Замешательство - Ричард Пауэрс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы же все это время публиковались, не так ли?
Он улыбнулся мне так, как улыбался мой отец, когда я слишком сильно замахивался и делал неудачный бросок.
– Ну разумеется.
– А конференции? Коллоквиумы?
– Конечно. Однако сейчас мы боремся за сохранение нашего финансирования.
– Да уж, понимаю…
После дюжины славных лет астробиология стала попрошайничать. Но известие о том, что даже практическая наука Карриера стеснена в средствах, меня удивило. Я никогда бы не подумал, что все исследования должны приносить прибыль. С другой стороны, мне и в голову не пришло, что министр образования сократит финансирование начальных школ, в которых преподавали эволюцию.
Взгляд у Карриера был такой, словно он заранее извинялся.
– Нужно подумать о трансфере технологий, пока есть такая возможность. Наша этого заслуживает.
– Хотите получить лицензию.
– Да, на весь процесс. Как высоко адаптируемый способ терапии многочисленных психологических расстройств.
Но мой сын не страдал расстройством!
– Просто скажите, о чем вы меня просите.
– Мы демонстрируем свою работу на профессиональных собраниях. Для журналистов и людей, работающих в частном секторе. Можем ли мы показать видео с его участием?
Я споткнулся о «частный сектор». Не знаю почему. Все на этой планете было превращено в товар задолго до моего рождения. Карриер не хотел смотреть мне в глаза. Японская коробка-головоломка полностью завладела его вниманием.
– Мы можем использовать видеозаписи сеансов, которые делали с самого начала.
Я не помнил, чтобы он упоминал при мне видео. Должно быть, я согласился на это в той или иной форме.
– Конечно, его имя мы не назовем. Но мы хотели бы упомянуть, что делает его прогресс таким необычным.
Мальчик учится экстазу у своей умершей матери.
Мой мозг слишком медлителен для поспешных вычислений. Я верил в науку. Я хотел, чтобы Робин был частью чего-то колоссального и полезного. Я хотел, чтобы люди увидели, что с ним происходит. Он сможет стать вирусом благополучия, как сказала Джинни. Но план Мартина вызывал тревогу.
– Это звучит не очень безопасно.
– Мы просто покажем две минуты размытого видео с измененным голосом исследователям и медицинским работникам.
Я почувствовал себя мелочным и суеверным. Хуже того: эгоистичным. Как будто я поел, а теперь отказался платить свою долю по чеку.
– Я могу подумать пару дней?
– Конечно. – Профессор испытал облегчение, явно превосходящее его планы. Он спросил – быть может, чтобы вызвать во мне теплые чувства: – Дома он так же сияет, как и в лаборатории?
– Он блаженный уже несколько недель. Я не помню, когда у него в последний раз был припадок.
– Вы кажетесь озадаченным.
– А разве не должен?
– Только представьте себе, в каком мире он живет.
– Я бы хотел сделать больше, чем просто представить.
Карриер нахмурился, не понимая меня.
– Я бы хотел испытать на себе нейронный фидбек. – Я становился все более и более одержимым этой идеей после каждого сеанса Робина. Мне нужен был доступ к разуму моей покойной жены.
Хмурый взгляд Карриера сменился смущенной улыбкой.
– Извините, Тео. Боюсь, я не сумею оправдать такие затраты. Прямо сейчас мы из кожи вон лезем, чтобы оплачивать положенные эксперименты.
От волнения я начал терять нить разговора.
– Я хотел спросить… Чем больше Робин тренируется, тем больше он похож на Алиссу. То, как он постукивает себя по виску и медленно произносит «на самом деле»… В этом есть нечто жуткое. Он выучил половину птиц, которых знала Али.
Эта мысль позабавила Мартина.
– О, я вас уверяю: он не мог обрести все это благодаря нашим занятиям. Он вообще ничего не может получить от отпечатка ее мозга, кроме ощущения того единственного эмоционального состояния, которому учится подражать.
И все же она обучала его, так или иначе. Я не настаивал. Я почувствовал себя суеверным охотником-собирателем, вовлеченным в магический карго-культ.
– По правде говоря, не уверен, что это эмоциональное состояние действительно отражает ее суть, – проговорил я.
– Экстаз? Думаете, он не свойственен Али?!
Между Мартином и мной пробежала искра. Я постиг истину без какой-либо обратной связи. Мой собеседник отвел взгляд, и я понял. Вся моя стратегия осознанного невежества рухнула, открыв правду, что стояла за подозрением, которое я пестовал уже давно. Дело было не только в моей беспредельной неуверенности: прожив с женой дюжину лет, я так и не понял, какой она была на самом деле. Алисса осталась для меня отдельной планетой.
В тот вечер астрономы всего мира собрали больше информации о Вселенной, чем за первые два года моей учебы в аспирантуре. Камеры в пятьсот раз больше тех, на которых я обучался, чертили на небе дуги. Межзвездное сознание пробуждалось, и в ходе эволюции у него появились глаза.
Я сидел перед большим изогнутым монитором в своем кабинете, черпая информацию из океанов общепланетарных данных, а мой сын лежал на ковре в другой комнате, просматривая любимые природные объекты на транспондере для исследования планет. Мои встревоженные коллеги со всей страны готовились к войне. Меня тоже завербовали.
В течение восьми лет я создавал миры и живые атмосферы, постепенно собирая то, что мои коллеги-астробиологи назвали Бирновским определителем инопланетян. По сути, это был таксономический каталог всех разновидностей спектроскопических сигнатур, сопоставленных со стадиями и типами возможной внеземной жизни, благодаря которой они могли возникнуть. Чтобы проверить свои модели, я посмотрел на Землю издалека. Я видел нашу атмосферу в виде бледных, нечетких пикселей света, отраженного Луной. Ввел эти пиксели в свои симуляции – и черные линии в их спектрах подвергли испытанию точность моих эволюционирующих моделей, помогли настроить их как следует.
Однако дело всей моей жизни оказалось поставлено на паузу. Как и сотни коллег-исследователей, я ждал данных – реальных данных из реальных миров, расположенных где-то далеко. Человечество сделало первый шаг к ответу на вопрос о том, есть ли в космосе жизнь. Но его нога зависла над пустотой.
Телескоп «Кеплер» превзошел наши ожидания. Он заполнял космос новыми планетами, куда бы ни повернулся. Не хватало исследователей, чтобы побыстрее разобраться с мирами-кандидатами, и они тысячами выстраивались в очередь. Теперь мы знали, что планеты земного типа – обычное дело. Их оказалось больше, чем я смел надеяться, и они находились ближе.
И все же «Кеплер» ни одну такую планету не узрел непосредственным образом. Он раскинул широкую сеть, наблюдая за потемнением звезд во многих парсеках от нас, и фиксировал малейшие перемены в их яркости, выраженные в десятках миллионных долей от нормальных значений. Бесконечно малое потускнение светила означало, что между ним и Землей проходит невидимая планета. Этот факт до сих пор вызывает во мне
