Крест - Марина Болдова

Женя женился, потом эта дурочка, его жена, покончила с собой, и он остался с дочерью. Я никак не могла понять, почему он так любит эту маленькую девочку, он никогда не любил ее мать! У меня Лиза не вызывала никаких эмоций. Я по-прежнему любила только своего сына. Я даже начала забывать, что не я родила его…»

«Она чудовище! Моя приемная мать убийца! А я весь в нее!» – подумал Крестовский.

«… Однажды я не выдержала и поехала в Кротовку, куда переселились Мирон с Анфисой. Под видом дачницы, якобы за деревенским молоком. Надев шляпу и очки, я, как мне показалось, стала неузнаваема. Первое, куда пошла, было кладбище. В старой его части я наткнулась на две могилы: Мирон и Анфиса Челышевы. Моя младшая сестра ушла из жизни раньше меня. Мне нестерпимо захотелось увидеть их дочь.

Проходя мимо дома сестры Мирона, во дворе я увидела двух девочек У одной из них было лицо ангела. А глаза! Наши, Крестовские. Такие же, как у нас с Анфисой. И такие же, как у моего сына. Подружка назвала ее Любавой. Странное имя дали родители моей племяннице.

Я увидела все, что хотела. Девочку явно воспитывала Надежда, и мое вмешательство в их жизнь было бы лишним…Позже я купила небольшую лачугу в Кротовке, чтобы можно было изредка туда наезжать…»

Крестовский опять подумал, что его приемная мать была женщиной не слабой. Да, он всегда чувствовал ее любовь, но не полюбить собственную внучку! Он вспомнил, как Лиза переживала по этому поводу. И, раз увидев, забыть родную племянницу!

«… А потом случилось неожиданное. Лиза была влюблена в парня, Бориса Махотина. Дело шло к свадьбе. Но судьба распорядилась по-другому. Борис полюбил Любаву. Взаимно. Она бросила мужа, Борис собрал свои вещи и уехал к ней в Рождественку. Они поженились. У них родилась дочь. Обо всем этом мне рассказал Женя. Лиза долго лечилась в клинике. Истерики, отрешенное спокойствие, нелепая веселость. Я считала ее поведение странным и недостойным. Я считала, что она должна была выкинуть Бориса из своей головы. Но мой сын, как оказалось, считал иначе…»

Да, он считал иначе. Он не мог видеть, как его дочь медленно сходит с ума. Если бы это помогло, то он бы пристрелил Махотина собственноручно. Но Лиза вряд ли пережила бы это. И он нашел тогда единственно правильный выход: устранил ту, которая мешала его дочери быть счастливой. Он стоял и смотрел, как горит дом. То, что он был на пожаре, не знает никто, даже Кучеренко. Он смешался с толпой селян, плотной кучей стоявших на дороге перед домом. Он вспомнил, что тогда его поразило: они все молча смотрели на пожар, не делая ни единой попытки потушить пламя. И в их глазах он не увидел сочувствия. Только одобрение происходящему. Тогда он понял, что невольно помог еще кому-то разобраться с Любавой. Он не увидел свою мать потому, что пришел позже, когда она уже унесла ребенка. Но он хорошо рассмотрел женщину, метавшуюся по двору. Единственную, кто, пусть бессмысленно, ведро за ведром выливал воду в бушующее пламя. Вдруг какой-то старик громко воскликнул: «Да свершится воля Божья!» и дом рухнул.

На женщину было страшно смотреть. А потом стало страшно ему. Проклятия обезумевшей от горя женщины до сих пор звучат, как наяву:

«Да будьте же вы все прокляты! А ты, кто ее сжег, будь проклят трижды до седьмого колена. Не будет тебе покоя на этой земле. Не тебе, не твоим потомкам, убийца! Да не умрешь ты раньше положенного срока, но да будешь ты молить Бога, чтобы забрал тебя, потому, что смерть тебе покажется избавлением!»

Она проклинала его. Он, как завороженный смотрел на крест в ее руке. Он еле заставил себя сдвинуться с места, чтобы не остаться одному на пепелище.

Теперь он знает, кто его проклял. Это была родная сестра его отца. Теперь он знает, что он сжег заживо свою родную сестру Любаву. Теперь он знает, что предавался плотским утехам со своей племянницей, за двадцать с лишним лет до этого хладнокровно убив ее мать и чуть не убив ее саму. Он потерял дочь. Он остался один. И живой. Но только наполовину. Он навсегда прикован к этой постели. Ему и осталось только, что лежать и думать. Вспоминать и мучиться. Молить Бога об избавлении и легкой смерти. И бесконечно каяться. Терпеть боль в пока еще оставшемся живым сердце. Терпеть до того мгновения, когда оно милосердно перестанет биться. И это его крест до конца дней……