Теория катастрофы - Ник Горькавый

«Бурдюк Козерога! Доктор изобрёл психоделический предбанник!» — усмехнулась Никки и поспешила за кентавром к противоположной двери, задерживая дыхание и стараясь не всматриваться в навязчивые узоры и не вслушиваться в раздражающие взвизги. Когда девушка открыла следующую дверь, сумбурные звуки за её спиной выстроились в отчётливый и неприятный хохоток.

Новая комната выглядела гораздо лучше. Она ярко освещалась настенным экраном, похожим на окно: залитый солнцем пляж, скрипуче кричат чайки, невысокие морские волны шипят на горячей гальке. Никки даже почувствовала терпкий йодистый запах сухих водорослей.

Доктора не было и здесь.

На экране появилась маленькая девочка, бегущая к морю. Она забежала по колено в воду, счастливо взвизгнула и обернулась...

Никки оцепенела.

Это была она. Ещё с белокурыми, не стеклянными волосами. Ещё беззаботная, как дети и птицы. Но она никогда не была на море!

Девочка на экране играла вперегонки с набегающими волнами, а камера медленно подплывала к ней, одновременно поднимаясь. И вот Никки смотрит на маленькую девочку сверху, с высоты человеческого роста — глазами неслышно подкравшегося взрослого.

Тень упала на ребёнка. Маленькая Никки обернулась и подняла глаза, щурясь от солнца. Улыбка на её лице быстро таяла.

Фильм был сделан мастерски: взрослой Никки так безумно захотелось закричать: «Беги!», что она закусила губу.

Девочка с испуганным лицом загородилась рукой — от солнца, или от невидимой опасности. Камера резко спикировала.

Крупный план детской руки. На тонком запястье с хрустом возник рваный разрез. Обильно брызнула кровь, залив экран. Йодистый аромат моря сменился на пронзительный медицинский запах.

Раздался крик. Никки не поняла, кто кричал — она сама или девочка на экране. Но нашла она себя на полу.

Робби тоже вопил ей что-то прямо в уши, но она не могла разобрать его слов в невыносимом грохоте: на экране уже возник огромный механический молот, бьющий по раскалённой светло-малиновой металлической болванке. Она послушно сплющивалась — толчками, осыпая темнеющую окалину. Никки оглушило, обдало жаром и испарениями горячего металла. Огненная глыба так надвинулась на девушку, что вызвала нестерпимое желание отстраниться.

Девушка не успела перевести дух — и снова смена картинки: вечер, прохладный ветерок, горящие свечи на столе в кафе. Букет пахучих цветов. Две молодых руки ласково соединились... и вдруг на глазах постарели — покрылись морщинами, вздувшими венами и старческими пятнами. Цветочный запах сменился душной вонью стариковского белья.

— Выбираемся отсюда! — наконец разобрала она голос Робби.

Никки с трудом встала на ноги.

А на экране уже красавец-олень поднял точёную морду от воды и посмотрел на девушку грустными глазами. С морды капала вода. Томми? И сразу — мёртвый олень с вздувшимся животом и растопыренными ногами. В нос ударил запах падали. Пространство заполнилось жужжаньем сотен мух. Картинка приблизилась, и гниющая плоть оленя превратилась в скользкие холмы, густо усеянные сине-зелёными бронированными гигантами. Насекомые обернулись волосатыми, ши-пастыми монстрами, а Никки смотрела на них фасеточными глазами такого же чудовища. Жужжанье перешло в низкий гул, а трупный смрад перетёк в густой карамельный запах.

«Неужели доктор решил, что я буду подопытной крысой в его лабиринте?»

Никки толкнулась назад — закрыто! Тогда она решительно бросилась к двери напротив. Кентавр куда-то исчез. Девушка надавила на дверь — та тоже была заперта. Никки обрадовалась: «Доктор думает, что меня может остановить какая-то дверь?» Она отошла на пару шагов — чтобы вышибить преграду к чёрту. И тут приятный женский голос сказал:

— Здравствуй, Никки! Как ты живёшь?

Никки замерла и обернулась. На экране появились... ...её родители!

Мать — красивая, молодая — ласково смотрела на девушку.

— Никки, девочка, как ты выросла! Это говорил уже её отец.

Родители держались за руки и улыбались девушке. Никки понимала, что это всё проделки доктора Фростмана, но была не в силах оторвать взгляд от двух самых родных лиц в мире.

— Что же ты молчишь, дочка? — спросила мать, нахмурившись.— Почему не отвечаешь?

Никки не могла ничего сказать, но краешком сознания подумала, что мать никогда не называла её дочкой. Обычно — Никки. Сердито — Николь. Ласково — Николетта.

— Не кричи на неё,— грубо рявкнул отец.

Робби требовал, чтобы она уходила, но ошеломлённая девушка продолжала смотреть, как родители стремительно рассорились и начали кричать друг на друга.

А потом случилось непредставимое...

...отец ударил мать.

Та упала на пол и истерически зарыдала.

Взрослая девушка Никки понимала, что смотрит просто невозможный кино-кошмар; что всё это — гнусные опыты доктора Фростмана. Но маленькая девочка в ней истошно ревела, видя, как самые любимые люди ненавидят и ранят друг друга. Зрелище ссорящихся родителей разрывало непонимающее сердце ребёнка пополам.

Никки наконец послушалась Робби, повернулась и врезалась всем телом в дверь. Та сразу распахнулась, и девушка, потеряв равновесие, влетела в кромешную тьму.

С разбитой душой Никки лежала на полу и, невзирая на все свои суперчувства, не могла сориентироваться и найти выход. Вдруг в чернильной тьме раздались леденящий скрежет разрываемого металла и пронзительный детский визг.

Он резанул по сердцу, и шея Никки вспыхнула огнём.

Девушка не смогла встать на ноги и двинулась в темноте ползком и наугад. Робби явно помог — и Никки вскоре вывалилась в дверь, сопровождаемая беспрерывным и сокрушительным собственным визгом из прошлого.

Это был уже знакомый кабинет Фростмана. Вот и сам доктор — за столом в дальнем углу.

ПАУК.

Возле него стоял кентавр и держал в клешне парализатор. Доктор был готов к неожиданностям.

Девушка встала на дрожащие ноги и крикнула:

— Зачем вы это делаете, мерзавец?!

Доктор молча улыбался. Между ним и Никки стояло до чёрта мебели — какие-то стеллажи и столики, с кучей стеклянных ваз и колб на каждом.

Никки одним ударом сокрушила круглый стол с цветочным горшком и сервизом.

Психоаналитик пришёл в полный восторг:

— Прекрасный эпизод для сенсационного фильма о дикой королеве!

Этот восторг остановил Никки сильнее наручников. Если твой враг радуется — значит, ты делаешь что-то не тр. Фростман же веселился вовсю:

— Великолепно! Отличный сброс подсознательного напряжения! Мы продвинулись сегодня очень далеко в понимании нашей проблемы.