Когти тигра (сборник) - Леонид Платов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И когда в одно из воскресений Григория опять навестили рыбаки, он прежде всего потащил их из палаты в коридор — не терпелось похвалиться перед ними своим недавно приобретенным умением.
— Ось побачытэ! Бигаю, як на ходульках!
Он быстро запрыгал по коридору.
Костыли разъезжались, ноги слушались еще плохо. Но Григорий трудился изо всех сил. Проскакав до конца коридора и обратно, он притормозил, затем поднял к гостям оживленное, раскрасневшееся, с капельками пота лицо:
— Ну як?
Он ожидал удивления, похвал. Но гости почему то молчали. Ни один не сказал: «Ну здорово же!» Или хотя бы: «Молодец ты!» Стояли неподвижно у стенки и, понурясь, безмолвно смотрели на него.
Странно! Григорий почувствовал себя обиженным. А он так для них старался!
Наверное, потому не похвалили его, что они — взрослые. Жаль, Володьки нет среди них. Некому по настоящему оценить.
А почему его нет? И на этот раз нет? Что случилось? Из за чего они такие сумрачные, понурые, неразговорчивые?
Внезапно чудовищная, дикая, ни с чем не сообразная догадка мелькнула. «Володька — нэ живый!»
Григорий порывисто подался на костылях к рыбакам:
— Володька… — и запнулся.
Снова молчание. Гости стоят у стенки и старательно прячут глаза от Григория.
Потом гуськом и очень медленно они потянулись к выходу, поднимая ноги в резиновых сапогах, чтобы не шаркнуть, упаси бог, по натертому больничному полу.
И на Володьке были когда то такие сапоги… И отвороты у него тоже были спущены щегольски на голенища…
Только дойдя до порога, один из рыбаков обернулся и сказал негромко:
— Докторша не разрешала говорить. А сегодня спрашивали у нее, и она разрешила. Значит, все, дело твое на поправку! Вернемся с моря, еще придем!
Они ушли, а Григорий так и остался стоять посреди коридора один на своих костылях.
«Володька нэ живый! Его Кот в сапогах нэ живый!» Может ли это быть? Значит, Черное море есть, город Севастополь есть, а Володьки уже нет и не будет никогда?..
Григорий вернулся к себе в палату очень тихий и, сбросив халатик, сразу же полез под одеяло, даже не поболтав ни с кем из соседей перед сном.
— Не заболел ли, Гриша? — заботливо спросили его.
— Ни. Я здоровый…
Да, он то здоровый, а Володьки уже нет! «Володька нэ живый!..»
И тут новая мысль сразила его, буквально придавила плашмя к подушке и матрацу. Ведь это он, именно он, никто другой, виноват в том, что Володька погиб! Он не смог достаточно быстро притабанить… Сдуру еще и оглянулся на ту мину. Потерял несколько драгоценных секунд. А ведь дело было в секундах!..
Утром Григорий не запрыгал к окну, как обычно; Море расстилалось за окном синее синее. Но к чему смотреть на него? Оно же только мучает, напоминает о Володьке…
«КЛИНИЧЕСКАЯ» ТУСЯ
Угрюмый, насупленный, слонялся Григорий по больнице. Костыли будто аккомпанировали его мыслям. Сухо пощелкивая в такт, они приговаривали: «Так то, брат! Так то, брат!»
Однажды его по рассеянности занесло в женское отделение.
Там, в коридоре, он увидел девочку, которая читала, пристроившись у окна. Девочка сидела на табурете, согнувшись, уперев руки в колени. Раскрытая книга лежала перед нею на другом табурете. Поза была не только странная, но и очень неудобная.
Григорий в изумлении остановился. Довольно долго простоял он так, пока девочка наконец не удостоила заметить его присутствие.
Над книгой поднялось измученное, почти серое лицо с прилипшими ко лбу мокрыми прядями. Дыхание было затрудненное, со свистом. Узенькие плечи поднимались и опускались, в мучительном усилии проталкивая воздух в легкие.
— Ну чего ты стал? — спросила девочка сердито, но с расстановкой, потому что жадно хватала воздух ртом. — Не видишь, у меня приступ!
Григорий удивился еще больше:
— А ты читаешь?!
— Я читаю, чтобы отвлечься.
— Но ты же плачешь, — робко возразил он, видя, что по лицу девочки текут слезы.
— Фу какой глупый! Я плачу не о себе. Я плачу о бедной Флоренс.
И она с раздражением перевернула книгу обложкой вверх. Там стояло: «Диккенс. Домби и сын».
После этого она отвернулась и опять уткнулась в книгу, считая, видимо, что вопрос исчерпан. Григорий молча смотрел на нее. Так прошло две или три минуты. Перевернув страницу, она кинула через плечо:
— Ты еще не ушел?
И сконфуженный Григорий запрыгал на костылях обратно в свою палату.
Однако на следующий день он вернулся. Что то в этом было непонятное, какая то загадка. А когда он натыкался на загадку, ему хотелось немедленно ее разгадать.
Девочки в коридоре не было.
— Кого шукаешь, мальчик? — Из дверей грудью вперед выплыла молодая санитарка, очень разбитная, веселая и такая лупоглазая, что ее можно было принять за краба красняка.
Озираясь по сторонам — деру бы дал, если бы не эти костыли, — Григорий пробурчал:
— Була тут… Кныжку читала…
— А, ухажер пришел! До нашей Тусечки ухажер пришел! — радостно, на весь коридор заорала санитарка.
Ну и голос, пропади ты вместе с ним! Граммофон, а не голос!
Григорий начал было уже разворачиваться на своих костылях, но громогласная продолжала неудержимо болтать:
— В палате Тусечка твоя, в палате! Консилиум у нее. Ты думаешь, она какая, Тусечка? В газетах пишут про нее. Умерла раз, потом обратно ожила. Клиническая смерть называется!
Она произнесла «клиническая» с такой гордостью, будто сама умерла и ожила. Григорий совсем оробел. Стоит ли связываться с такой девчонкой? Еще от главного врача попадет. «Консилиум»! «Клиническая»!..
Но вечером, ужасно конфузясь, он в третий раз притопал к дверям женской палаты, хотя знал, что это запрещено.
УМЕРЛА И ОЖИЛА — ЭТО НАДО СУМЕТЬ!
Вообще то Григорий не интересовался девчонками. В окружавшем его мире, еще не обжитом, разноцветном, таившем так много радостных неожиданностей, было кое что интереснее, на его взгляд: море, например, военные корабли, рыбалка, дельфины.
Но «клиническая» Туся, бесспорно, выгодно отличалась от других девчонок. Умерла и ожила! Это надо было суметь. И ведь он тоже умирал и ожил! В какой то мере это сближало их.
Девочка сидела на подоконнике, опершись спиной на раму, с книгой в руках.
Григория она встретила по хорошему.
— Флоренс и Уолтер полюбили друг друга! — радостно объявила она.
Григорий и понятия не имел, кто эти Флоренс и Уолтер, но, будучи вежливым малым, одобрительно сказал:
— Цэ добрэ.
Выяснилось, что Туся больна бронхиальной астмой.
— Вдруг мои бронхи сужаются. И тогда не хватает воздуха. Как рыбе на берегу, понимаешь?
Это то он мог понять. Понавидался рыб на палубе и на берегу.
Часто ли бывают приступы? По пять шесть в день? Ая яй! Он сочувственно поцокал языком.
— В больнице реже, — сказала Туся. — Здесь меня лечат. Еще то хорошо, что во время приступа никто не причитает надо мной. А дома мать встанет у стены, смотрит и плачет. На меня это действует.
Вроде бы невежливо спрашивать у человека: ну а как вы умирали? Но Григорий рискнул спросить.
— О! Это на операционном столе было. — Туся беспечно тряхнула волосами.
— К астме не имеет отношения. Я и не помню, как было. Лишилась сознания, сделалась без пульса. Начали массировать сердце на грудной клетке, делать уколы и искусственное дыхание. Две минуты была мертвая, потом ожила.
Она посмотрела на Григория, прищурясь и немного вздернув подбородок. Все таки она задавалась, хоть и самую малость. Впрочем, кто бы не задавался на ее месте?
Для поддержания собственного достоинства Григорию волей неволей пришлось упомянуть о балаклавской мине.
То, что он тонул и вдобавок был контужен, явно подняло его в глазах новой знакомой. И это было, конечно, хорошо. Но она со свойственным женскому полу неукротимым любопытством тут же принялась вытягивать из него подробности:
— Ну, бухнуло. А дальше? Как ты тонул? Как ты задыхался? Твои бронхи, наверное, сразу же сузились от воды. А второй мальчик? Ты сказал, что в лодке с тобой был еще второй мальчик. Где он? Тоже здесь, в больнице? Что же ты молчишь?
Но Григорий только жалобно и сердито перекосил рот, как обезьяна, у которой отнимают преподнесенное ей лакомство, круто повернулся и застучал по коридору костылями с такой поспешностью, будто спасался от погони.
«ДУРАЧИНА ТЫ!»
Назавтра он не пришел к подоконнику в коридоре. Не пришел и послезавтра. А на третий день, возвратясь откуда то и пробираясь мимо его койки, сосед бросил ухмыляясь:
— Выйди. Ждет.
Он выскочил на костылях в коридор. Там стояла Туся и, нахмурясь, смотрела на него.
