Избегайте занудства - Джеймс Уотсон

Пользу всем, кто работал в Биолабораториях, принесло также назначение специалиста по физиологии насекомых Кэрролла Уильямса новым председателем отделения биологии. В июне 1959 года он получил от администрации факультета деньги на покраску коридоров, при которой в ход пошли яркие оттенки красного, желтого и синего. Были новости и поважнее. Макджордж Банди сказал Кэрроллу, что хотел бы, чтобы отделение биологии представило пять кандидатов на рассмотрение главного специального комитета, который должны были сформировать в середине зимы. После того как нашему отделению в течение всего прошедшего года не удалось переманить в Гарвард именитого генетика, Банди понял, что пора самому брать быка за рога, если он действительно хочет привести отделение биологии в соответствие с новыми требованиями. Для этого не нужно было брать на работу только молекулярных биологов, а каждое новое назначение должно было представлять собой заметный шаг вперед.

Миротворческие усилия Кэрролла превзошли все мои ожидания: он хотел, чтобы все пять кандидатур были единогласно поддержаны отделением. Мое ликование по поводу предложения Банди несколько поутихло, когда я узнал, что среди тех пяти, кого собираются пригласить на наше отделение, двое были эмбриологами животных и растений — Аарон Москона и Джон Торри. Я полагал, что эмбриологии суждено оставаться занятием для любителей старины, пока ей не дадут новую жизнь лучшие представления о регуляции экспрессии генов, и поэтому боялся, что эти назначения могут добавить нам еще двух отстающих. Больше надежды внушало стремление отделения нанять специалиста по электронной микроскопии, который мог бы вести современный курс клеточной биологии, и я был рад узнать, что на эту должность решили заманить энергичного Кита Портера из Рокфеллеровского университета. На роль преподавателя современной микробиологии сложно было найти лучшего претендента, чем Мел Кон из Стэнфорда, бывший парижский протеже Жака Моно. Но лучше всего было намерение убедить Мэтта Мезельсона бросить Калтех. Некоторое время назад Мэтт очаровал наше отделение, прочитав лекцию о том, как проведенные им вместе с Фрэнком Сталем эксперименты продемонстрировали полуконсервативный характер репликации ДНК.

Серьезным препятствием на пути наших усилий могло стать создание продвинутого научно-исследовательского биологического института в Ла-Хойя, которое планировал Ионас Солк. Он хвастался будущим расположением этого института с видом на океан, когда заезжал в Гарвард осенью 1959 года по дороге в Эксетер, где учился его сын. Он представлял себе, как наберет в этот институт ведущих биологов, включая меня, и они будут проводить там передовые исследования, не обремененные педагогической нагрузкой. У истоков этой утопической картины лежало стремление Лео Силарда создать первоклассную научную среду, которая стала бы его постоянной базой для одновременных занятий биологией и политикой в области ядерных вооружений. Лео очень хотел, чтобы именно Ионас возглавил это учреждение, полагая, что его слава позволит с легкостью добыть деньги у голливудских евреев. Мое возражение, что интеллектуальные заслуги Ионаса не намного выше, чем заслуги Натана Пьюзи, ничуть его не смутило. Лео ответил на это, что в новом институте можно будет учредить такой устав, что управление кадрами и финансами окажется в руках ведущих ученых. Но мне, признаться, более заманчивым показалось предложение стать одним из биологов-основателей нового ответвления Калифорнийского университета, кампус которого тоже должен был расположиться в идиллической Ла-Хойе.

В начале марта 1960 года состоялся мой официальный визит в Ла-Хойю для осмотра предполагаемого места нового кампуса. Визит был спланирован так, чтобы совпасть по времени со встречей потенциальных сотрудников института, впоследствии названного Институтом Солка. В аэропорту Сан-Диего меня ждал Ионас с белым стретч-лимузином, чтобы отвезти нас в мотель на берегу Тихого океана. Машину, как объяснил Ионас, предоставил давно покровительствующий ему Национальный фонд полиомиелита, тогда все еще возглавляемый бывшим адвокатом и доверенным лицом Франклина Рузвельта Бэзилом О'Коннором. О'Коннор полагал, что лишь такой роскошный вид транспорта обеспечит Йонасу должное уважение, которого тот был достоин за успешную борьбу с полиомиелитом. Прибыв на место с видом на океан, предназначенное для Института Солка, я увидел, что Мэтта Мезельсона и Мела Кона Ионас тоже позвал в Ла-Хойю. Я потихоньку сообщил всем, что Мезельсону и Кону вскоре предложат также работу в Гарварде. Атмосфера на завершающем обеде, который дали Ионас и руководитель почтенного Института океанографии Скриппса и инициатор создания нового отделения Калифорнийского университета океанограф Роджер Ревелл, была на редкость напряженной, Роджер, которого женитьба сделала наследником "газетных" денег Скриппсов, холодно отнесся к словам Йонаса о том, что он и Йонас будут играть на этом обеде роль мамы и папы соответственно.

Я уехал из Сан-Диего, совсем не чувствуя искушения переехать в это место с идеальным климатом. Напротив, я спешил обратно в Гарвард, предвкушая ожидаемый визит Питера, Джин и Кэролайн Медавар. Три года прошло с тех пор, как все мы встретились на острове Скай, и тем временем Кэролайн уже почти закончила обучение в Кембридже. Питер должен был читать в этом году Пратеровские лекции на отделении биологии.

В гарвардских Биолабораториях.

По окончании последней из трех прочитанных им лекций я пригласил Кэролайн поехать в Вермонт покататься на лыжах. Здесь я совершил ошибку. Кэролайн была неопытной лыжницей и каталась неважно, особенно в сравнении с бесстрашно скользившей вниз по склонам девушкой из Рэдклиффа, которую я тоже позвал вместе с нами. Расстроенная, что ее оставила позади другая девушка, да еще и умная, Кэролайн отправилась к родителям в Нью-Йорк, так что не стоит проявлять внимание к двум девушкам одновременно.

К счастью, вскоре в моей лаборатории был сделан серьезный идейный прорыв. В конце 1959 года, как редактор недавно организованного Journal of Molecular Biology, я получил из Урбаны рукопись статьи об РНК фага Т2, авторами которой были Масаясу Номура, Бен Холл и Сол Шпигельман. Я сразу усомнился в ее главном выводе, что, судя по скорости оседания, РНК фага Т2 могла представлять из себя нечто вроде особой формы малой рибосомальной субъединицы. Исходя из того что экспериментально установленные факты заслуживают широкой известности, даже если они были, возможно, неверно интерпретированы, я принял эту статью к печати. Вскоре после этого я предложил Бобу Райзбрау, который только что вернулся после длительной экспедиции в Индийском океане, повторить поставленные в Урбане эксперименты в надежде, что мы сможем наконец обнаружить РНК-матрицы для синтеза белка. Для меня давно было загадкой, почему Боб так внезапно смылся от нас в море. Теперь же я с облегчением узнал, что бежал он вовсе не от моей лаборатории и ее экспериментов, а от собственной связи с одной замужней женщиной. Боб надеялся, что возникшие было осложнения теперь позади, и хотел вернуться в игру.