Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во-вторых, оно показывает динамичное развитие России этой эпохи. Всего за несколько десятилетий Россия превратилась из страны со слаборазвитой железной промышленностью, неспособной удовлетворить потребности даже собственных вооруженных сил, в крупнейшего экспортера железа в мире. Стоит также отметить, что эта торговля в основном осуществлялась в Санкт-Петербурге – совершенно новом городе, который поразительно быстро превратился в важнейший порт внешней торговли России.
Англо-русская торговля железом помимо всего прочего служит иллюстрацией географической сложности переплетений в мире раннего Нового времени. Русское железо добывалось и ковалось в Уральских горах и должно было преодолеть значительные расстояния, прежде чем попасть в Санкт-Петербург. Оттуда его перевозили в Англию, где происходила вторая часть производственного процесса, превращающая железо в важный товар повсеместного использования – гвозди. Значительная часть гвоздей после этого транспортировалась далее и продавалась в североамериканских колониях или на Карибах.
Об этом стоит помнить, возвращаясь к Семилетней войне, в которой Великобритания и Россия неожиданно оказались в противоборствующих лагерях. Было бы естественно предположить, что этот конфликт положит конец торговле между странами или по крайней мере затруднит ее. Однако данные, полученные из Зундских регистров, показывают, что все было наоборот. Вместо того чтобы сократиться, количество железа, экспортируемого из Санкт-Петербурга в Англию, увеличилось и продолжало расти после окончания войны. Торговля была настолько важна для обеих стран, что они были готовы игнорировать политические разногласия и даже просьбы своих союзников.
Итак, успех англо-русской торговли железом в конце концов оказался недолговечным. Но она сыграла значительную роль в истории успеха Британской империи в XVIII в., в ходе Семилетней войны и после нее. Равным образом доходы от этой торговли внесли свой вклад и в превращение Российской империи в одну из ведущих держав на европейском континенте.
Люди и свидетельства эпохи
Денис Анатольевич Сдвижков
РОССИЯ В ЭПОХУ СЕМИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ ПО ЛИЧНЫМ СВИДЕТЕЛЬСТВАМ
Проблемы и возможности
История вообще и в частности история войн через личный опыт и восприятие происходящего – experience of war, not art of war Кристофера Даффи – возможны только при наличии соответствующей источниковой базы[495]. Последняя, помимо прочего, определяется вниманием современников к историческому событию. В России Семилетняя война, как до недавнего времени Первая мировая, исчезла из государственного нарратива и осталась в коллективной памяти бесполезным кровопусканием: «народа погублено великое множество <…> без малейшей пользы для любезного отечества нашего». Записки цитируемого здесь А. Т. Болотова долгое время выглядели одиноким памятником в пустыне «едва ли не самой глухой, неплодотворной поры» для автобиографического жанра в России (А. Г. Тартаковский).
Исследовательский проект, развернутым конспектом которого призвана послужить эта статья, ставил своей задачей «очеловечить» Семилетнюю войну с российской стороны и показать через ее восприятие взаимосвязь большой войны со становлением культуры самосознания, русского Я, а также публичной сферы, русского общества. Подразумеваются не только военнослужащие Заграничной армии, воюющей с Пруссией. В отличие от немецких, австрийских или польских земель, война для России была далекой, что, как мы увидим, решающим образом определяло и ее восприятие. Однако военные усилия империи так или иначе вовлекали в свою орбиту большой круг лиц через родственников и знакомых в армии, наборы рекрутов, лошадей и подвод, постои полков на марше, отставных, пленных и прочих «перемещенных лиц», торгово-финансовые операции, общие факторы экономики и безопасности. Война присутствовала повсеместно через каналы официальной (услышанных с церковного амвона и прочитанных реляциях, богослужениях, празднествах) и неофициальной информации (слухи, письма, рассказы, лубки, песни). Термин «эпоха» в названии статьи подчеркивает это многообразие присутствия войны и отвечает содержанию и характеру личных свидетельств. Я собираюсь очертить в статье возможности и ограничения источников и наметить основные темы, вытекающие из них.
МЕМУАРЫ И ДНЕВНИКИ
Описательный нарратив и рефлексия о Семилетней войне возникают начиная с 1770−1780‐х гг., когда в Западной Европе появляются популярные печатные истории этой войны, а в России ее бывшие участники оседают в отставке по своим имениям[496]. Сюда можно отнести в том числе «мемуары» в старом значении служебной записки, в которых осмысляется опыт прошедших войн. Личное сплетается со служебным: история жизни представляется историей службы, ее смысл рисуется в духе просвещенного патриотизма. Так, один из командующих артиллерией в Семилетнюю войну, Корнилий Бороздин, предваряет служебный мемуар (1772) объяснениями для «любопытного патриота»: В «сорока пятилетней при сем (артиллерийском. – Д. С.) корпусе непременной службы я исчерпнуть из всего того мог для любезного моего отечества кажется по смыслу моему нужного в поправлении расположения артиллерийского корпуса. За непростительное щел (счел. – Д. С.) погрести с собою сии примечании в недро земное»[497]. Полковник Ладожского полка Р. И. фон Мейендорф в своем наставлении «О воинстве вообще» (1764) то и дело сбивается на прямую речь («во время моего полковником бытия приказал единожды…»)[498]. И наоборот, в личные мемуары, как у М. А. Муравьева и А. А. Прозоровского, включены рекомендации по службе (см. статью А. Ю. Веселовой в наст. кн.).
Русская мемуаристика, захватывающая эпоху Семилетней войны, наряду с уже известными публикациями[499] и их дополненными переизданиями[500], пополнилась за последние годы рядом ценных ранее неизвестных текстов[501]. Эти источники наиболее содержательные, однако все они представляют собой более или менее случайные находки. Даже учитывая сведения о несохранившихся либо, в оптимистическом варианте, пока не найденных мемуарах действующих лиц эпохи Семилетней войны (З. Г. Чернышева, М. Н. Волконского, Д. В. Волкова, П. С. Батурина и др.), вряд ли можно ожидать, что их число имеет шанс серьезно увеличиться.
В большей степени это вероятно для современных эпохе свидетельств – подневных записок и писем. В этом случае мы вроде бы должны иметь дело с непосредственной и тем более ценной фиксацией переживаемого опыта войны. Но даже о баталиях, не говоря уже о рядовых буднях войны, их свидетели в эту эпоху часто пишут мало или вовсе ничего. Записи фиксируют произошедшее, в меньшей степени его описывают, еще меньше рефлексируют. В этом, несомненно, сказываются особенности развития культуры в целом и культуры личности в России. Но необязательно и сводить дело к любимому тезису пруссаков о «бесчувственности московитов». Во-первых, все относительно: в армиях католических стран плотность личных свидетельств также ниже протестантских[502]. Во-вторых, сравнивая далее, в том числе русских и нерусских офицеров внутри одной Российской армии, можно видеть вес факторов универсальных: объективных трудностей походной
