Крымские тетради - Илья Вергасов

Фашисты долго стреляли, но спуститься к нам побоялись.

Страх прошел, уступив место нервному возбуждению: мы наперебой делились впечатлениями от своей первой партизанской засады. Тут же пошла неудержимая фантазия!

Вечер окутал нас неожиданно, дальнейший марш не имел смысла. Нашли поляночку под развесистым, древним-предревним дубом, на котором листва только пожухла, и расположились на ночевку. Но заснуть мы так и не смогли. Беспокоило возбуждение, донимал . и дождь, который прорывался к нам сквозь крону твердыми крупными каплями.

Где же искать Бортникова?

Вдруг пришло решение: найти Ялтинский отряд (я знал его точное месторасположение), а потом с помощью Мошкарина отыскать и Бортникова. Шагать будем по азимуту.

Вот когда я впервые узнал, что такое Крымские горы! Мне до этого казалось, что только южная часть полуострова - так километров на шесть, не более, - является районом гор, а дальше, за яйлой, тянется плоскогорье, сходящее в равнину.

Оказывается, за яйлой и начинается дикая часть Крыма. Тут бездонные ущелья, неожиданные провалы, головокружительные скалы, каменные террасы, сосны, искореженные ветрами. Не тропы, а канаты, натянутые между ущельями.

А кручи, кручи! Мне очень трудно, не дышу, а хватаю воздух больными легкими, мне его мало, и я задыхаюсь на каждом шагу.

Семенов - он все время рядом - сухопар, легок, не поймешь: устает он или вообще не знает, что это такое? Он повсюду одинаков - и на головокружительном спуске, и на подъеме чуть ли не под прямым углом. Одно ясно - старается мне помочь, но с тактом, не навязчиво.

Подъем и подъем! Когда же ему конец, проклятому?

Неужели сдам?

Тащусь в полубреду каком-то, боюсь даже вперед посмотреть.

Подъем взят, я валюсь на мокрую листву и пальцем не могу шевельнуть.

Семенов обеспокоенно потянул носом:

- Никак, дымом несет?

Вскакиваю, подбегаю к пулемету.

Мы прячемся за толстыми стволами черных буков - здесь их царство, оглядываемся.

Окрик со стороны:

- Кто такие?

Поворачиваю на крик ствол пулемета, громко спрашиваю:

- А вы?

- Старшой ко мне! Остальным не двигаться!

Да это же бортниковский голос!

- Иван Максимович!

Мы обнимаемся, потом я отступаю на шаг от командира: да он ли это? Совсем не схож с тем человеком, кого я встречал в учительской атлаусской школы! Во-первых, лет на двадцать постарел: во-вторых - и это меня удивило, - в его глазах стояла такая тоска, что хоть руки опускай.

- Что случилось, Иван Максимович?

8

Одно лишь громкое название: штаб района! Ни комиссара, ни начальника разведки. Нет комендантского взвода, пункта связи.

Где же комиссар? Я точно знаю: утвержден первый секретарь Ялтинского райкома партии Мустафа Селимов. Мы уговаривались: он самостоятельно доберется до Бортникова. Может, еще придет, ведь и я пришел только вчера!

Но комиссар не пришел ни сегодня, ни вообще. Говорят, заболел; так или не так - не знаю, но мы остались без комиссара района.

Вечер. В центре маленького шалашика - костер. Бортников набросил на себя дубленый полушубок. Молчит.

Я узнал: штабная база выдана врагам, кто готовил ее - тот и выдал; в полном составе покинул лес один из наших отрядов - Фрайдоровский. Сто пятьдесят партизан этого отряда подхватила волна отступления и бросила прямо в Севастополь. Кроме того, нет связи никакой с двумя отрядами: Куйбышевским и Акмечетским. Бортников приблизительно знает их месторасположение, но это мало что значит.

Одним словом, полный ералаш, и это в то время, когда Красников, находясь в тысячу раз сложнейшем положении, чем мы, бьет фашистов под носом крупных немецких штабов.

А я там, на Атлаусе, не совсем серьезно принял Красникова в роли командира партизанского соединения, а Бортниковым с первого взгляда был восхищен.

Как все сложно!

Бортников забрался к черту на кулички и скорбит. Его что-то особенно тяготит, а что? Спросить?

Вдруг сам он у меня спрашивает:

- Что за стрельба вчера была на Алабаче, часом, не знаешь? И пушки били.

- Мы напоролись на два танка и заправщик.

- И что же? - Иван Максимович поднял глаза: они были какие-то детские - серо-голубые и невинные.

- Пощипали малость.

- Кто кого?

- Мы. Подкрались и напали.

Бортников не спускает с меня глаз, а потом удивленно говорит:

- Ишь ты!

Подробностей не спрашивает.

Я начинаю горячо говорить о том, что мы обязаны создать штаб, а перво-наперво связаться с отрядами. Делюсь впечатлениями о "Чучеле", о боях, о которых я узнал в лесном домике. Командир слушает, но не так, как бы мне хотелось. И я умолкаю. Он шурует кизиловой палочкой костер, раздувает застывающие угли - поднимается небольшой столб искр, но тут же гаснет.

Наконец Иван Максимович довольно четко мне предлагает:

- Ты начальник штаба - вот и налаживай службу! - Он вытягивается на дубовых жердях; вместо матраса - пахучее сено.

Утром я нашел его на горке, под сосной. Прислонившись к стволу, к чему-то прислушивался, прикладывая согнутую ладонь то к одному уху, то к другому.

- И ты послушай! - предлагает мне.

Слушаю: шумит вода, где-то далеко татакает одинокий пулемет, а за горами на западе глухо урчит фронт.

Звуки не настораживают, они уже привычные.

Что же хочет услышать Иван Максимович? Он слишком уж обеспокоен, спрошу-ка напрямик:

- Случилось еще что, Иван Максимович?

- Беда случилась, начштаба! Четвертые сутки жду своего помощника по хозчасти, а его нет - как сквозь землю провалился! Понимаешь, боюсь, что к немцам подался.

- Кто он?

- Один из коушанских.

- Верный человек?

- Знаю я его лет двадцать, и вроде был наш. Ведь теперь ничего не поймешь, все пошло кувырком.

- Он знает базы, стоянки отрядов? - Тревога подкрадывается под самый дых.

- Он знает всё!

Подробно расспрашиваю о беженце и, к своему ужасу, узнаю, что он в двадцатых годах помогал то мокроусовцам, то отрядам буржуазных националистов. Колеблющаяся личность - от таких проку не жди!

Предлагаю принять немедленные меры, и на первый случай сегодня, сейчас же убрать штаб. Но Бортников против:

- Зачем мы ему? Базы - другое дело.

- Так давайте базы перепрятывать!

- Голыми руками? В каждой по двадцать тонн продуктов...

Когда валится стена, то валится все, что бывает на ней.

Прибежали связные из Бахчисарайского отряда. Уж по одному их виду было ясно: несут страшную весть. Командир отряда убит, базы разграблены! Предал полицай!

Бортников схватился за сердце и привалился к дереву. Мы унесли его в шалаш, стали отхаживать. Бортников ослабел, но меня не задерживал, и уже через час я шагал по новым для меня тропам.

Бахчисарайский отряд, его люди вошли в меня, как входит в человека что-то крайне ему нужное в самый критический момент. Навалившееся на нас несчастье чуть не раздавило меня. Я шел по крутой тропе на Мулгу, где стояли бахчисарайцы, и мне было безразлично: дойду до цели или нет, обстреляют меня немецкие охранники или нет. Я и сейчас эти минуты жизни не признаю за малодушие, но меня как человека можно понять: слишком уж много бед сразу навалилось.