Том 12. Пьесы 1908-1915 - Максим Горький

Иванов. А я вот Иванов, однако — не скучаю. Нисколько даже.

(Глинкин пожимает плечами.)

Наташа (с покупками, в дверях магазина). Здравствуйте, Пинкертон!

Иванов (щёлкая каблуками). Позвольте помочь?

Наташа. Не трудитесь. У нас домашних кавалеров в избытке заквашено. Вы с чем?

Иванов. С бумагами. А сейчас — к соседу вашему. До свидания!

Глинкин. Удивляюсь, как вы можете фамильярничать с этим…

Наташа. Ах, в моих жилах течёт рыжая, плебейская кровь. Крёстный здесь? (Идёт наверх.) Скажите Поле, что можно накрывать стол.

Глинкин. Ефимов, ступайте, скажите.

Ефимов (обиженно). Вы, сударь мой, тише командуйте! Я человек неожиданный, никто не знает, на что я способен.

Глинкин. Я не командую… Скучно, чёрт возьми! Вот и пожар был, а скучно…

Ефимов (миролюбиво и уныло). Вам жаловаться не на что. У вас всё-таки фамилия оригинальная: Глинкин. Глинку напоминает, оперу «Жизнь за царя». А вот, если Ефимов, так уж это безнадёжно…

Глинкин (с достоинством). Глинкин — это руссофизм, — понимаете? Моя фамилия — де Глинкэн, мой дед был француз, дворянин. А Глинкин — это переделка на русский лад, руссофизм… то есть руссизм…

Ефимов (вздохнув). Хотя бы и так — всё-таки хорошо. Но — уж если Ефимов, так что же? Вы можете представить себе — монумент Ефимову? Если поставить такой монумент на площади — так по ней никто ходить не будет…

Глинкин. Возможно — не будут! Фигура у вас…

Ефимов. Тут не в фигуре суть. Многие люди не обладали фигурой, а монументы им всё-таки поставлены.

Глинкин. Впрочем, я не совсем понимаю вашу идею…

Ефимов (задумчиво). Идея — простая. Все великие люди носили соответственные фамилии: Аристотель, Эмиль Золя, Степан Разин. А если сказать: великий человек — Ефимов — никто этому не поверит…

Бобова (идёт из кухни). Наташа пришла?

Глинкин (кивая на пакеты). Видишь…

Ефимов. Бобиха, — жену мою не видала?

Бобова (ставит стулья к столу). А вон, поглядите, на дворе-то… То есть до чего благочестивец наш, боголиз, кривой, Палагею заел — даже глядеть обидно!

Ефимов (у окна). С кем это она там?

Бобова. Только и твердит: я тебя с земли поднял, я тебя из грязи вынул!

Глинкин. Это мне не интересно…

Бобова. Эка важность — поднял! Эдакую-то бабочку, да не поднять! Всяк бы поднял, да снова положил, дело — дешёвое, а удовольствие большое, — да!

(Ефимов быстро идёт в кухню.)

Глинкин (Бобовой, тихо). Ревнив, чёрт!

Бобова. Без ревности любовь — как без соли хлеб.

Глинкин (идя за Ефимовым). Бобиха, скажи, чтоб скорее собирали обедать!

Бобова (про себя). Поспеешь, дроздова голова!

Полина (с тарелками). Господи, как тут всё нехорошо…

Бобова. Кому прибрать? У вас все — баре.

Полина (развёртывая пакеты). Ты в судьбу веришь?

Бобова. А как же?

Полина. И в бога веришь?

Бобова. И в бога. Что это ты, матушка, спрашиваешь как?

Полина. А кто сильнее: судьба или бог?

Бобова. Ну, уж этого я не знаю… Уж чего не знаю — так не знаю… Этого, поди-ка, и боголюбивый муженёк твой не знает, одноглазый чёрт! Ох, Поля, Поля, тяжела твоя доля…

Полина. Значит — заслужила такую.

Бобова. А ты — полно! Согрешив на грош, на рубль каешься… Ой, ой, утки-то, утки… (Бежит в кухню, в двери сталкивается с Яковлевым.)

Яковлев. Что ты, — слепая?

Бобова. Ох, прости…

Яковлев. Демоны… (Идёт в магазин.)

Полина. Подожди минуту.

Яковлев. Чего такое?

Полина. Напрасно ты сдал флигель.

Яковлев (приостановясь). Это — твоё дело?

Полина (твёрдо). Моё!

Яковлев (удивлён). Чего?

Полина. Это человек нехороший.

Яковлев. А тебе какое дело, а?

Полина (волнуясь). Ты — добрый… ты поймёшь, ведь я — молчу! Я всегда молчу! Ведь уж если я говорю — значит…

Яковлев (строго). Значит — я с тобой должен серьёзно поговорить! Я и поговорю! (Быстро идёт в магазин.)

Полина (оглядывается вокруг, почти с ужасом, шепчет). Ах… ну, хорошо… ну — всё равно…

Клавдия (вбегает со двора, встревожена). Поля, милая! Мой-то накрыл было меня с Ивановым, — слушай-ка, сходи к Дуне — пусть она скажет, что я с ней говорила через забор, — сбегай, милая… Что ты какая? Дурно, что ли, — что ты?..

Полина (как в бреду). Клава, ну — скажи правду: ведь меня можно пожалеть, выслушать? Ведь я всё молчу, я уже третий год молчу, вся живу, спрятавшись в сердце своём, — вся в своём сердце…

Клавдия (беспокойно). Поля, что ты говоришь? Нездоровится тебе?

Полина (тихо, горячо). Подожди, — ну, хорошо: если даже я грешница, если я тяжело согрешила…

Клавдия. Э, что вспомнила…

Полина. Нет, подожди! За грех мой — меня напугали, меня мучили, — господи, как мучили… А в чём я грешна? Разве несчастие — грех? Ведь я же не собака, ведь меня нельзя звать, как собаку, — свистнул кто-то, и я должна бежать к нему, если он свистнул мне, — ведь я же человек, я…

Клавдия (оглядываясь). Ах, да послала бы ты к чёрту своего кривого! Что мне делать? Сейчас придёт мой, — Полинька, сбегай к Дуне-то! Скорей…

Полина. Зачем?

Клавдия. Ах, боже мой, ты ничего не можешь понять…

Полина. Не могу.

Ефимов (идёт из магазина, тягуче говорит). А вы, сударыня, опять начали беседы ваши сквозь забор?

Клавдия. А тебе опять мерещится?

Ефимов. Ты с кем говорила?

Полина (прибирая на столе, машинально говорит). С Дуней говорила она…

Ефимов (смотрит на неё). Я спрошу Дуню!

Клавдия. Спроси.

(Полина вдруг тихонько засмеялась.)

Ефимов. Это над чем же вы?

Полина (почти со слезами, тоскливо). Над собой, право — над собой.

Ефимов. Что же такое смешное в себе нашли вы? Не вижу я ничего весёлого!

Клавдия. При тебе и с горя засмеёшься.

Бобова (зовёт из кухни). Поля, Клава…

(Обе ушли. Глинкин сносит с верха зеркало, в позолоченной старой раме, ставит на пол у лестницы.)

Ефимов (рассматривая себя, вздыхает). Дрянь зеркало.

Глинкин (поправляя галстук). Для местного населения вполне годится.

Ефимов. Дрянь. Человеку надо видеть себя в сиянии всех качеств, а тут — пятно.

Глинкин. Ты и есть пятно. Клякса на странице истории культуры.

Ефимов (отходя). Любишь ты критические слова. А по-моему, критик — просто человек дурного характера.

Глинкин (идёт в магазин). Много ты понимаешь.

Ефимов. А кто же повесит зеркало? (Ворчит.) История… На кой чёрт она мне, история! Дурак…

(Ефимов, нахмурясь грозно, смотрит вслед ему, потом берёт со стола ножницы и наносит ими колющие удары и воздух. В двери магазина стоит Лузгин, чисто и скромно одетый человек лет за сорок, в котелке, сдвинутом на затылок, с портфелем подмышкой. Стоит, склонив голову на плечо, и смотрит на Ефимова с улыбкой. У него лицо и взгляд человека ненормального.)

Ефимов (нанося удары, бормочет). А — вот… и вот!.. И напишут в газетах, а ты не прочитаешь…

Лузгин (шагнув в комнату). Гимнастика? (Делает правой рукой, с котелком в ней, нелепейшее движение.) Здравствуйте! Часовых дел мастер?

Ефимов (сердито). Нет ещё.

Лузгин. Я хотел бы часы починить.

Ефимов. Чините.

Лузгин. То есть отдать их починить.

Ефимов. Отдайте.

Лузгин. А — кому?

Ефимов. Хоть трубочисту, мне всё равно… (Лузгин идёт к нему, тихонько посмеиваясь и немного подпрыгивая. Он так забавен, что Ефимов, сначала отступавший от него, остановился, ухмыляясь. Лузгин смеётся громче, бросает портфель на стол. Ефимов тоже начинает смеяться.)