Титановая Лоза - Андрей Ливадный

…Молнии рвали влажный дождливый сумрак.

Возгласы удивления и боли тонули в раскатах грома, шум дождя заглушал вскрики.

Их выбросило в руинах незнакомого городка. Большинство беглецов оказались на крыше неповрежденного пятиэтажного здания, один человек сорвался вниз, канув в дождливый сумрак.

Вспышки молний били, не переставая, дождь то утихал, то снова усиливался, ветер налетал порывами.

Хантер, не обращая внимания на боль в ушибленной руке, встал, подошел к краю крыши и взглянул вдаль.

Очередная цепь молний разорвала небеса, осветив окрестности на многие километры, хмарь дождя смяло ветром, и в дождливом сумраке стали видны очертания исполинской, царящей над местностью постройки…

— Это блок реактора атомной станции… — раздался за спиной Хантера хриплый, сдавленный голос Глеба.

Ни он, ни Хантер еще не подозревали, что в эти секунды начинается история ОРДЕНА.

Дарлинг проснулась с головной болью.

Поспать удалось лишь пару часов, да и то они прошли в тягостном, полубредовом состоянии.

Титановая Лоза села на жесткой откидной койке. Боевая экипировка громоздилась в углу, свет над небольшим столиком по-прежнему горел.

Тяжелые воспоминания последних пресыщенных событиями суток медленно пробивали себе путь через наслоение информации, полученной при чтении носителя данных.

Глеб… Он заходил ко мне…

Доля секунды потребовалась Дарлинг, чтобы стряхнуть наваждение, четко отделить прочитанные воспоминания командора от реальности дня сегодняшнего.

Он умирает…

Придя в себя, Титановая Лоза болезненно вспомнила последний визит Приора. Глеб зашел к ней пару часов назад, сел напротив, долго молчал, а затем, разжав кулак, протянул на ладони микрочип.

— Что это? — не сразу поняла она.

— Хантер просил передать тебе.

— Командор очнулся? — встрепенулась Дарлинг. — Ты провел операцию? Как он?

Глеб опустил голову.

— Операция не помогла. Колонии скоргов по-прежнему нестабильны. Я сделал все, что в силах мнемотехника… Его последняя воля — передать тебе чип. Там записана информация, которую ты давно хотела получить…

— Не говори так, Глеб! — Титановая Лоза порывисто встала. — Какая «последняя воля»? Командор не может умереть!

— Может, — глухо ответил Приор. — Все мы смертны. Он получил больше изменений, чем способен выдержать организм. По сути, Хантер стал первым имплантированным в Пятизонье…

— Неужели нет никакой надежды?

— Надежда есть. Она, как ты знаешь, умирает последней. Ближайшие пять-шесть часов покажут, чего мне удалось добиться.

— А это? — Дарлинг взглянула на чип.

— Это его воля. Прочти. Он записывал воспоминания, пока я пытался стабилизировать колонии скоргов в его организме.

…И вот она прочла их.

Титановая Лоза подошла к вкрапленному в стену зеркально-ртутному пятну, поймала в его глубинах отражение, пытливо всматриваясь в черты своего лица.

Черты, которые видел Хантер, смахнув наледь с колпака таинственного саркофага, найденного в недрах секретных научных комплексов бывшего Академгородка.

Это была я…

Теперь многое вставало на свои места, а многое запутывалось еще больше.

Ее обрывочная, фактически стертая, туманная память о событиях, предшествующих катастрофе, объяснялась не травмами, не имплантациями, проведенными мнемотехниками Ордена. Дарлинг только сейчас поняла — возможно, у нее и не было никакого прошлого?

Глухо, тоскливо и безысходно стало на душе.

Кто я?

Этот вопрос быстро и болезненно приобрел решающее значение, но ответ на него недоступен. Командор Хантер вряд ли скажет больше, чем дали его воспоминания… может быть, только Ипат с Аргелом что-то узнали из документов, найденных в бункере…

Мысли Титановой Лозы метались от одной проблемы к другой, не находя выхода.

Я жива лишь благодаря Хантеру.

Он всегда относился ко мне как отец… Неужели он умрет? Дарлинг вновь присела на край откидной койки, мучительно закрыла лицо руками. Что же делать?

Титановая Лоза не привыкла ощущать беспомощность. Состояние безысходности претило ей, вызывало внутренний протест, бунт против самой себя.

Но что я в состоянии сделать там, где лучший мнемотехник Ордена расписывается в собственном бессилии, оставляя лишь призрачную надежду, давая понять, что даже при самом благоприятном исходе Хантеру долго не прожить…

Что я могу?

Дарлинг охватила дрожь. Воспоминания командора разбудили глубоко упрятанные в подсознании потаенные, недоступные тайники памяти. Произошла цепная реакция, рухнули какие-то барьеры, но сознание Дарлинг не воспринимало ничего конкретного. Ее моральное напряжение росло, затем взгляд внезапно затуманился, она как будто потеряла контроль над мыслями, чувствами, словно непонятный, скрытый внутри нее источник воли получил некие полномочия, перехватив контроль над поступками.

Бледная, напряженная, она встала, резко открыла дверь, не ощущая собственных шагов, прошла по коридору, остановилась подле дверей, ведущих в апартаменты командора, и, коснувшись сенсорной панели, разблокировала вход.

Внутри царил полумрак.

Глеб задремал, сидя в жестком, неудобном кресле, выдранном из какого-то старого автомобиля.

Лоза неслышно прошла мимо, склонилась над Хантером, отрешенно, изучающе глядя на него, затем быстрым, решительным, точным движением взяла с подноса универсальный пистолет-инъектор, приставила его к сгибу своего локтя и коснулась сенсора забора крови.

Десятки иголочек впились в вену, внутри прозрачной цилиндрической емкости запузырилась кровь, затем раздался едва слышный щелчок.

Дремавший в кресле Глеб встрепенулся.

— Дарлинг! Что ты делаешь?!

Он вскочил, но Титановая Лоза резко отвела назад левую руку, кончики ее пальцев соединились в характерном жесте, заставив Приора остановиться.

Он понял, что Дарлинг без колебаний задействует свои боевые способности. «Сердце зверя» под кожей ее запястья уже активировалось, и сейчас достаточно лишь мысленного приказа, чтобы вживленное оружие послало губительный импульс…

— Не мешай! — глухим, ровным голосом предупредила она, правой рукой прижав инъектор к шее командора.

Щелчок, и голова Хантера дернулась, кровь Титановой Лозы попала в его организм, спровоцировав конвульсивное сокращение мышц.

— Что ты делаешь?! — в ярости прорычал Глеб, оправившийся от секундного шока.

Дарлинг обернулась, положила пистолет для инъекций на прежнее место, опустила левую руку и так же ровно произнесла:

— Пытаюсь спасти ему жизнь, разве непонятно?

Глава 7

Выбор

Сосновый Бор

В багряных сумерках текли реки огня.

Невыносимая боль терзала рассудок. Черные стены хаотично возникали то тут, то там, не давая мыслить, разрывая сознание, затем вдруг они исчезали, и взор упирался в освещенные бликами пламени своды исполинской пещеры, разделенной на отдельные залы асимметричными арками из наплывов вулканических пород.

Чудовищные тени копошились во мраке.

Энергетические сущности, слабо потрескивая, распространяя мертвенное свечение, проносились мимо, эманации чужих мыслей вторгались в разорванное сознание, словно он был способен воспринимать много больше, чем дано человеку природой.

Ужасающее состояние не проходило, казалось, что время потеряло всякий смысл, его нет, как нет и тела, а боль, которую воспринимает рассудок, — фантомна.

Здесь, в ирреальном, похожем на библейский ад пространстве, постоянно что-то менялось, текло, искажалось, мимо мелькали фигуры людей, облаченных в защитную броню, проносились силуэты совершенно бессмысленных на первый взгляд механических форм, реже, распространяя ветвистые, изломанные энергетические разряды, медленно проплывали фрагменты зданий, глыбы бетона, многотонные куски горных пород…

Разум отказывался постичь открывшиеся картины.

Они не имели смысла. Фантасмагорический бред…

Изматывающая боль накатывалась волнами, взрывалась, извергалась, казалось, что пытке не будет конца, она теперь единственный удел разорванного сознания.

Затем в глаза ударил нестерпимый свет, и Егор, не выдержав, закричал…

Баграмов чувствовал себя далеко не лучшим образом.

Он очнулся несколько часов назад, но слабость и дезориентация пресекали его слабые попытки встать с жесткой, неудобной постели. Смятые, влажные, местами пропитанные кровью простыни вызывали неприятные ассоциации с лежбищем бродяги в каком-нибудь подвале.

Дверь небольшой комнаты была плотно притворена, под потолком едва тлела, источая желтоватый свет, лампа накаливания.

Душный, затхлый воздух мерзко вонял чем-то терпким, незнакомым…