Анафем - Нил Стивенсон

Однако торопиться было некуда, а поскольку Арсибальт по складу характера вообще, как правило, не спешил, результатов следовало ожидать лет так через пятьдесят. Время от времени он возвращался перепачканный, и в бане после него оставался слой грязи. Тогда мы понимали, что Арсибальт предпринял очередную вылазку.

Поэтому я удивился, когда он, спустившись по лестнице, свернул не вправо, а влево, миновал несколько поворотов, в которые непонятно как втиснулся, и продемонстрировал мне ржавую плиту в полу грязного, затхлого помещения. В яме под плитой стояла алюминиевая стремянка, раздобытая Арсибальтом в какой-то другой части концента.

— Мне пришлось немного подпилить ножки, — виновато сообщил он. — Уж больно потолок низкий. Прошу.

Легендарный склеп оказался крохотным — примерно в размах рук шириной и такой же высоты. Арсибальт расстелил на полу полипласт, чтобы нежные предметы («такие, как твоя, Раз, тощая задница») не отсырели от влажной земли. Сокровищами, разумеется, не пахло. Надписи, оставленные на стенах разочарованными пенами, свидетельствовали, что те тоже ничего тут не нашли.

Трудно было бы придумать более гадкое место для работы, но выбирать не приходилось. Не мог же я ночью сидеть на лежанке, накрывшись стлой, как палаткой, и разглядывать запретную табулу.

Мы прибегли к самому древнему трюку, какой знает мир. Тулия отыскала в Старой библиотеке огромный фолиант, одиннадцать веков простоявший на полке без движения: компендиум статей по теорике элементарных частиц, крайне популярной с 2300-х по 2600-е (когда светитель Фенабраст доказал её несостоятельность). Мы вырезали в страницах круги, так что получилось углубление для фотомнемонической табулы. Лио отнёс книгу в дефендорат, спрятав её в стопку других томов, и за ужином вернул мне сильно потяжелевшей. На следующий день после завтрака я передал её Арсибальту. За обедом он сказал мне, что табула на месте.

— Я немножко её посмотрел, — сказал он.

— И что выяснил?

— Что ита исправно протирают Око Клесфиры. Один из них приходит для этого каждый день. Иногда он там же и перекусывает.

— Очень подходящее место, — заметил я. — Но меня больше интересуют ночные наблюдения.

— Это я оставил тебе, фраа Эразмас.

Теперь мне нужен был только предлог, чтобы подолгу работать во владении Шуфа. И тут в кои-то веки политическая обстановка оказалась мне на руку. Те, кому не нравилось, что РСФ восстанавливают владение Шуфа, утверждали, что орден таким хитрым образом хочет поживиться на дармовщину. РСФ отвечали, что стараются для всех: каждый желающий может приходить туда и работать. Однако инаки из Нового круга и эдхарианцы (последние — особенно) крайне редко пользовались приглашением, частью из-за всегдашней вражды между орденами, частью из-за последних событий.

— Как к тебе сейчас относятся твои братья и сёстры? — спросила меня Тулия как-то раз, когда мы вместе возвращались после провенера. В голосе её звучала не забота, а скорее аналитическое любопытство. Я пошёл задом наперёд, чтобы видеть её лицо. Тулия недовольно подняла брови. Через месяц она должна была достичь совершеннолетия, после чего могла, не нарушая канона, вступить в отношения. Между нами ощущалась постоянная неловкость.

— Чего это ты вдруг, если не секрет?

— Брось валять дурака, и я отвечу.

Я не знал, что валяю дурака, но послушно развернулся и пошёл рядом с ней.

— Возникло новое направление мысли, — сказала Тулия. — Ороло отбросили в наказание за интриги накануне и во время элигера.

Я мог только присвистнуть — ни на что большее меня не хватило. Ничего нелепее я в жизни не слышал. Если за кражу мёда и продажу его на чёрном рынке с целью купить запретные потребительские товары не отбрасывают, то чем вообще можно навлечь на себя анафем? И всё же...

— Такие идеи вредны, — сказал я наконец, — потому что какая-то гадско-ползучая часть мозга хочет в них верить, даже если логический ум разносит их в пух и прах.

— Ну, некоторые теоры позволили гадско-ползучим отделам мозга взять верх над логикой. Они не хотят верить в мёд и спилекаптор. У них выходит, что Ороло нарушил трёхстороннее соглашение, по которому Арсибальт достался РСФ в обмен на...

— Прекрати. Слышать не желаю.

— Ты знаешь, что сделал Ороло, и тебе легче, — сказала она. — Другие не хотят в это верить. Они сводят всё к интригам и считают, что история с мёдом — выдуманная.

— Даже я не думаю о сууре Трестане так плохо.

Краем глаза я видел, что Тулия повернула ко мне голову.

— Ладно, сформулирую иначе. Я не считаю её интриганкой. Я думаю, что она просто гадина.

Мои слова, кажется, удовлетворили Тулию.

— Послушай, — продолжал я. — Фраа Ороло говорил, что концент — тот же внешний мир, только с меньшим количеством цацек. Знания не делают нас лучше или мудрее. Мы можем быть такими же сволочами, как пены, которые ради забавы побили Арсибальта и Лио.

— Ороло знал ответ?

— Думаю, да. Во время аперта он пытался мне это объяснить. Ищи то, в чём есть красота — оно покажет тебе, что луч пробивается из...

— Истинного мира? ГТМ?

И снова я не понял, что выражает её лицо. Тулии хотелось знать, верю ли я в такие вещи, мне — верит ли она. Я подумал, что для неё риск выше. Мне как эдхарианцу такое скорее сойдёт с рук.

— Ну, — сказал я, — не знаю, употребил бы Ороло эти слова, но он явно подводил к чему-то такому.

Она немного помолчала:

— Что ж, всё лучше, чем до конца жизни плодить теории заговора.

Не слишком-то определённый ответ, подумал я, но вслух этого не сказал. Решение Тулии вступить в Новый круг было настоящим решением с вполне реальными последствиями. В частности, она теперь должна была крайне осторожно высказываться об идеях вроде ГТМ, которые Новый круг считает суевериями. Верить она в них может сколько угодно, но обязана держать свои мысли при себе; вытягивать их из неё просто невежливо.

Так что теперь у меня был предлог, чтобы подолгу торчать во владении Шуфа: якобы я навожу мосты между орденами, потому и принял приглашение РСФ.

Каждое утро после завтрака я шёл на лекцию (обычно вместе с Барбом), потом до провенера разбирал с ним задачки и теоремы. После полуденной трапезы я отправлялся на луг, где мы с Лио готовили войну сорняков, и некоторое время работал (или притворялся, будто работаю). Оттуда я мог смотреть через реку на владение Шуфа. Арсибальт обычно работал в эркере: на подоконнике рядом с его креслом всегда лежала стопка книг. Если во владении были посторонние, он поворачивал книги корешками к окну, и я с луга видел их бурые переплёты. Если Арсибальт оказывался один, он поворачивал их белыми обрезами. Приметив это, я бросал работу, забирал из галереи свои теорические записки и шёл — по мосту, через страничную рощу — во владение Шуфа, как будто хочу позаниматься. Несколькими минутами позже я уже сидел, скрестив ноги, на полипласте и работал с табулой. Закончив, я выбирался в большой подвал и, прежде чем подняться по мощёной лестнице, смотрел на дверь: если в здании кто-нибудь был, Арсибальт её закрывал, если всё было чисто — оставлял приоткрытой.

Одно из многих преимуществ фотомнемонической табулы перед обычными фототипиями состоит в том, что она испускает собственный свет, так что можно работать в темноте. Табула начиналась и заканчивалась днём. Если прокрутить её к самому началу, она превращалась в лужицу голубовато-белёсого света: несфокусированное солнце и небо, записавшиеся, когда я активировал табулу на вершине пинакля во время воко фраа Пафлагона. Запустив просмотр, я мог наблюдать неопределённое мелькание (момент, когда я убирал табулу в щель) и затем изображение: очень чёткое, но геометрически искажённое.

Почти всю площадь диска занимало небо с аккуратным белым кружком солнца чуть в стороне от центра. По краю шла тёмная неряшливая кайма, вроде плесени на круге сыра: горизонт, весь, во всех направлениях. В геометрии «рыбьего глаза» нашему «низу» соответствует край диска, «выше» значит ближе к центру. Если бы несколько человек встали вокруг Ока Клесфиры, на табуле их головы были бы направлены к центру, как спицы в колесе, а туловища составляли обод.

Чтобы разобраться с изображением по краю диска, я прибег к функциям выбора и увеличения фрагмента. В одном месте на светлом небе была как будто тёмная риска. При ближайшем рассмотрении это оказался пьедестал зенитной призмы рядом с Оком Клесфиры. Как стрелка, указывающая север на карте, он позволял мне сориентироваться. Примерно на четверть окружности от него располагалась вторая риска, пошире и покороче. Только повернув её к себе и дав глазам привыкнуть к искажению, я узнал человеческую фигуру, с головой закутанную в стлу: открытой была только одна рука до локтя. Фигура гротескно расплывалась к краю диска. Это был я, только что вставивший табулу в Око Клесфиры и теперь тянущийся за чехлом. Глядя на раздутое «книзу», то есть к краю диска, страшилище, я расхохотался: мой локоть получился размером с луну, я мог различить родинку, сосчитать все волоски и веснушки. А я-то, наивный, накрыл голову стлой и думал, что спрятался! Попади табула к Трестане, отыскать виновного не составило бы труда: достаточно было потребовать, чтобы каждый в конценте показал правый локоть.