Изгнание - Чарльз Паллисер

До обеда я ни словом не обмолвился с мамой и сестрой. Спросят ли они о подозрениях Уилсона?

Вероятнее всего, нет. Обед начался в полном молчании. Странно, что мы не обсуждаем то, что случилось. Я сказал маме:

– Жаль, что вчера никто не видел меня между восемью и часом, и детективу придется потратить время на лишние расспросы. Вы бы могли помочь, если бы сказали, что домой я пришел в одиннадцать.

Не успела мама ответить, как Евфимия произнесла:

– Зря ты надеешься, что мама будет лгать. Если она скажет это в суде, то ее обвинят в лжесвидетельстве.

Я сказал, что нахожу ее приверженность правде весьма трогательной. Потом все замолчали.

Интересно, что мама ни разу не посмотрела мне в глаза.

Мне думается, что дразнить Евфимию нецелесообразно. У меня нет доказательств того, что сделали она и Лиддиард. Пока им неизвестно, что я обо всем догадался, у меня есть небольшое преимущество.

Если дойдет до суда, то никаких сомнений, что…

Двадцать минут тому назад раздался громкий стук в дверь. Я спустился и увидел на пороге полицейского в мундире. Он сказал, что у него послание от сержанта Уилсона с просьбой ко мне оставаться дома завтра в одиннадцать, поскольку он опять намерен меня навестить, чтобы обсудить «вновь открывшиеся обстоятельства».

Полагаю, Фордрайнер заявил о своем пропавшем инструменте и сделал надуманное заявление против меня. Теперь мне известно, кто его похитил. В тот день на холме были не только мы, Фордрайнер, девушка и я. Инструмент был украден, когда я побежал за девчонкой, а старый развратник устремился за нами. Уверен в этом, но нет никакой возможности доказать правду. Принесет ли Уилсон ордер и арестует ли меня завтра?

Нашел Бетси в буфетной, где она сушила панталоны, и спросил, не слышала ли она сегодня в деревне чего-нибудь нового. Дрожащим тихим голосом она ответила:

– Ему отрезали пенис и мошонку, а потом засунули в рот. – Она отвернулась и добавила: – Я бы так сделала с каждым мужчиной.

Весьма неожиданно!

Вторник, 12 января, 11 часов

После завтрака удалось остаться с мамой наедине. Она все время сидела, глядя в пылающий камин, словно медленно сжигая себя. Разговаривая с ней, чувствовал, будто иду по замерзшей поверхности чего-то, что поглотит меня, если лед вдруг треснет.

Я снова умолял ее сказать, что домой я вернулся в одиннадцать часов.

Матушка молчала, не поднимая на меня глаз, и лишь смотрела перед собой, сжав руки.

Почему ей не хочется немного солгать ради меня?

Детектив пришел, как обещал. Мы приняли его как старого друга семьи или дальнего назойливого родственника, например, богатого и не любимого нами племянника. Провели в гостиную, усадили, взбив диванные подушки, и потчевали чаем с печеньем.

Он добродушно пожаловался на загруженность работой.

– Вы даже не представляете, – сказал он, – сколько людей возжелали поделиться информацией, которая, по их мнению, послужит верным ключом к раскрытию этого дела. И в девятистах девяти случаях все это лишь сплетни, заблуждения, либо откровенная неприязнь к соседям. Возьмем, допустим, орудие убийства. Слухи о нем растут, как снежный ком, и некий джентльмен, забавный персонаж, о нем я упоминал раньше, тот, кто копается в пыли, разыскивая древние останки римлян, рассказал про украденный у него инструмент, очень похожий на орудие убийства. Он заявляет, что знает, кто его украл.

Произнося эти слова, он добродушно посмотрел на меня.

– Одна весьма милая семья, супруги среднего возраста, с двумя юными детишками, э-э-э, говоря, что они юного возраста, я имею в виду, что они уже достаточно взрослые, чтобы ходить на балы, если позволите так выразиться… в общем, они живут в очаровательном доме. Вы знаете ту тихую улочку между Собором и мостом Парейд-стрит? Нет? Замечательное местечко. Там стоит их дом, совсем рядом с центром, так что после бала домой они прошлись пешком. Я уже говорил, что они все были на балу? Ну так вот, рано утром в воскресенье им случилось повстречать людей, возвращавшихся с бала, леди с сыном и дочерью, как им показалось. И они не могли не заметить, что их попутчики сильно ссорились. Обе леди упрекали молодого человека, а он казался чрезвычайно возбужденным. Похоже, что это были вы?

Он повернулся и ласково посмотрел на маму.

– Мистер Шенстоун был зол и расстроен?

– Да, – сказала она.

– А в «Георгии и Драконе» вы помирились? – спросил он, словно надеясь, что ответ будет положительный.

– Боюсь, что нет, – призналась мама. – Когда мы с дочерью уехали в дилижансе, сын был все еще взволнован.

– Именно поэтому он решил после бала пройтись пешком? Потому что был раздражен и, если позволите так выразиться, перебрал вина?

Мама кивнула.

– Боюсь, он выпил больше нормы.

Затем последовал вопрос, которого я боялся.

– И когда же он пришел домой, миссис Шенстоун?

– Мистер Уилсон, я ждала, что вы меня об этом спросите, но дело в том, что я просто не помню. После бала в то утро у меня было столько дел, что я совсем не заметила того момента, когда сын появился.

Уилсон слушал, сочувственно склонив голову набок. Потом откинулся на спинку дивана.

– Почта работает странно, не так ли, мэм? Иногда, если отослать письмо, оно приходит сразу, как только его отослали или бросили в почтовый ящик. Теперь в Лондоне много таких новеньких ящиков!.. Но порою, чтобы преодолеть всего лишь несколько миль, ему требуется целая вечность. Имеется еще одно осложнение. Если нераспечатанное письмо адресовано человеку, который, к сожалению, не может его прочесть, будучи усопшим, то ситуация становится крайне неудобной. Письмо может быть важной уликой, но можно ли нам просто открыть его и прочесть? Вряд ли. Приходится спрашивать разрешения у ближайшего родственника.

Терпеть его издевательства стало невыносимо, и я спросил:

– Такое письмо было найдено?

– Странно, что вы спрашиваете, мистер Шенстоун. Да, такое письмо имеется. В жилище покойного джентльмена на Хилл-стрит. Оно обнаружено только сегодня утром и доставлено его превосходительству герцогу как единственному, кто вправе его вскрыть. Письмо стало важной уликой по этому делу.

– Можем ли мы узнать, что в письме? – спросила Евфимия.

Ее любопытство было вполне естественным. Какая актриса! Хотя теперь при воспоминании об этом думается, что любовник писал его сам и она точно не знает содержания. Интересно, насколько сестра ему доверяет в отношении анонимок?

Уилсон сказал:

– В нем несколько непристойных угроз, которые писавший осуществил в отношении молодого человека спустя несколько часов.

– Спустя несколько часов? – повторил я.

– Да, мистер Шенстоун, письмо отослано до убийства мистера Давенанта Боргойна. Опущено в почтовый ящик напротив главного офиса. Должно быть, тот, кто написал анонимку, сделал это после бала, но до первого сбора почты в семь часов, поскольку штемпель на ней поставлен именно в то время.

– Будет ли нам позволено узнать содержание?

С дьявольским спокойствием он положил ногу на ногу, откинулся на спинку дивана и произнес:

– Какой у вас очаровательный старый дом. В нем есть свое обаяние. Мне нравятся такие старинные особняки. У нас с миссис Уилсон имеется загородный дом в Клафаме – знаете это местечко, мэм? Самый обыкновенный маленький домик. Построен около десяти лет тому назад. Должен признаться, он не так уж мал, но совсем не такой просторный и старинный, как ваш.

Он повернулся ко мне:

– Наверняка наверху есть забавная старая комнатушка, где пол с уклоном в одну сторону, а потолок в другую. Угадал?

Я кивнул.

– Не окажете ли честь, показав ее мне?

– Как вам угодно, – сказал я.

– Отлично! – воскликнул он, вставая с гораздо большей расторопностью, чем можно было ожидать от человека его возраста и телосложения.

Мы отправились в комнату и всю дорогу, не переставая, беседовали почти ни о чем. Когда он сюда вошел, то обернулся, слегка склонив набок голову, словно огромный воробей. Я заметил, что сержант посмотрел на чемодан, а потом на этот дневник, и вдруг я понял, что закон позволяет ему изъять их, если… вернее, когда он захочет меня арестовать. Как только он уселся на стуле, то сразу продолжил в своей витиеватой манере:

– Молодой человек, я совсем вас не знаю, но заметил, что, когда я сказал то, чего мне не следовало говорить, вы странно отреагировали. Увы, иногда я говорю то, о чем стоило бы молчать. Если бы в Центральном офисе кому-то пришло в голову поручить мне тайный сыск, из меня получился бы самый никчемный сыщик. Иными словами, я обеспокоен, не желаете ли вы снять со своей души какой-то груз.

Он помолчал.

Я ничего не ответил, и он продолжил:

– Думал, у нас будет откровенный мужской разговор о том, как вы оказались на неверном пути по дороге домой в воскресное утро и попали на дорогу в Аптон Дин, а потом появился всадник, и что-то случилось. Однажды был случай, когда один молодой парень, изрядно подвыпивший, повздорил с другим, и наш парень, решив, что тот хочет на него напасть, стал защищаться. – Он вздохнул. – Прескверное дело, но вполне объяснимое тем, как много в мире недопонимания. Итак, вы шли пешком, впереди во весь опор мчался всадник, возможно, он узнал вас, остановился и начал оскорблять. Так было дело?