Проклятая война - Людмила Сурская

— Ещё бы они у неё не были тяжёлыми, при его-то габаритах, — грохнуло хохотом несколько голосов.

— Ничего жизнь все плюсы и минусы считает: потопит сучку, ей-ей потопит… — опять встряла молодая.

— Такие, как эта не тонут, — всхлипнул далёкий голос, вероятно наученный на своём опыте.

Разговор за жизнь набирал обороты втягивая новых и говорливых участниц.

— Народный любимчик. Им теперь всё можно вот лафу и ловят. А Юлия-то убивается, ждёт. Вся страна переживала: Рутковский семью потерял… А он, кобель, быстро утешился. Говорят, связался сразу же, как прибыл под Москву, а всем очки втирает до сих пор, что семью до сегодняшнего дня не нашёл… Что с мужчинами происходит. Беда просто.

Говорившую перебил резкий нетерпеливый голос:

— Нечего шептаться по углам, сегодня с ней, завтра с любой из нас такое случиться может. Надо отправить её к Сталину на приём, он ему хвоста-то накрутит.

Такого удара я не заслуживала. На меня как будто вылили ушат горячей воды или сварили в кипятке. Я вся горела. Потом напал озноб. Слёз не было, только какой-то не человеческий вой рвался наружу. Чтоб и правда не завыть затолкала кулак в рот и прикусила. В висках чёрной вороной билась кровь: "Оказалось, перешагнуть через меня для него никаких проблем. — Осенила догадка. — Вот откуда то его странное письмо. Вот чего он боялся… А к Сталину?… смех один. Причём тут он… Никогда. Я влюбилась и пошла за ним вопреки родительской воли, сама… Любил — купалась в счастье. Нет — горе только моё. Зачем же он мне из-под чьей-то палки нужен. Как же получилось, что я ничего не заметила?… Искал почему? Жалел? Мне жалость не нужна. Господи, за что? Разве я мало страдала? Значит, счастья было больше и чтоб оно не перевешивало, ты решил уровнять, навалив на меня вот это. Но ты перестарался и больше ничего не будет. Души нет, значит, и я не заживусь". На корточках, забившись в угол, я, должно быть, представляла страшное зрелище. Но ни чувствовать, ни контролировать себя уже не могла. Даже не заметила, что надо мной кто-то склонился, зашёл в кабинет и быстро вернувшись, потянув меня за руку, повёл. Подумала: должно быть, сильная женщина. Потому что ноги от пола сама без посторонней помощи, я оторвать не могла. А она сдёрнула меня и вела куда-то. "Куда? А не всё ли равно. Боже мой, почему прекратились налёты, я б подставила грудь, пусть попадут в меня. Не хочу больше жить, не хочу…" Стало страшно, показалось, что схожу с ума. Повернула голову. Подняла глаза. Меня крепко держа под локоть, вела Нина Александровна. Женщина, мало разговорчивая, очень серьёзная и такая же, как я не общительная. Я знала, что её муж генерал и тоже на фронте. Помнила, что его не минул арест, и он просидел чуть ли не до 41 года, она ждала его и боролась за его освобождение. Я не рвалась и не сопротивлялась, покорно семеня рядом. Не было сил и желания. А рядом гудели машины, люди торопились по своим делам и никому не было дела, что я растерзана, уничтожена, растоптана, унижена… Сколько много плохого на одну меня… Как он мог? это так не похоже на него… Война меняет людей, но его не должна… Предал, предал… Костик предал меня. Наверное, у меня был страшный взгляд, потому что она встала, прижала меня к себе и, погладив по спине, прошептала:

— Ну, ну, это больно, но не смертельно…

Мне хотелось закричать, что как раз наоборот. Я тяжело ранена, почти убита. Жить мне с такой раной не под силу. Лучше б добили… Обида, горечь, непонимание — комком застряли в горле, не позволяя выдавить ни слова. Но я прилагаю усилие и, наконец, выталкиваю из себя:

— Я хочу умереть…

— Умрёшь, когда время придёт. Много чести и для него и для той засранки. Идём, не стой столбом. Люди смотрят, — проговорила она спокойно. — Тяжёлая рана, это не могила. Её лечат, с ней живут.

Я согласно кивнула. Идти действительно надо. Про жизнь не уверена. Зачем она мне без него. Закрыв глаза, я брела спотыкаясь. Куда, зачем? Какая разница… Нина не права. Стрелять в сердце и не убить… Так не бывает. Я труп. Я думала, что если мужчина влюблён в женщину, он не воспылает страстью к другой. Выходит то была моя ошибка. Я нелюбима, я… Ах, какая же я дура! Мы поднимались по ступенькам, и я покорно стояла у двери. Открыв, она подтолкнула меня в квартиру. Провела, посадила на диван. Голова крутилась. Такое чувство как — будто меня раскрутили, а потом макнули в вязкий кисель. Безумно тяжело. Так плохо, что хуже не бывает. Ни с того ни с сего началась страшная икота. Вдох, а выдоха нет… Схватилась за грудь, мне нечем стало дышать. Не иначе как, меня запхали в мешок и затянули верёвку… Ещё вдох и меня разорвёт в том проклятом мешке. Очнулась на полу и от того, что Нина, сидя на корточках передо мной, поливала меня усердно водой.

— Врёшь, не одолеешь. Она выкарабкается. Сильная баба. Тридцать седьмой пережила. Беженкой прошла, — шептали её побелевшие губы. — Борись Юленька, борись…

Чтобы бороться за жизнь надо сохранить душу, а у меня её уже нет. Пепел. Мне не хотелось возвращаться в реальность. Спокойно было и хорошо в той невесомости, так зачем же назад… Кому я тут нужна… Ухожу осознанно. Но меня заставляли вернуться. Услышав шёпот, удивилась. Кому это она? Про что? С трудом открыв глаза, повела ими вокруг. Кажется, это наша с Адусей квартира. Возле меня суетится Нина. Именно она пыталась влить в моё бездыханное тело хоть каплю жизни. Впиваюсь глазами в её улыбку:

— Очнулась, ну и, слава богу. На выпей, — сунула она мне стакан. — Давай, давай. До конца. Всё, всё. Сейчас полегчает. Извини, похозяйничала тут у тебя.

Попробовала замотать головой, но она не поднялась. Нина, резко нажав мне на углы рта, влила жидкость. Закашлялась, но проглотила и ничего не почувствовала. Чертыхаясь и отхлебнув сама из горлышка, она налила мне ещё стакан. Я выхлебала и его. По мне прошёл огонь, и тут меня прорвало, расплакалась. Это был вой, рёв, сумасшествие… Ведомая невероятной силой, я вскочила, собрала его фотографии, письма и бросила всё это в дальний угол. Потом рухнула на кровать и завыла причитая:

— За что? За что меня так? Господи, прости, пожалей, помоги!

Нина, метавшаяся за мной по квартире, села рядом:

— Проси, не проси, а у Бога нет среди людей иных рук и возможностей- только наши же. Считай, услышана, вот я рядом оказалась. Вот что я тебе скажу, не приставала бы ты к судьбе с вопросами. Сама и даст и отберёт.

— А-а-а-а… — рвалось из меня. Я старательно выталкивало всё, а оно застряло, встало поперёк и не желало покидать меня.

А Нина с новой силой трясла за плечи и голову.

— Плачь, плачь, главное, чтоб вывернуло и полегчало. Пусть обида с бабьем дождичком сойдёт. Для нас баб слёзы спасение, какое-никакое, а облегчение приносят. Не такая уж то беда, чтоб за неё умирать. Война идёт, каждые руки на счету, её выиграть главное. Смертей от фашистов проклятых хватает, а твой, слава богу, живой и жару им даёт, закачаешься. Выплачешь обиду, мозги и заработают. Так уж мы устроены, бабье горе завсегда слезами выходит. Подумаешь, к теплу потянулся. Радуйся, что нашёл там бабу, которая его в том пекле греет.