Варшавская Сирена - Галина Аудерская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На вилле в Константине мальвы еще не цвели, а по обеим сторонам дорожки, ведущей к дому, росли огромные разноцветные тюльпаны. Как и шесть лет назад, Анна-Мария на минуту остановилась, восхищаясь красотой этой аллеи, и так же, как в прошлый раз, от восторга сердце ее подскочило прямо к горлу.
Она увидела молодого мужчину, он шел с девушкой от дома. Высокий, худой, сероглазый, он, смеясь, что-то рассказывал своей спутнице. Анна почувствовала, как теплая волна неожиданно заливает ее щеки, как пульсируют виски, и услышала приглушенный голос Дануты:
— Адам! Это Аннет ле Бон, из Бретани. Та, с которой я познакомилась в Пулигане, когда ты был болен.
Он остановился, поздоровался и пошел дальше, в направлении калитки, но, видимо, не стал провожать гостью, потому что вскоре догнал их и крикнул:
— Данка!
Они обе обернулись. Теперь Адам уже не смеялся, он стоял совсем рядом и внимательно, молча смотрел на Анну. Их глаза встретились, и, хотя им еще нечего было сказать друг другу, они могли так смотреть долго, жадно, без конца. Анна-Мария почувствовала, как сильнее забилось у нее сердце и странно зашумело в голове. Она снова попала в голубую сеть, и ее тащило к каким-то чужим, неизвестным берегам, и она поняла, что нет для нее ни спасения, ни отступления: Анна-Мария испытала тот coup de foudre[8], о котором рассказывали подружки в Париже, что он существует и лишает способности мыслить, понимать. Ее охватил страх, беспокойство, и тут же она поняла, что старый мир рухнул, единственным ее желанием было остановить это мгновение. Остаться навсегда с ним, рядом с ним.
То мгновение, когда черные глаза утонули в серо-голубых, как в океане, который никогда не возвращает своей добычи, позволило подошедшей Кристин ле Галль понять, что случилось.
— Monsieur Adam, je vous supplie![9] — начала она, но слово «умоляю» оказалось, вероятно, совершенно неподходящим словом заклятия, ибо колдовство продолжалось. И тогда она, не на шутку переполошившись, стала повторять: — Anne-Marie! Mais tu es folle! Folle![10]
Она когда-то уже слышала эти слова и была такой же счастливой, как сейчас. Ей уже не надо все время плыть и плыть вперед, в неизвестность, боясь за свою жизнь. Сейчас она чувствует не удары вихря и волн, а твердую почву под ногами. Наконец-то Анна-Мария доплыла до берега, и это он был той силой, опорой, гранитом скалы, на которую можно опереться.
— Folle? — почти крикнула она. — Нет! Нет!
Кристин подняла руку, пытаясь притянуть племянницу к себе, но Адам опередил ее.
— Пошли, — сказал он. — Буня часто говорила об этом. Пусть осмелится повторить свои слова сейчас.
Анна-Мария посмотрела на него, и снова от его взгляда болезненно сжалось сердце. Оглушенная, не совсем понимая, что делает, она вошла на террасу дома, называемого «Мальвой». Прабабка не шевельнулась в плетеном кресле, откуда не могла не видеть и не слышать всего, что произошло на тропинке.
— Так, значит, ты не безумная? — спросила она по-польски.
— Нет! — ответила Анна-Мария. И тихо добавила: — Наверное, нет.
— А ты! — допытывалась она у правнука. — Ты же ее совсем не знаешь, да и видишь впервые.
— Ох! — прервал он. — Я всегда слышал, что настоящая любовь бывает только раз, и не верил этому. Но сейчас… Не повторит ли буня это еще раз?
Прабабка наклонила голову и посмотрела на него насмешливо.
— И тогда ты поверишь?
— Ты не хочешь повторить, потому что это неправда, да? — упрямился он. — И муж моей прабабушки не влюбился с первого взгляда в шестнадцатилетнюю девочку?
Неожиданная тень сделала почти старым ее лицо.
— Не напоминай! — сердито крикнула она. — Кто тебе позволил?
— А кто позволил обманывать нас только потому, что мы молоды? — спросил Адам.
Прабабка наклонилась вперед и очень долго, внимательно разглядывала судорожно сплетенные пальцы их рук. Потом глубоко вздохнула и встала. И снова перед ними стояла женщина в расцвете лет с розовыми губами и улыбающимися глазами.
— Боже! Что это будет за скандал! Рената заболеет накануне своей серебряной свадьбы. Но все же ты услышишь от меня эти слова: настоящая любовь, любовь с первого взгляда бывает только раз. Это редкий дар судьбы.
— Ты замечательный человек, буня… — начал Адам, но она движением руки велела ему замолчать.
— Но не судьба делает любовь прочной. А вы сами: она, ты. Если только действительно это она, Адам.
Они невольно посмотрели друг на друга, и снова их глаза не могли оторваться, расстаться. Прабабка какое-то время смотрела на эти молодые, голодные лица, и неожиданно ее голос сорвался, задрожал. Подошедшая к ним Кристин клялась потом, что маршальша сказала с горечью и с грустью:
— Да ведь они безумные оба! Оба!
В тот день после обеда они сидели в самом диком закутке сада, под цветущей черемухой.
— Аннет, вы ни с кем не обручены? Не связаны?
— Нет.
— Мои сестры после возвращения только и твердили: Анна-Мария, Анна-Мария.
— Но ваша мать…
— Не будем говорить об этом. Прошу вас, поверните голову и посмотрите на меня как тогда, в аллее. Да, именно так.
Он наклонился, пылко ее обнял, и Анна-Мария уже не могла понять, кружится ли у нее голова от пьянящего запаха черемухи или от поцелуев, которые она чувствовала на глазах, щеках, губах. Одно было ясно: она не могла от него оторваться, не хотела даже думать о том, чтобы воспротивиться его ласкам.
— У тебя белки совершенно сапфировые. Ты знаешь об этом?
— Знаю.
И он целует ее закрывающиеся глаза, трепещущие ресницы.
— Моя мать сразу догадается, когда увидит нас вместе. Но это теперь не важно. Ох, совсем не важно!
— Моя тетя Кристин не хочет быть замешанной…
— Во что?
— Она сказала: в это безумие. Cette folie.
Он снова привлек ее к себе, крепко сжал пальцами ее руку.
— Анна. Скажи по-польски: «В эту любовь». Меня не интересует слово «amour», которое, возможно, говорили когда-то твои уста.
— Нет, нет!
— Ты была в Париже четыре года! И ни разу?..
— Я бретонка. «Белая».
— Ваших девушек никто не целует?
— Только после обручения.
— Это значит, что ты… Что веришь в вечность нашего безумия?
— Но ведь… Только что ты не хотел слышать это слово. Поэтому я говорю: это не безумие, это, наверное, любовь.
— Повтори еще раз.
— Зачем?
— Потому что к нам идет дядя Стефан. И вместо того, чтобы целовать тебя, мне придется что-то говорить.
