Фантастика 2000 - Сборник

Волевым толчком он вывел себя в астрал, в то время как тело его погрузилось в глубокую кому, вошел в своего избранника и заскользил по временной развертке его сознания, успевая лишь умом отмечать эмоциональные всплески (как реальные они воспринимаются только в “реальном времени”, то есть при совпадении скоростей движения по времени обоих сознаний).

Общий эмоциональный фон его нынешнего избранника состоял в основном из скепсиса и раздраженности. Но иногда яркие вспышки - то радости, смешанной с удивлением, то черной апатии, то наркотической эйфории - пронзали его. Вот его захлестнули любовь, страх и боль, но эти чувства быстро уступили место тихой нежности и блаженному ощущению покоя. И такой фон устойчиво держался несколько минут подряд (в реальном времени - около пяти лет!). Потом - несколько взлетов и провалов, и вновь - ровная нежность. “Ладно, стоп”, - приказал себе василиск, и сейчас же краски, звуки, запахи вечернего города обрушились на него. Из лимузина, который остановился возле арки, он вышел чуть позже жены и сына - задержался, рассчитываясь с водителем, - прошел мимо освещенной фонарями клумбы, через всю желтизну которой красными цветами было выведено слово “PEACE”, мимо девушки, направившей на него объектив телекамеры (он привык, что изредка его вдруг узнают, вдруг вспоминают, просят дать интервью, объясняются в любви, требуют переспать… и вдруг снова напрочь забывают).

“Кажется, я счастлив, - подумал он. - Наконец-то меня оставили в покое; я могу печь хлеб”. Он отчетливо увидел взором памяти, как его руки вынимают из печи свежую булку, как ломают ее, как подают ароматный горячий ломоть маленькому Шону, и даже остановился, чтобы движение не сбивало удовольствия, которое он получал, представляя себе все это. Все то, что происходило с ним теперь каждое утро. “Кажется, я счастлив. Нет друзей, зато нет и врагов. Совершено свободен…” Конец войне с влюбленными в меня. Конец страху перед собственной ограниченностью. Конец ужасу погружения в болото… Оказалось, это вовсе не болото. Оказалось, это и есть ЖИЗНЬ… “Жизнь - это то, что с тобой происходит, пока ты строишь совсем другие планы…” (даже в мыслях он не мог отделаться от строчек из своих старых или будущих песен). “Деньги? Музыка? Любовь? Слава?

Все - блеф. Есть я, есть Шон, есть свежий хлеб…” Эти мысли, смотанные в клубок, в одно мгновение промелькнули в голове, и он, потянувшись и с наслаждением вдохнув глоток грязного воз”цуха города, двинулся дальше.

“И все-таки я - шут. Шут - принц мира. Сумел и тут наврать себе. Мне вовсе не безразлично, что скажут о “Двойной фантазии” в Англии. Я никогда не уйду из той вселенной. Но я, кажется, научился не быть ее рабом. А значит, жизнь только начинается”.

Он был уже в нескольких шагах от дверей “Дакоты”, когда сбоку из полутьмы в свет окон вышел коренастый невысокий человек и окликнул его: “Мистер Леннон!” Он обернулся, фигура была знакомой. Где-то он уже видел этого человека. Совсем недавно… А тот присел на одно колено и чтото выставил перед собой, держа на вытянутых руках. Пистолет?

Джон не успел даже испугаться. Он успел только подумать, что паршиво это - без НЕЕ, и в то же время слава богу, что ее нет рядом. А вообще-то этого не может быть… И грохот, рвущий перепонки.

Пять выстрелов в упор. Многотонной тяжестью рухнуло небо.

Почему-то перед глазами - не детство, не толпы зрителей, не Йоко и даже не Шон, а акварельные картинки недавнего турне - Япония, Гонконг, Сингапур… И адская боль.

На минуту он потерял сознание, и на это короткое время пробитым телом полновластно завладел василиск. И он заставил это тело ползти к дверям.

Но вот сознание вернулось к Джону, и василиск моментально ушел назад - в тень. Джон полз, а в висках его стучало: “Печь хлеб. Печь хлеб”. Испуганный портье в расшитой золотом ливрее выбежал навстречу. Джон понял, что убит, и почувствовал обиду: почему предательская память не показывает ему ничего из того, что он любит?!

– В меня стреляли, - прохрипел он и впал в беспамятство.

Но инородное, недавно вошедшее в него сознание продолжало фиксировать реальность. Правда, глаза тела были закрыты, но василиск слышал женский плач, слышал приближающуюся сирену и визг тормозов, чувствовал на своем лице торопливые поцелуи горячих мокрых губ, слышал усиливающийся шум толпы.

Он почувствовал, как его подняли и понесли. Он услышал чей-то крик: “Вы хоть понимаете, что вы натворили?!” И спокойный ответ: “Да. Я убил Джона Леннона”.

Кто-то пальцем приподнял ему веко, и василиск увидел небритое лицо врача, затем веко захлопнулось. Он блокировал болевые ощущения: электрические удары реанимационного прибора были невыносимы.

Минут через пятнадцать он услышал: “Все. Воскрешать я не умею”. И почувствовал запах табачного дыма.

Несколько мгновений два сгустка биоэнергии вместе неслись вверх по широкому темному тоннелю к ослепительному вечному свету в конце. Но вот у одного из них достало силы рвануться в сторону, нематериальная зеркальная пленка лопнула со звонким чмокающим звуком, и василиск, конвульсивно вздрогнув всем своим затекшим телом, издал оглушительный стон. Он открыл глаза и чуть приподнял голову. Тут же тройка гадюк-ехидн, ожидавших своего часа, кинулась к Хозяину и принялась разминать ему туловище и члены.

Василиск презирал гадюк-ехидн за свирепый и трусливый нрав, за мерзкий обычай беременеть через уста, а главное - за похотливость и стремление к совокуплению с самым гнусным из живых существ - со зловредной морской муреной. Но никто другой не умеет делать массаж так, как делают его гадюки-ехидны, ведь они одни, будучи змеями, имеют в то же время гибкие и сильные конечности.

Придя в себя, василиск повторил свой недавний приказ: “Бумагу! Перо! Чернила!” Письмо он закончил так: “Хорошо учись и слушайся маму. Любящий тебя папа. Северный полюс. Станция “Мирная”. 21. 15”.

Да, это, конечно, была удачная идея - внушить сыну мысль, что его отец - полярник. Это многое объясняло. А автором идеи был не он.

Автором была Ирина. Видно, вспомнив о его странном, совсем не современном увлечении покорителями Арктики, она сразу, как только он ушел жить в общежитие, объяснила Витале, что “папа уехал в экспедицию”. Точнее, не сразу, а почти сразу - когда узнала, что он там, в общежитии, не один.

Когда ворвалась в его дни и ночи женщина-стихия, женщина-дождь, женщина-радуга, женщина-гибель. Женщина по имени Майя.

…В первый раз она появилась у меня по поручению Грибова.

Сперва (как она позже рассказывала) она пришла туда, где я жил еще недавно, и Ирина объяснила, как меня теперь можно найти.