Дневник заштатной звезды - Пол Хенди

26 ноября

Сегодня в Лондоне открылся новый клуб «Оболочка», и мы с Пиппой ходили на церемонию.

Посидели в VIP-баре (порознь), попозировали перед фотографами (по отдельности), а затем ушли (каждый сам по себе).

Мне очень хочется пригласить Пиппу в качестве почетного гостя на мой день рождения, но, к сожалению, нам никак не удается выкроить время, чтобы нормально поговорить.

21 ноября

Пиппа. Я. Кинопремьера. Красная ковровая дорожка. Знаменитости. Шампанское. Канапе. Папарацци. Бла-бла-бла.

28 ноября

Только что закончил свой прямой репортаж для сегодняшних «Сливок». Вся эта фишка про «Саймона, дерущегося со всеми, кто ему не нравится», по-моему, чересчур затянулась. К примеру, сегодня мне пришлось заниматься рестлингом сразу с двумя: с Нилом и Кристиной Гамильтон.[49]

По сценарию мне надлежало сцепиться с Гамильтонами и в ходе схватки задавать вопросы по теме, однако довольно скоро всем стало ясно, что из этого ничего не выйдет. Большую часть интервью я корчился от такой жуткой боли, что просто не мог говорить. Уже в начале поединка выяснилось, что Нил весьма неплохо владеет классическим «полунельсоном», а Кристина, давняя активистка Всемирного фонда охраны дикой природы, вообще изобрела свой фирменный приемчик под названием «поцелуй смерти» (от одного лишь воспоминания о нем меня начинает подташнивать).

Почему Лиззи и компания с таким упорством заставляют меня интервьюировать всю эту заштатную шелупонь? Вот Клодия с Пиппой – те всегда работают с реальными звездами и известнейшими актерами Голливуда. Почему не я? Чувствую, что мой огромный потенциал не востребован даже вполовину. Неужели они не понимают, что я способен на большее?

Нет, я решительно отказываюсь носить бирку с надписью: «Еще одна знаменитая пустышка».

29 ноября

Встретился с Пиппой в «Мет Баре». Мы провели там всего час, поскольку Пиппа заметно расстроилась, не увидев ни одного папарацци.

– Какой смысл приходить в «Мет Бар», если там нет ни одного папарацци? Как же все узнают, что ты здесь был?

Она произнесла это без всякого намека на иронию, и на какую-то долю секунды мне показалось, будто я увидел совсем другую Пиппу, которая мне совсем не понравилась. Разве для этого люди выходят в свет? По-моему, в бар ходят, чтобы поговорить, посмеяться, пофлиртовать, поесть, попить, развлечься самим и развлечь окружающих То есть побыть в обществе и получше узнать друг друга. Но Пиппа, кажется, считает, что единственное, ради чего стоит выходить из дому, так это повышение собственного престижа и продвижение карьеры. Я даже чуть было не выложил ей все это, но в конце концов передумал и просто согласился. В основном потому, что на ней были плотные джинсы в обтяжку и прозрачная блузка при отсутствии бюстгальтера.

Поскольку папарацци поблизости не наблюдалось, мы вышли из бара вместе и решили немного подышать воздухом. На Парк-лейн было голодно, сыро и промозгло, но рядом с Пиппой я чувствовал себя словно в уютном коконе. Я нежно взял Пиппу за руку, понимая, что сейчас самое время.

– Можно пригласить тебя в качестве особого, почетного гостя на мой день рождения? – мягко спросил я.

И тут она взглянула на меня своими огромными, прекрасными, сверкающими голубыми глазами. В этот момент передо мной стояла не Честолюбивая Танцовщица и не Звезда ТВ. Это была просто Пиппа – девушка, которую только что пригласили на свидание, на мгновение потерявшая дар речи. Я видел, что ее переполняют чувства. Мне показалось, что где-то вдалеке тихонько заиграла скрипка. Отражаясь от мокрого асфальта, луна окружала двух влюбленных мягким ореолом бледного света. Пиппа ласково улыбнулась, но уже в следующий миг улыбка исчезла.

– Ну наконец-то, – обрубила она, резко выдернув руку. – А-то я уж боялась, что никогда не дождусь. Робби Уильямс там будет?

Скрипка оборвалась, и снова пошел дождь. Пиппа поймала такси и сказала, что увидимся на вечеринке в пятницу.

1 декабря

Сегодня произошло нечто очень странное.

Я как всегда разбирал почту: счет за телефон (78,36 фунта), счет за электричество (38,46 фунта) и просьба от некоего Роджера прислать ему фото с автографом и пару «использованных трусов».

Но странным было не это.

Я также получил три конверта с «макулатурой». Одно письмо предлагало мне вступить в клуб любителей вина. Второе – кредитную карту под низкий процент с верхним пределом в 10 000 фунтов. А третье пыталось втюхать страховой полис, по которому «платит даже тогда, когда ваша жизнь всего лишь в критическом состоянии» (мне особенно понравилось это их «всего лишь»). Я решил, что мог бы объединить все три варианта: купить на кредитку две тысячи бутылок вина, напиться до коматоза, а затем получить деньги по страховке, чтобы расплатиться за все сполна.

Но опять же, странным было не это.

В почте оказалось еще одно письмо. Когда я вскрыл конверт, из него выпал чек на 250 000 фунтов, оформленный на мое имя.

Вот это-то и было странно.

Сначала я принял чек за очередную «макулатурную» завлекалку. Один из тех хитроумных трюков, что заманивают дурачков-покупателей: «250 000 фунтов уже практически Ваши! Осталось лишь позвонить по указанному номеру»; а внизу – сноска мелким шрифтом: «Стоимость минуты звонка – 250 000 фунтов».

Но я ошибся.

Это был самый настоящий банковский чек на 250 000 фунтов, оформленный на мое имя.

Чек был подписан мистером Л. Уинтропом (старшим) из «Уинтроп, Уинтроп, Голдблюм и Кэй» (адвокатской конторы).

И все. Никакого сопроводительного письма. Никаких пояснений. Ничего.

Канцелярской скрепкой к письму был прикреплен сложенный пополам листок линованной бумаги, вырванный из блокнота. Развернув его, я сразу узнал неподражаемые каракули Винса:

Сыну, которого у меня никогда не было.

Похоже, здравого смысла у меня оказалось меньше, чем денег. Решай сам, что с ними делать, когда придет время.

Удачи тебе, дружище.

P. S. Да благословит Господь албанцев, умеющих по достоинству оценить настоящий талант. Может, тебе стоит попытать счастья там?

Я позвонил в адвокатскую контору, подтвердить получение чека. Говорил с Лайонелом Уинтропом (старшим). Он объяснил, что данная сумма была выплачена Винсу за две недели до смерти и представляет собой гонорар от продаж его хита «Кремовый свитер, синие джинсы». Оказывается, пластинка побила все рекорды популярности, став самым продаваемым диском за всю историю Албании. Общий тираж превысил два миллиона, а сам диск продержался на верхней строчке албанского хит-парада в течение семи месяцев и стал сдавать позиции лишь в июне. Но в том же июне пришло сообщение о смерти Винса, и рейтинг пластинки моментально подскочил, вернувшись на прежнюю позицию, где и остается по сегодняшний день. Мистер Уинтроп (старший) также пояснил, что, будучи единственным законным наследником имущества Винса, я могу ожидать подобных чеков каждые шесть месяцев в течение всего времени, пока пластинку продолжают крутить по албанскому радио. И добавил, что, поскольку «Кремовый свитер, синие джинсы» является одним из пяти дисков, официально разрешенных к трансляции по албанскому радио, я, вероятно, буду получать регулярные чеки еще очень и очень долго.

Я положил трубку, и слезы сами полились у меня из глаз. Это были слезы радости вперемешку со слезами вины. Нужно, правда, признать, что слезы вины закончились довольно быстро. Остаток дня я провел, насвистывая мотивчик «Кремового свитера, синих джинсов» и разглядывая карту Албании в географическом атласе.

Решай сам, что с ними делать, когда придет время.

Я думаю, время пришло. Время покупки нового «порша» (разумеется, во имя светлой памяти Винса Зависти).

16 декабря

Я всегда считал, что узнаю о том, что стал отцом, самым традиционным образом. Из родильной палаты выйдет врач в зеленой маске, халате и резиновых перчатках, пожмет мою руку и протянет сигару. «Поздравляю вас, Саймон, вы стали отцом». И уж чего я никак не ожидал, так это того, что придется включать НТВ-1 и узнавать новость одновременно с двенадцатью миллионами человек.

Когда пошли первые кадры «Меча правды», я буквально оцепенел. Я не знал, как реагировать, когда Мими все-таки откроет свой секрет. Обрадуюсь ли я, если отец – я? Расстроюсь ли, если нет? Обрадуюсь ли, если отец не я? Расстроюсь ли, если да?

Я смотрел на бегущие титры и понимал, что ненавижу Дэвида Малрайана – пусть не настолько сильно, как Рикардо Манчини, но явно с запасом ненавижу. Заставка программы оказалась не менее претенциозно-надменной, чем сам ведущий. Энергичный и громкий рок служил фоном для черно-белых кадров с бегающим и прыгающим Малрайаном, которые то и дело прерывались крупными планами его физиономии, изо всех сил пыжащейся удержать торжественную мину. Наконец заставка кончилась, и кадр плавно растворился, уступив место изображению Малрайана, неторопливо шагающего по улице захудалого городского микрорайона, в котором я сразу признал место, где обитала Мими.