Двадцатые (СИ) - Нестеров Вадим

Выделяемого преподавателям пайка не хватало, студенты же просто голодали. Как вспоминал наш летописец Василий Емельянов, «студенческая стипендия состояла из денежной и продовольственной частей. На деньги, получаемые раз в месяц, можно было у частных торговок купить стакан семечек. Продовольственный паек состоял из муки и селедки. В это время в Москве открылись небольшие частные пекарни, где муку можно было обменять на хлеб. Сложился обменный эквивалент — за фунт муки пекари давали фунт хлеба».

Дело доходило до того, что 25 декабря 1919 года Организационная комиссия МГА объявила незапланированные каникулы с 28 декабря 1919 по 2 февраля 1920 года «ввиду продовольственного затруднения в Москве», для того, чтобы студенты и преподаватели «имели возможность съездить на родину и подкрепить свои силы и здоровье сравнительно лучшим питанием».

Студенты подрабатывали, преподаватели же выкручивались как умели. 25 апреля 1922 года начальник хозяйственного управления Т.И. Понамарев поставил перед правлением МГА вопрос «о сохранении травы в парке Академии» (ныне территория Парка Горького), для чего предложил запретить служащим и профессорам пасти в саду и во дворе МГА «коз и другой скот». Однако вскоре в Правление поступил встречный документ - коллективное заявление служащих и преподавателей (среди которых был и один из учредителей - Я.Я. Энслен) с просьбой не лишать преподавателей возможности держать коз и выделить им для выпаса непригодный для сенокоса участок парка.

Холод донимал не меньше голода. Как вспоминал один из преподавателей, Дмитрий Моцок: «Затем наступила суровая зима 1919/20 года. Центральный корпус только прогревал трубы, а геологический обледенел. В аудитории при +2° и ниже собирались замершие лектора и студенты, уцелевшие от мобилизации и кое-как вели работу».

В декабре 1921 года профессор Губкин на заседании Правления сообщил о том, что в металлургическом корпусе и, в частности, в его квартире замерзли водопроводные трубы.

«Весь 1921 год, — вспоминал В.С. Емельянов, — мы мерзли в общежитии, мерзли на улице в солдатских телогрейках идовольно поношенной обуви и не могли согреться в плохо натопленных аудиториях. Сидеть на лекциях было неудобно, тем более писать, так как мы обычно не снимали верхней одежды. Профессора и преподаватели читали лекции и вели занятия, также не снимая пальто, — все это производило унылое впечатление какого-то митинга, на который собрались случайно проходившие по улице люди».

Мудрено ли, что в подобных обстоятельствах у Академии были большие проблемы с набором кадров? Как вспоминал Федоровский, «…Необходимо было собирать профессуру. Это дело двигалось значительно трудней, так как раз то было время, когда интеллигенция бежала из центра на Украину, на Дон, за границу. Петербург совершенно опустел, Москва в значительной степени, так что подобрать преподавательский персонал в эти годы было почти невозможно, несмотря на большие связи и на желание целого ряда профессоров работать…».

17 декабря 1918 года в «Известиях ВЦИК» (№ 276) была опубликована заметка «К открытию Московской горной академии», в которой Организационная комиссия приглашала на работу профессоров, преподавателей, ассистентов и лаборантов вузов. Там же был указан и запланированный штат: 21 профессор и 84 преподавателя, ассистента и лаборанта. Однако и более полугода спустя, в августе 1919-го, в штате Московской Горной академии значилось только 19 профессоров и 23 преподавателя.

Кроме нехватки преподавателей, начались проблемы и среди учредителей Московской горной академии.

В 1920 году Академию покинул один из учредителей, первый декан металлургического факультета Михаил Карлович Циглер.

Дело в том, что оборудования для металлургического факультета в первые годы в Московской горной академии практически не было, учить студентов приходилось «на пальцах», что бывший профессор Варшавского Политехнического института не без оснований считал профанацией. Проблема усугублялась тем, что из-за отсутствия приборов и оборудования Михаил Карлович не мог продолжать и собственные исследования, которые для него были чрезвычайно важны. В результате Циглер принял решение уйти из Академии и перебрался из Москвы в Питер, где ему предложили должность профессора Первого Петроградского Политехнического Института.

Возникли проблемы и с горным факультетом. Единственный в пятерке учредителей горняк, Георгий Васильевич Ключанский, оказался неважным преподавателем, зато прекрасным прожектером, причем невероятно обидчивым прожектером.

Достаточно сказать, что в мае 1919 года он предложил устроить во дворе Академии показательную воздушную дорогу, а также искусственные магнитные залежи. До реализации этих проектов дело, слава богу, не дошло, но одно из его безумных предложений к тому времени уже было принято.

Еще в декабре 1918 года у Георгия Васильевича возникла идея создания образцового каменно-угольного рудника в Подмосковном угольном бассейне. Инициативу поддержали сверху, и решением коллегии Главугля от 7 июля 1919 года Московской горной академии было передано угольное месторождение, расположенное в Тульской области рядом с поселком Епифань.

Можете себе представить? В стране голод, разруха и война, в Академии за что не хватишься – все валится, профессора на работу добраться не могут из-за занесенных снегом улиц, а тут еще жерновом на шее висит «образцово-показательный рудник», причем – в Тульской области. И не просто так висит – с вас требуют добычу угля, нормальную хозяйственную деятельность и т.п. У студентов возникают закономерные вопросы – я вообще учиться пришел, или в шахтеры завербовался? Ну раз «практика», два «практика» - а дальше? Да и профессора вряд ли радовались, оказавшись в роли шахтного управляющего.

В общем, в феврале 1920-го на заседании горного факультета вопрос о руднике был поставлен ребром. Руководство факультета свою позицию выразило недвусмысленно: «образцовый рудник в условиях текущего момента создать невозможно, что Академия несет на себе бремя различных неприятных забот, касающихся хозяйственной части рудников, что педагогическая сторона дела развита слабо, что Академия не ставит себе задачей эксплуатацию рудника, что студенты, пропуская занятия в стенах Академии, отдают свое время нецелесообразной для них работе».

Преподаватели-горняки предложили «отказаться совершенно от рудника и обратиться в соответствующие учреждения с просьбой предоставить Академии возможность посылать своих студентов на летнюю практику на какой-либо образцовый рудник, чтобы ее проводили тамошние инженеры». Эту резолюцию поддержали, среди прочих, Н.М. Федоровский, декан геологоразведочного факультета Г.Ф. Мирчинк и первый декан горного факультета М.В. Сергеев.

Сказать, что Ключанский обиделся – это ничего не сказать. Он написал огромную записку, в финале которой, по сути, выдвинул против руководства Академии политические обвинения:

«Постановление горного факультета, — писал он, — … я считаю позорным для учреждения, призванного насаждать новое горное образование в стране. Если по такому же пути пойдет и дальнейшая деятельность факультета, до сих пор не предоставившего ничего реального взамен разрушенного в смысле развития учебно-практической деятельности, необходимой для достижения главной цели, поставленной горному факультету, «выпустить из школы жизненных работников горных практиков, а не теоретиков», совершенно не нужных стране, то результаты таковой деятельности будут ничтожны».

Г.В. Ключанский на бурении скважины.

Обещавший быть весьма масштабным конфликт не получил развития по самым тривиальным причинам – в том самом 1920 году Ключанский со всем своим семейством убыл в длительную научную командировку в Германию, и его дети стали учиться в русскоязычной народной школе Берлина.