Забытые письма - Лия Флеминг

Поговаривали, что следующим их грузом, вместо лошадей, станут солдаты с Восточного побережья Штатов – их повезут во Францию, и вообще вся Америка пришла в движение, готовится к войне. В этих словах сквозила надежда. Новое пушечное мясо, со вздохом подумал он. Но силы союзников быстро сломят вражеское сопротивление, и война, как ни крути, закончится.

Внезапно земля задрожала под ним, койка заходила ходуном, и волной взрыва – ничего подобного он не слышал после сражения у Мессина в 1916-м – Гая швырнуло на пол. Что за чертовщина?! Он инстинктивно согнулся, зажав ладонями уши, а в воздухе прогремела серия взрывов.

– Это от гавани! Германцы бомбят Галифакс! Проклятье, бегом в укрытие! – закричал кто-то рядом.

– Надо вернуть лошадей. Накройте им головы… Они до смерти перепуганы! – Гай привычно отдавал приказы, точь-в-точь как прежде, а утреннее небо быстро заволакивало клубами черного дыма. Нет, это не обычные снаряды, облако дыма просто огромно, пыль поднялась до небес, а потом адским ливнем полилась шрапнель. У кого были каски, живо накрыли головы. Те, кому повезло меньше, кричали, когда горячий металл впивался в их плоть.

– Лошади… Надо остановить их, они все разобьют копытами!

Но Гая никто не слушал, каждый искал укрытие для себя. Запах был удушающим, и Гай почувствовал, как ему сдавило грудь. Надо срочно на воздух. Они были к югу от города, вне досягаемости от первых взрывов. Но что же там с «Феломеной», что с теми беднягами, которые остались на борту?

– Надо проверить лошадей, а потом возвращаться, там нужна помощь! Кажется, весь город в огне. Наверняка им потребуется помощь! – кричал он, стараясь собрать разбегающуюся команду.

Пусть он и не понимал, что именно происходит, но ясно видел, что это серьезно, взрыв наверняка унес жизни многих.

– Ребята, ну давайте же, мы должны помочь! – орал он. – Там женщины, дети, они не смогут выбраться!

Они оказались совершенно не готовы увидеть то, что открылось их взорам, когда они выбрались из дыма и языков пламени. Половина гавани сровнялась с землей. Ни одного целого здания. Словно сцена из дантовского «Ада»: повсюду обугленные трупы, в клочья разорванные лошади, дети с широко раскрытыми от ужаса глазами бродят среди того, что прежде было улицами. Такое кошмарное убиение невинных Гай больше ни за что на свете не согласился бы увидеть. Тошнотворно сосало под ложечкой, но он решительно заставил команду двигаться дальше, помогать пострадавшим и собрать по пути всех детей, которых удастся найти.

Подойдя ближе, они увидели, что деревянные дома горят, а высоко на холме собирается толпа, кричащая при виде ползущего на нее огня.

– Что произошло?! – спрашивал Гай каждого встречного, но никто не знал наверняка. Кто-то говорил, два корабля столкнулись и взорвались; кто-то – что подводная лодка торпедировала гавань. Кто-то сказал, что цеппелины бомбят Галифакс и все корабли подались к северу.

Гай чувствовал себя беспомощным. Будь проклята эта война! Здесь просто мирные жители, ни в чем не повинные женщины и дети, все занимались своими обычными делами. А теперь даже на окраине города камня на камне не осталось, ни одного целого дома. Повсюду расползался огонь, и немногим оставшимся в живых не оставалось ничего другого, кроме как организовывать спасательные группы и вызволять людей из-под завалов да заливать водой очаги возгорания.

Город был полон людей в военной форме – способные держаться на ногах помогали, чем могли. Но затем пронесся слух, что у бараков в порту вот-вот взорвется склад боеприпасов, и прокатилась новая волна паники, жители города ринулись заново искать укрытие.

Твердо сдерживая товарищей, Гай не давал панике расползаться.

– Надо двигаться вперед, ребята, – скомандовал он, принимая решения на ходу, отдавая приказы без раздумий, тут же реагируя на опасность. Надо идти в город, помогать людям. Их корабль наверняка пострадал от взрыва, скорее всего, его вообще выбросило на берег, и к плаванию он не пригоден. Но они были связаны своим живым грузом. Без подмоги им не справиться.

– Шевелитесь же, найдите себе дело, тут нужны ваши руки! Мы не можем просто так тут торчать столбами и смотреть, как горит Галифакс! – бешено орал он.

И склад не взорвался – сотни таких же, как он, добровольцев успели понемногу разобрать припасы, поднимая, перетаскивая и сбрасывая в воду все, что может взорваться или загореться.

А ночью повалил снег, валил всю ночь не переставая, толстым одеялом накрыл все разрушенные дома и улицы. Люди прятались от холода, где только могли, в любом здании, сохранившем стены и крышу, в церквях, сараях, даже в палатках, и все равно замерзали до костей в этом страшном буране. Это был последний сокрушительный удар по пострадавшему городу, но пожары он затушил.

Гай едва держался на ногах. Каждая клеточка его тела болела после того, как ночь напролет они с командой старались успокоить лошадей. До утра еще так долго… Во всяком случае, они в тепле. Глаза слипаются от дыма и жара, не отпускает тошнота. Разрушение, свидетелем которого он стал сегодня, оказалось страшнее того, что ему доводилось переживать в окопах. Как странно, он снова выжил, хотя по всем законам должен был бы уже покоиться на дне моря. Он не понимал, почему ему позволено было выжить, когда столько невинных людей погибло. Неужели они мало страдали, что под конец их надо было еще и завалить ледяным снегом?

Всю свою жизнь не забудет он 6 декабря 1917[22] года. Когда же закончится человеческое страдание? Сегодня впервые за много месяцев он вспомнил, что мать встретит это Рождество совсем одна, и почувствовал укол жалости. И на секунду, лишь на долю секунды, подумал о Сельме, Энгусе, Вест-Шарлэнде. И его сморил сон, больше всего ему хотелось спать.

Хестер видела, как деревня все больше озлобляется против семьи Бартли – кто-то просто отдалился и холодно кивал при встрече, а кто-то выражал неприкрытую ненависть. Уже ни для кого не тайна, что сына их расстреляли. Но они никогда не должны узнать, какую роль сыграл Энгус в этой трагедии. Это ее крест, ее позор, она понесет его до конца своих дней. Угрызения совести точили ее изнутри, а молчание Гая разбивало ей сердце. Неужели никак нельзя теперь все исправить? Она ведь даже не знает, жив ли Гай, и у нее едва хватало сил перебираться в каждый новый день, когда она должна встать и в одиночестве бродить по родному дому. Раненых офицеров, за которыми нужен уход, здесь больше нет. Один лишь сад утешал ее. Она начала потихоньку возвращать розовые кусты на место овощных грядок, высаживала декоративные кустарники туда, где они были раньше. Лошадей не было, осталась лишь старушка Джемайма, так напоминающая о Гае, и выглядела она дряхлой и усталой, как и сама Хестер.

В доме осталась пара слуг, но поговорить было не с кем. Ханты перебрались в другой приход, на их место приехал новый викарий – бледный тщедушный юноша с плоскостопием. Увильнул от мобилизации, не иначе, подумала Хестер.

Слова Марты Холбек терзали ее: какую несправедливость она должна исправить? Она держала комнаты мальчиков так, словно они только что вышли. Невыносимо было даже думать о том, чтобы разобрать вещи и освободить их, немыслимо представить пустые холодные спальни. Она словно и не жила, одна видимость. Что же осталось для нее на этом свете?

В кухонную дверь легонько постучал Бивен. Джемайма прихрамывает, надо бы ее подковать – везти ли ее в кузницу в Совертуэйт?

– А что не так с Бартли? Он мой арендатор.

– Я просто спросил, мэм, куда мне лучше поехать, – последовал осторожный ответ.

– Как же он сможет платить мне ренту, если у него не будет клиентов? Отвези ее с утра и оставь у них.

– Слушаюсь, мэм.

– И захватите пистолеты из столовой, там что-то не фиксируется. Передай ему, это не спешный заказ.

Если ее лошадь увидят у него на выгоне, по округе пронесется словечко, что хозяйка поместья не склонна бросать в беде хорошего работника, в каких бы обстоятельствах он ни оказался. Довольно, пора положить конец этой глупости. Пусть они и по разные стороны социальной крепостной стены, но Бартли честные люди. Они не могут отвечать за поступки своего сына, как она не может отвечать за поступки своего. Кто знает, быть может, ее жест поможет им пережить это трудное время, не позволит им задержать ренту. А если они все-таки задолжают? Неужели у нее хватит духу вышвырнуть их из домика? Хестер всей душой молилась, чтобы до этого не дошло.

Рут уговорила родителей Сельмы погостить у них на Новый год, но приехала только Эсси. В черном пальто и фетровой шляпке она выглядела совсем жалко. Других цветов она теперь не носила, и Сельма почувствовала укол стыда, заметив ее грубые башмаки и поношенное коротковатое пальто. На щеках ее ярко проступили ниточки кровеносных сосудов – словно красные чернила на белой бумаге. Вид у мамы был обреченный. Она приехала сюда из чувства долга, против желания.