У меня, однако, иногда бывали сомнения о полной ее православности. Радуюсь весьма Вашему отзыву. Вы пишете, что «быть может, когда — нибудь мы будем говорить о ней подробнее; устал я писать». Если есть охота, то прошу указать на отдельные пункты или оттенки, где St Jean не совпадает с православным учением.

Он пишет, конечно, главным образом от опыта. Как я Вам говорил, он реформировал монастыри, и главным образом, примером собственного своего молитвенного подвига. Монашеская оппозиция захватила его. Заключили в одном из монастырей, в тесной комнатке, и иссекали до крови ежедневно; наконец он вышел чудесно из темницы, подобно апостолу Петру. О его жизни очень много известно; он жил в XVI веке. У меня есть большая книга с подробным описанием ее — но она в Париже. Когда вышлют мне мои вещи, если хотите, я напишу Вам подробности его жития. Иногда это помогает в оценке книги; и всегда подбадривает читателя.

Как Вы чувствуете себя? Болеете ли Вы больше обыкновенного? Я имею надежду, что Вы мало — помалу поправитесь несколько, найдете как бы новое телесное равновесие соответственно своим ограниченным силам. Но да будет Божья воля. Если бы было возможно, я бы охотно поболел за Вас. И это не только потому, что хотел бы помогать брату, но потому, что мне иногда чувствуется, что мне этого не хватает — поболеть, испытывать это мучительное ограничение и весь связанный с этим духовный опыт: познание суеты человеческих планов и стремлений, близость смерти, терпение и так далее. Οὓς ἀγαπᾷ ὁ Θεὸς παιδεύει[417].

Отец Герасим (Менагиас) после операции, при которой удачно удалили камень из одной почки, приехал ко мне сюда, но пришлось опять отправиться в больницу: какое — то воспаление крови на одном бедре, вследствие неправильного лечения, оказалось неисцелимым без отсечения большого куска умерщвленного мяса. Теперь и это кончилось благополучно. Он вернется сюда на некоторое время. Он тоже читает St Jean и находит в нем много пользы. Душа его находится уже давно в «ночи», и он мучился этим, считал себя наказанным Богом за неверность. Я еще не имел возможности познакомиться очень близко с ним по духовной части, но знаю его и его историю достаточно, чтобы свидетельствовать, что он избранник Божий, подвижник внутренней молитвенной жизни, много переживший, пострадавший, познавший. Есть у него, однако, какая — то нерешимость, или неопределенность, или мягкость (то, чем я страдаю, но в несравненно меньшей степени, чем у меня). Я очень надеюсь, что ему удастся устроиться опять на Афоне в подходящих условиях, несмотря на ярость зилотов; и что он познакомится поближе с Вами, ибо Вы можете много помогать ему и близкое знакомство с ним для Вас будет небесполезно. Я прошу Вас, если Вы находите возможным, говорить с ним охотно о духовной жизни, поделиться с ним немного своим опытом, не стесняться давать ему наставления и объяснения, брать иногда инициативу сообщить ему то, что будет ему во спасение. Он намеревается пробыть несколько дней в Русике при возвращении на Святую Гору. Господь, мне кажется, много его любит и посылает ему болезнь за болезнью в знак сего. У него всякого рода недуги. Между прочим, недавно он так простудился, что стал глухим, — что пройдет, если вообще оно исцелимо, лишь через несколько месяцев. Он просил кланяться Вам.