Энерган-22. Научно-фантастический роман - Хаим Оливер

Нани посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом, вероятно, стараясь понять, сдержу ли я свое обещание. Потом, не проронив больше ни слова, вышел из камеры, вопреки обыкновению тихонько притворив дверь.

Два часа спустя меня снова поволокли на допрос. На сей раз в комнате был и Мак-Харрис — впервые с тех пор, как я оказался в “Конкисте”. Он сидел перед распятием мрачнее тучи, опершись изуродованной щекой о протез. От слабости я с трудом стоял на ногах.

— Садитесь! — бросил Командор, увидев, что я покачнулся.

Я сел. Мак-Харрис пристально посмотрел на меня, но не произнес ни слова. Командор подошел ближе — массивный, с квадратной головой, густые пряди волос спадают на лоб.

— Искров, — начал он, — вы человек неглупый и, наверно, понимаете, что стоит мне сказать слово — и вы расстанетесь с жизнью… Я кивнул. Он продолжал: — Вы сейчас разыгрываете из себя героя — готовы отдать жизнь за гуманное дело и все такое прочее. С нравственной точки зрения весьма похвально. Но точки зрения здравого смысла — глупость чистейшей воды. Вы забыли, что ваше поведение может стоить жизни не только вам одному. Если угодно, можем устроить вам встречу с вашими детьми. И женой. Потому что, как вы, верно, догадываетесь, они более не на Снежной горе…

У меня потемнело в глазах, на миг я потерял сознание. Сквозь темную пелену пробился голос Командора: — Скажу вам откровенно, Искров, если вы до сих пор еще живы, то единственно благодаря сеньору Мак-Харрису — это он взял вас под защиту.

Пейте, пейте, это не яд, а минеральная вода.

Я отхлебнул глоток и только тогда с трудом выдавил из себя: — Да, да, конечно, понимаю… Только сеньор Мак-Харрис мог взять на себя…

— Вообразите, он даже настаивает, чтобы я отступился от вас.

Выпустил на свободу. И ваших детей тоже. И жену.

Я ждал: сейчас будет названа цена этого великодушия.

— Взамен он хочет от вас всего две вещи…

Мак-Харрис по-прежнему хранил молчание, но не сводил с меня пристального взгляда. Командор закончил: — Вы должны указать местонахождение Эль Темпло. И Ясимьенто.

Усилием воли я вытеснил из сознания страшную картину — мои мальчики в змеиной яме — и, подняв голову, отчетливо произнес: — Если бы я знал, то сказал бы в самом начале… наших бесед.

Вы можете, — я чуть было не сказал “вырвать из груди мое сердце”, но благоразумно воздержался, — разорвать меня на куски, бросить на съедение к змеям, убить мою жену, детей, истребить весь мой род, это ничего не изменит. Я не знаю! Не знаю! Повторяю: по дороге в Эль Темпло я спал, меня усыпили. И проснулся уже в джунглях. Когда же я возвращался, меня усыпили в Эль Темпло, под землей, а проснулся я на поверхности.

— Где именно?

— Восточнее Скалистого массива, каких-нибудь полдня пути на машине до Кампо Верде по бывшей автостраде.

— Можете точно указать место?

— Вряд ли. Я находился под действием наркоза. Да и стайфли не позволял ориентироваться.

— Больше вы ничего не помните?

— Ничего.

Все это я повторял уже десятки, если не сотни раз, но Командору явно хотелось показать Мак-Харрису, что больше из меня ничего не выжмешь.

С улицы теперь уже совсем близко долетел шум манифестации.

Крики “Свободу Искрову!”, выстрелы. Мак-Харрис вздрогнул, качнул головой, Командор поспешно нажал кнопку: позади распятия показался телеэкран. Я вспомнил, как за несколько недель перед тем мы наблюдали другую манифестацию и расстрелы на проспекте Дель Принчипе. Но на сей раз прежде, чем включить экран, Командор вытолкал меня за дверь.

— В камеру! — приказал он.

Пока меня волокли по витым лестницам, в ушах не стихал гул манифестации. В камере я рухнул на пол — без сил, но гордый собой: выдержал, не сдался! Неожиданно рука нащупала под рогожей, в изголовье, газеты. Их была целая пачка, за несколько последних дней. Забившись в угол за дверью, спиной к глазку, я погрузился в чтение.

Мне и в голову не могло прийти, что мое возвращение в Америго-сити повлечет за собой такие последствия, причем не только в столице.

Конечно, из путаных, подчас противоречивых сообщений трудно было составить истинную картину происходящего, но одно мне стало совершенно ясно: непрочное спокойствие, установившееся после первого появления энергана, рухнуло, и, кажется, бесповоротно. Джина выбрался из бутылки, в ход пошли силы, развития которых никто не мог предугадать и проконтролировать. Насколько я мог понять из газет, главные события развернулись после просмотра фильма Агвиллы. Джонни Салуд не стал дожидаться вечера. Удрав с пресс-конференции, он тут же пустил его в эфир. Будучи человеком неглупым и хитрым, Джонни после моих разоблачений сообразил, что время Мак-Харриса прошло, и поторопился первым бросить камень в поверженного кумира, завоевывая тем самым славу “борца против «Альбатроса»”.

Сделав свое дело, он исчез, как сквозь землю провалился. Думаю, выжидал, как повернутся события.

“Голос нефтяника” опубликовал проект соглашения с “Альбатросом”, включая требование к Мак-Харрису добровольно предстать перед Верховным судом. Все остальные газеты и экстренные выпуски — одни вкратце, другие подробнее — изложили мое выступление. Даже близкая к Мак-Харрису пресса не посмела полностью опровергнуть мои слова и лишь попыталась бросить на них тень, представив меня “орудием мстительных индейцев”.

Зато газета Моралеса откровенно ликовала. Наконец-то федерации представилась возможность развернуть по-настоящему массовую кампанию против загрязнения окружающей среды! Этому в немалой степени способствовало еще одно обстоятельство (об этом писали все без исключения газеты): Конрадо Мак-Харрис, обожаемый сын и единственный наследник президента “Альбатроса”, хрупкий юноша, которого я видел однажды в кабинете на сто десятом этаже, стал жертвой стайфлита и находится в клинике для апперов, на попечении лучших медиков Веспуччии и их зарубежных коллег. Прибыла многочисленная группа специалистов из Штатов, ожидался приезд хирургов из Бразилии, Франции, Англии. За астрономическую сумму из Италии специальным самолетом была доставлена единственная в мире антистайфлитная камера.

Но оперировать умирающего никто не решался…

Просматривая газеты, я все больше склонялся к мнению, что официальная пресса умышленно сгущает краски, описывая состояние юноши, в надежде смягчить негодование общественности и направить его по другому руслу.

В итоге же все эти сложные обстоятельства вызвали взрыв, прорвавший плотину покорности. Огромные скопления народа выливались в стихийные манифестации. Их не останавливали ни слезоточивые гранаты, ни стрельба. Они требовали одного: свободу Искрову, под суд Мак-Харриса!

День ото дня в шествии принимало участие все больше людей, принадлежащих к разным слоям общества. Раздавались трезвые голоса и в правящей партии — об ответственности каждого за свои действия перед законом, о конституционном праве и прочее, и прочее. Весьма серьезный признак. Видимо, определенные влиятельные круги были уже готовы ради собственного спасения пожертвовать Мак-Харрисом.

Однако Князь хранил молчание, молчало и правительство, молчала армия. И хотя Командор двинул против манифестантов свои испытанные части, его действиям не хватало привычной решительности, он словно не находил в себе сил справиться с накаленной атмосферой в стране.

С каждым днем предприятия “Альбатроса” давали все меньше продукции. Катастрофически падал курс его акций. Видимо, процесс распада зашел слишком далеко, так как никто и не пытался вытащить Мак-Харриса из трясины, в которой он тонул. “Рур Атом” и другие могущественные конкуренты равнодушно следили за крахом своего собрата, обеспокоенные лишь тем, чтобы спасти собственную шкуру. Но и у них под ногами горела земля.

Веспуччия пришла в движение, и остановить его было нелегко.

Обстановка осложнилась еще более, когда стало известно, что члены Союзнического пакта, давние политические друзья страны, встревожены происходящими событиями.

В прессе появились недвусмысленные намеки на озабоченность союзников внутренним положением в стране. Кое-кто из них даже рекомендовал Мак-Харрису “во имя гуманизма и демократии” проявить мужество и предстать перед судебными властями, дабы тем самым доказать свою невиновность. Почуяли ли они, что час Мак-Харриса пробил, и посему спешили приблизить этот час, пока не истек срок ультиматума? Как бы то ни было, все — от правящей верхушки и самого Мак-Харриса до простого люда — с возрастающим напряжением ожидали, что произойдет по истечении неотвратимых седьмых суток. Надо ли добавлять, что я не был исключением?

В тюремное окно доносились выстрелы. Мне они несли свободу.

Или смерть.