Бедолаги - Катарина Хакер

— От Вартбургштрассе десять минут на велосипеде. — Изабель подняла голову и улыбнулась.

«Никто и никогда не умел читать по лицу, — размышлял он, — ожидание и недоверие обязательно сливаются, внешность обманчива, вот и стремишься к главному, к центральной точке, но это направление, может, и неверно. Крошечная точка, меньше булавочной головки, а туда же, хочет быть именно центральной».

Якоб рассмеялся своим мыслям, Изабель вопросительно на него посмотрела, и он пояснил:

— Я вот думаю, какая странная идея: центральная точка. Ведь если она действительно центральная, центр внутри центра, то не имеет протяженности.

— Ты хочешь стать центральной точкой? Или мне надо стать?

— В том-то и дело, что нет, — серьезно ответил Якоб. — Не ты и не я. Не Берлин и не Лондон.

— А разве у нас по-другому? — холодно спросила Изабель и углубилась в изучение плана.

«С другой стороны, — размышлял Якоб далее, лежа в постели, — не будь центра, не было бы и орбит». Он прислушался. Изабель еще сидела у себя, их разделял целый этаж, и, хотя двери открыты, снизу не слышно ни звука. Но уже в полусне ему почудился глухой удар. «Быть такого не может», — сказал он себе. И действительно стало тихо, и он уснул.

32

Они хотели зайти в кафе, но передумали и пошли гулять в сторону канала, потом по берегу канала к вольеру. Ладони у Джима влажные, и он все пытался ее поцеловать, а она казалась себе школьницей. Дойдя до вольера, он вдруг разразился слезами, и это было так неприятно и нелепо, что Изабель стала растерянно оглядываться вокруг, будто вот-вот должен появиться Якоб и спасти положение. Но Джим со слезами на глазах обнял ее за плечи, рассмеялся и прижал к себе, а она не сопротивлялась.

— Ты не любишь слабых, да?

Он легонько оттолкнул Изабель, но крепко держал за руки и начал рассказывать какую-то историю, по его словам — совершенно достоверную, про девушку-цветочницу и обманщика-принца, но Изабель с трудом улавливала сюжет, он заметил это и стал говорить еще быстрее, наверное, на кокни, лондонском диалекте, и пытался шутить, дергал ее за волосы, потом поднял на руки, а она болтала ногами в воздухе, и понес к каналу, встал на берегу, будто вот-вот бросит ее в воду.

— Пойдем ко мне домой? — спросил он и повторил вопрос несколько раз, бережно опустил ее на землю, нежно поцеловал в висок. — Видишь, как оно, — вдруг заговорил он очень серьезно, — я ждал тебя всю жизнь.

Взял ее руку, прижал к сердцу, затем вдруг стащил с себя майку и встал перед нею с обнаженным торсом. Сильные плечи, гладкая бледная кожа, вены отчетливо проступают при свете летнего дня.

— Я — зима, я — смерть, — произнес он, — твой поцелуй вернет меня к жизни.

Его нагота шокировала, на мосту через канал, ведущем от зоопарка к вольеру, стояли люди. «Того и гляди начнут аплодировать», — промелькнуло в голове Изабель, когда Джим картинно упал перед ней на колени и зашептал:

— Только не говори, что тебе стыдно. Поцелуй меня здесь, при всех!

Она нерешительно наклонилась. Было жарко, и ветер теплый, и она вдруг почувствовала себя невесомой, но мозг ее — недреманное око — отмечал каждое движение. Хотела выпрямиться, но Джим не дал — не любит он ее, он лжет. Губы блестят, сам смеется.

— Поцелуй меня! — повторил Джим. — Даю тебе одну минуту.

Через два часа они все еще не дошли до его дома, Изабель устала и не могла сориентироваться, сообразила только, глядя на солнце, что они идут в восточном направлении и уже почти шесть. Целый день она не пила, ее мучила жажда, но попросить Джима остановиться Изабель не решалась, и он шел и шел чуть впереди, крепко держа ее за руку, едва ли не тащил за собой. Наконец остановился, а она споткнулась. Надеялась узнать улицу, но опять не сумела. Джим встал перед ней, руки в карманах, и неожиданно сказал:

— Для начала я должен знать, можно ли тебе доверять.

Затем круто развернулся и пошел прочь, а она смотрела ему вслед, не удивляясь и не разозлившись, она слишком устала, только бы понять, где она находится и как попасть домой. Вокруг многоквартирные дома постройки семидесятых, за ними маленькие домики, выкрашенные в розовый, желтый, голубой. Как сомнамбула она побрела дальше, надеясь добраться до какой-нибудь большой улицы или станции метро. В окне одного из маленьких домиков увидела женщину на кухне — вот, можно и спросить дорогу, но за соседним окном залаяла собака.

Наконец она поняла, что тут совсем недалеко, просто они кругом шли в сторону Кентиш-Тауна. Дойдя до станции метро, где Джим ждал ее несколько часов назад, остановилась. Торговец овощами, собирая с лотка свой товар, поздоровался с нею, и она подумала, что надо бы купить хоть что — то для Якоба на ужин, на очередной ужин — пресный и жалкий, как ей думалось, на пустой вечер без телевизора, ведь они оба считали глупостью сидеть в Лондоне перед телеэкраном. Так, будто они туристы и не намерены терять драгоценное время. А время вовсе не драгоценно — что здесь, что в Берлине. Она купила картошку, петрушку и зеленый лук. У торговца под правым глазом вдруг заметила шрам, что-то ей напомнивший, но что? Беспокойно оглянулась: вдруг слева или справа появится Джим? Торговец заметил ее взгляд, что-то сказал, но она не поняла: за ее спиной шли люди из метро, целыми толпами, и все шумят, толкаются. Не поняла и того, что имел в виду Джим, почему он ей не доверяет и что надо доказать. Вдруг торговец одним прыжком оказался рядом с нею, оттолкнул кого-то в сторону, обругал. Она держала в руке десятифунтовую банкноту; торговец нагло ухмыльнулся и погладил ее по груди, а уж потом медленно отсчитал сдачу. И еще подарил авокадо — за ее «удивительную красоту», как он сказал с широкой улыбкой.

…Она стояла возле дома, подошла к окну, откуда пробивался слабый свет, но, попытавшись взглянуть через стекло, увидела только себя, как она стоит перед домом, смотрит в окно и руками пытается загородиться от дневного света. Спокойно изучая свое отражение в стекле, она поняла, что видит сон. На звонок никто не открыл, и она почувствовала себя такой дешевкой, знает ведь: бегает за ним, унижается, но тосковала по нему так сильно, что осталась стоять у дома, пока ее не спугнул чей-то голос на верхнем этаже, и тогда она побежала по одной из этих улиц, изгибающихся столь плавно, что поворот распознаешь только потом. Бежала мимо величественных серых домов и вдруг догадалась: это Риджентс-стрит, и вот она в парке, на газон нельзя, его только что засеяли, как объяснил ей старик, державший в руках голубку, но она видела, что трава высока и густа. По этой траве к ней приближалась кошка, и Изабель медленно-медленно пошла прочь, надеясь кошку обмануть, а сама знала, что проснется голая в комнате, залитой ярким светом, и попыталась прикрыть срам рукой.

Она проснулась в постели, рубашка мокрая от пота. Якоб давно ушел. С улицы слышался шум, и, подойдя к окну, она увидела там, где асфальт разбили уже несколько дней назад, маленький экскаватор, а рядом бетономешалку. Солнце светило прямо в комнату. Рубашку Якоба, в которой спала, она скинула через голову — будто коснулась его самого, сходила в душ, оделась.

С чашкой кофе в руке она подошла к окну на первом этаже, открыла раму. Двое мужчин стояли у экскаватора, смеялись, касаясь друг друга загорелыми дочерна плечами, наклонялись над ямой, опять смеялись. Один спрыгнул в котлован, словно провалился выше пояса, выпрямился, поднял лопату. Второй что-то выкрикнул, оживленно жестикулируя, поднял кулаки над головой, одну руку выше другой, стал крутить кулаками — грубое, вульгарное движение, а другой стал шлепать себя по бедрам, по груди — явно с большим удовольствием, и, поскольку они выключили бетономешалку, прервав ее монотонное вращение, Изабель слышала шлепки так ясно, будто прямо над ухом.

Большими глотками она допила кофе, повернулась и увидела на столе план нового бюро, на комоде ключ — ключ Ханны, только к новой двери он бы не подошел, вернись она в Берлин. Книги и документы они там уже запаковали, стеллажи разобрали. «Так что, мне теперь разбирать твои ящики? Ты как себе это представляешь? — Андраш был возмущен и разочарован, что она не прилетела в Берлин ради переезда. — Хоть бы на два дня появилась, ты ведь даже новое бюро не видела!» Договор аренды, присланный Петером по факсу, она подписала соответственно своей доле: треть платы, треть залога, треть прочих расходов. «Можешь дать мне доверенность», — предложил Андраш, но Изабель предпочла дать свою подпись. В конце концов есть Ганс, который следит за квартирой на Вартбургштрассе, он-то и просмотрит договор, все проверит. «Вернейший Ганс», как пытался сказать по-немецки Элистер со своим забавным акцентом.

В ящике стола Андраш нашел старые фотографии, сделанные Алексой. «Я сунул их в конверт и запаковал вместе с какими-то книгами. Говоришь, снимки Алексы?» — «Ну да, а чьи же еще?» — раздраженно ответила Изабель. Ключи. Фотографии. Нет, она не станет его просить, чтобы переслал фотографии в Лондон. Как все сложно. Якоб на работе. От нее все еще пахнет потом, даже после душа, — ночной пот, пот страха. Решительным движением она схватила ключи и вышла на улицу.