Никола зимний - Сергей Данилович Кузнечихин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ничего особенного. У меня день рождения и отказываться я не буду.
– Ах, какие мы хорошенькие! И праздник справили, и на работе ничего не случилось, и подлечиться успели. Все путем – сами не болеем и другим больно не делаем. – Михаил захохотал. – Все хорошие, а Козлов плохой. Гуляли вместе, а расплачиваться ему одному досталось. Вот он и будет платить тем, чем может.
– Чего порешь?
Попытки образумить были уже бесполезны. Михаила одинаково раздражали и сочувствие друга, и его праведное возмущение.
– Что порю, спрашиваешь? А то, что хочу! Так есть у тебя выпить или нет? – Он знал, что нет, и все равно спрашивал, а чтобы Васька своей ленивой добротой не помешал ему распаляться дальше, ответил за него сам: – Ты же, Мишаня, вчера еще все выкушал. Вот ежели бы не жадничал, то и аварии бы не сделал, и на сегодня осталось бы…
– Ну и дурак же ты.
– Конечно, дурак. Разве я теперь могу быть умным. Вот Сурен – совсем другое дело. Для Сурена и лекарство нашлось, потому что он может еще пригодиться. А с меня какой теперь прок? Возьмет Кондрат и выгонит завтра из артели. Зачем на меня добро переводить?
– Не заводись, Миша, а то я терплю-терплю, да и… – Васька посмотрел на ветошь, которую держал в руках на протяжении всего разговора, и швырнул ее в ящик на полу.
Когда он замахивался, Михаилу показалось, что его сейчас ударят. Ветошь мягко и бесшумно ткнулась в стенку ящика. А как раз грохота, звона, стука жаждала душа Михаила, сжимаясь и замирая – ими должен был закончиться замах Васькиной руки. И, не услышав их, он ощутил тупую и тяжелую боль. Он стоял и смотрел в лицо старого друга, все еще надеясь, что его ударят. Он даже встал поближе. А Васька развернулся и пошел к дизелям. Доругиваться при гудящих двигателях было несподручно.
– Иди спать! – прокричал Васька. – К вечеру что-нибудь придумаем.
Михаил как можно громче хлопнул дверью и потащился в барак.
Низкая тяжелая туча, приосев, закрывала кромку гор и, словно заклиненная, висела над распадком. Промежуток между камнями и тучей заполнял дождь, а по камням ползли желтые ручьи.
В луже около барака стоял Паршин и мыл сапоги, шаркая пучком травы по грязной кирзе. Не разгибая спины, он поднял голову и радостно поздоровался.
Михаил не ответил ему, но остановился.
– Смотри, как льет, – продолжал радоваться Паршин. – Еле успел проскочить, у самого дома на хвост попало. Ох, не завидую тому, кто сегодня утром снялся. Ох, не завидую.
Михаил мялся возле двери, оттягивая встречу со старателями. Паршин в счет не шел. Никто не мог понять, каким образом мужичонка проскользнул в артель, чем он умаслил Кондратьева, но все знали, что на следующий сезон его в ней не будет – слабоват он для такого дела. Вот и теперь – всего и везения, что от дождя увернулся, другой бы отмахнулся и забыл, а у него радость через край хлещет и разговоров на неделю. Болтовня журчала, как дождевая вода, и Михаил не обращал на нее внимания, пока она не прекратилась. Заметив, что из привычного шума выпал какой-то звук, он насторожился. Паршин продолжал стоять буквой «Г» и, задрав голову, смотрел на него, скорее всего, поджидая ответ на свой вопрос.
– Что ты сказал? – переспросил Михаил.
– Я говорю, ты выехать не успел или как? Почему на базе?
«И этот сует свой нос», – обозлился Михаил, а вслух добавил:
– А почему ты не тормознулся, когда мимо шпарил?
– Когда? – искренне изумился Паршин.
– Перед началом дождя. Струсил?
– А где ты был? – Он выбросил истертый пучок и, стараясь ступать на чистые места, подошел к Михаилу.
– На дороге стоял с нашей стороны «тещиного языка».
– Не видел, честное слово, не видел.
– А-а-а, брось ты, все вы слепые, когда видеть не хотите.
– Точно не видел! Неужели ты думаешь, что я проехал бы мимо, если бы увидел?
Жалкий вид Паршина не вызывал желания скандалить, пугать и без того перепуганного.
– Ладно, нечего мокнуть, айда в барак.
Бубня ему в спину, Паршин дошел до середины коридора и отстал. Михаил, как назло, жил в самом конце барака. При каждом шаге хлипкие половицы грозили заскрипеть. Он ступал как можно мягче. Двери были закрыты, и за ними глухо шумели голоса, но из любой комнаты могли выглянуть на его шаги.
– Козлов!
Не хватило нескольких секунд. Голос доктора, дока из комнаты Паршина.
– Давай пулю распишем! – летело на весь барак.
– Чего орешь? – прошептал Михаил.
– Не понял! – еще громче крикнул доктор и затопал к нему. – Давай пульку распишем. Вся надежда на тебя. Толпа – кто в двадцать одно, кто в дурака, а интеллектуальному человеку приходится оставаться без развлечений.
– Баня горячая?
– Перекрестись, голубушка, о чем ты говоришь, какая сегодня баня, да и зачем тебе баня после дождевой ванны, и так чистенький, наверное…
Он закрыл дверь перед носом доктора, но не успел отойти, а настырный голос уже гремел в комнате.
– Пятидесяточку, Миша, я уже и бумагу расчертил. И Носов там ждет, а третьего, кроме тебя, некого позвать.
– Сказал, не буду! И тише ты, не ори – людей разбудишь, им делом заниматься, а не портянки стирать.
О портянках и о том, что людям, которые спали, придется заниматься делом, он сказал специально, чтобы поставить доктора на свое место, а место его было рядом с Паршиным и определилось в начале сезона. Кичась ординатурой, доктор вздумал отказываться от стирки одежды артельщиков и обязанностей банщика. «Это в Питере ты был ординатором, а у нас будешь ординарцем», – сострил Васька. И Кондратьев его поддержал, уже без шуточек объяснил, что для артели хороший дизелист гораздо нужнее кандидата медицинских наук, а если это оскорбляет доктора, то его никто не держит, потому что за деньги, которые Кондратьев платит, можно выписать двух лекарей и не то что из Питера, а даже из самой Одессы.
Не дожидаясь, пока уберется обиженный доктор, Михаил начал раздеваться и развешивать мокрую одежду на спинки коек. В комнате спало три человека. Васька дежурил в дизельной, а еще двое, наверное, играли в карты у соседей. Сменщик Михаила, Жорка Савчук, храпел в своем углу. Одеяло с него сползло. Заросшая черной шерстью грудь опускалась и поднималась в такт храпу. В комнате было прохладно, и Жорку следовало бы укрыть, но Михаил боялся, что сменщик проснется. Спать ему не хотелось, но
