На самом деле - Мария Чепурина

— Что? Хай? Официальные?

— Ну, вы ж интересуетесь, так знаете, наверное! Сан-Петровича они все ненавидят. Вот и посадили. Только по сути опровергнуть-то не могут, вот и лают, как собаки по углам, ко всяким частным штукам придираются… Они же утверждают, что Петра-то подменили! Сына моего так в школе учат. А вот Филиппенко говорит, что Петр был настоящий. Как вам нравится такой альтернативный взгляд, а, товарищи?

Андрей утратил на мгновение дар речи. А вот о его подруге такого сказать было нельзя. Она быстро сориентировалась:

— Очень нравится. Весьма альтернативно, — деловито поддакнула Сарафанова. — И совсем не то, что говорят официальные историки!

— Вот то-то и оно! — сказал мужик. — Вообще, советую. Занятная брошюрка. У него и аргументы отличаются от тех, кто на правительство работает. На архивы вот ссылается, к примеру. Ну, а что! Оригинально! Почему бы, в самом деле, не расширить круг источников, добавив к сочинениям Блаватской и географическим названиям документы из архивов? Там ведь тоже могут быть крупицы правды!

— Ну, конечно…

— Только не поймут официальные историки! Они же догматичные! Вот сказал, один, к примеру, что Арагва — это Ангара. Ну и попробуй переубедить его! Предаст анафеме, объявит лже наукой, а по делу, чтобы опровергнуть, ничего сказать не сможет…

— Мракобесы, — сочувственно произнесла Сарафанова.

— Мракобесы, — подтвердил читатель книги.

Вечером на станции взволнованно толкалась толпа полуголых и мокрых людей с полотенцами, корзинами, панамами, собачками, бутылками. Придя на платформу, Анна и Андрей узнали, что одна из электричек по расписанию не пришла, поэтому следующую ждет двойная порция народу. До электрички оставалось полчаса. Историки, присев на свои вещи, провели тридцать минут за болтовней.

Но электричка так и не пришла в положенное время.

Люди в возмущении бродили по перрону, обвиняли царя Дмитрия в развале государства, задержках зарплаты, закрытии магазинов, банкротстве фирм, обнищании пенсионеров и в том, что электрички перестали ходить как следует. Одни собирались ночевать в лесу или на пляже, другие рассуждали, не постучаться ли в лодочную станцию за помощью, третьи планировали пеший поход до города, четвертые кричали в телефон: «Маруся! Я отсюда, кажется, не выберусь!», пятые завязывали романтические знакомства. Часы показывали десять, и надежда оставалась только на последнюю электричку.

Она пришла, хоть и с опозданием. В пыльных окнах виднелись люди — сдавленные, сплющенные, но при этом счастливые, что втиснулись. Какая-то девчонка даже показала язычок народу на перроне. Тот рванул к дверям с таким остервенением, что в какой-то миг застрял у входа в электричку: люди так пихались, что никто не мог проникнуть внутрь, каждый не давал зайти другому и в итоге в дверь не мог пройти никто. Андрей и Анна, к счастью, прорвались одни из первых. Они сумели войти внутрь электрички и занять там относительно комфортный уголок, в котором можно было и дышать, и ехать, не сгибаясь, и стоять сразу на двух ногах. Единственной издержкой оказалось то, что молодые люди оказались так плотно прижаты друг к другу, что это их несколько смутило.

Ехать надо было около полутора часов.

Первые полчаса прошли в молчании. Потом в вагоне появился контролер. Билетов у ребят, конечно, не имелось: во-первых, из протеста мировой несправедливости, а во-вторых, потому что на станции, где они сели, и кассы-то не было. Но контролер не сумел пробраться сквозь толпу до Анны с Андреем. Он издали, из-за голов, что-то долго ворчал, видно, требовал денег, но молодые люди прикинулись, что не слышат. Когда контролер удалился, Анюте вдруг стало ужасно смешно. Несмотря на усталость и давку, она оживилась и стала шутить, болтать глупости. Несмотря на условия, хуже которых вряд ли возможно придумать, Андрей тоже вдруг преисполнился радостью, бурной энергией. Ехать, прижавшись к девчонке — чего уж тут врать? — ему нравилось. Только вот было ну очень уж жарко…

Анюта взяла полотенце и вытерла лоб кандидата наук.

— О, спасибо! — ответил ей тот, умилившись заботе.

Затем они опять заговорили о забавной ситуации, в которую попал Андрей со своей книгой. Верить в то, что кто-то, кроме дядьки с пляжа, мог принять заумный диссер за скандальный опус лжеисторика, он яростно отказывался. Анна, между тем, со смехом уверяла, что теперь к Андрею навсегда прилипнет имидж маргинала и разоблачителя.

— Нет уж! Не для этого я работал! Не для этого стремился к публикации!

— Вот так! А для чего же? Хи-хи-хи…

— Ну, понимаешь… Это трудно выразить… Но мне казалось, что когда я стану кандидатом и потом, когда опубликуюсь, жизнь как-то изменится, случится что-то необычное, прекрасное…

— А разве не прекрасно, что твой труд прочел простой мужик, который перешел из стана мракобесов в наш, научный, хоть и сам того не понял?

— Ну, не знаю… — отвечал Андрей, поколебавшись. Аннины глаза смотрели прямо на него. В них было что-то очень важное и очень откровенное, правдивое. — Не знаю… Кажется, не это. Не оно. Я думал, улечу, буду в восторге. Ждал чего-то… В общем, не такого…

— А какого? Вот такого? М-м?

Глаза закрылись. Губы ощутили ласковое влажное прикосновение других губ.

— Похоже, что такого… — сообщил Андрей ошеломленно.

У него осталось ощущение, что случилось нечто очень ожидаемое, естественное, правильное, кем-то предрешенное. Обдумать произошедшее не успел. Мысль прервал противный громкий голос непонятно как возникшего торговца:

— Товарищи пассажиры! Позвольте минутку внимания! Предлагаю вам приобрести замечательную книгу профессора Филиппенко, историка нового поколения и диссидента! Из нее вы узнаете все, что скрывают от вас официальные историки! Всего за сто рублей!

Над головами чья-то неизвестная рука махнула желтой книжкой в мягкой обложке.

— Дайте мне! — раздался чей-то голос.

Пассажиры затолкались, загудели.

На подъезде к городу опять со всех сторон слышался шепот о великом диссиденте Филиппенко, его книге, надоевшей царской власти, глупом национализме, вдохновленном «официальными» историками, не продающейся нефти, подступающей нищете и необходимости уже вздохнуть свободно, навести в стране порядок.

Анна и Андрей доехали до города в обнимку.

Транспорт не ходил. Возможно, в этот час работало метро, но станций было в городе штук пять, и там, где жили Анна и Андрей, оно существовало только в теории, на хвастливых картах для приезжих. Денег на такси, конечно, не было. Они пошли пешком, держась за руки и болтая о невразумительных заумностях и о жутчайших глупостях; одни на темной улице. Им принадлежал опустевший тротуар и весь район, весь город, вся страна, весь мир: не только от Антарктики до Арктики, но и от первобытных времен до нынешней секунды. Не скованные рамками сегодняшнего дня, свободные от времени и места, наблюдающие старое с позиции древнейшего и новое с позиции грядущего, вне моды — разве только это мода восемнадцатого века! — Анна и Андрей были счастливыми людьми. И будущее им принадлежало — молодым, влюбленным, знающим о прошлом.

— Ты спас мир, — сказала Анна полтора часа спустя, когда молодые люди наконец пришли к ее дому.

— Нет, правда! Ты спас мир! Страну, по крайней мере. Люди уже начали роптать на царизм. А теперь, прочтя твою «альтернативную» историю, — она усмехнулась, — устроят революцию. Ты думал, что хочешь защитить диссертацию, но результат оказался значительно важнее!

— Позволю вам напомнить, — ответил Филиппенко, — милая сударыня, что этот наш царизм, свержение которого теперь мне предлагается возглавить, создан вашими усилиями!

— Частично! Только поначалу!

— Тем не менее!

— Тогда, чтобы загладить ошибку и признать победу сил добра, я приглашаю спасителя к себе…

Пятнадцать минут спустя они были одни в пустой (родители укатили на дачу) двухкомнатной квартире на первом этаже пятиэтажки. Уходя, Сарафанова забыла закрыть окна, и холодный ночной ветер гулял теперь по ее жилищу, надувая парусами шторы и придавая помещению мрачную, нежилую, «историческую» атмосферу. Света не было: неделю назад страна перешла на режим экономии электричества.

— А между прочим, — сообщила Анна, помещенная Андреем на диван, очищенная от лишней одежды и частично обработанная в нескольких местах, — мне как-то раз приснился вещий сон о том, что я в объятиях великого историка. Сначала я подумала, что это предсказание карьеры в области науки, но теперь, как оказалось…

— Хм… В объятиях великого историка? Конкретного?

— О, нет! Конечно, нет! Абстрактного, да, полностью абстрактного и чисто символического!

— Да? Считай, что я поверил. Ну, а что насчет карьеры? Ты уже уволилась из школы?