Семейные тайны - Чингиз Гусейнов

Но меркнут государственные страсти перед ревностью v юного создания дочери Джанибека, которая, видите ли, не желает, чтобы ЕЕ Бахадур… и она обратилась к нему с вопросом и назвала Ученого секретаря Совета Экспертов, ту, с которой он вытворял всякое такое, что… и сердце учащенно бьется, и гонит, гонит от себя!., ну о протекционизме и прочее.

- А вы,- спрашивает у Бахадура,- знаете ее?..- И дрожь в голосе.- Мы с нею недавно познакомились. Бахадур опешил, но виду не подает:

- Да, знаю, ну и что?! - И дерзость в голосе. У дочери бледные губы:

- Что вы можете о ней сказать?

- Толковая девушка, полиглот (!!).

- И только? - Гулко стучит сердце, а в глазах любопытство, будто впервые Бахадура видит.- И вы ее по-прежнему любите?!

Как это их оставили вдвоем? Но тут вошла Сальми:

- Вы одни? - И такой взгляд, будто он съест ее дочь. А та впечатлительна, как она сама, чутка до болезненности и властна, как отец: '"Ах, ты чувствуешь безграничные возможности, и тебе еще условия, чтоб их реализовать! в бутылку загнан джинн, вырваться бы ему на волю, так, что ли?! А если та, с которой познакомилась (из Совета Экспертов), к тому же талантливая рассказчица, чуть-чуть присочинит, нагнетая экспрессию, то уже тебе не уснуть: будто не с тою он, а с тобой, то жар набегает к щекам, то в горле пересыхает, и пальцы холодные как ледышки.

Она слушала Нису, сидя в кресле, и злилась - будто кто-то посягнул на ее игрушку! И когда мать позвала, нервно бросила: "Что тебе?!" - слилась с креслом, и нетерпеливый взгляд к той: "А что дальше?"

Нет, определенно дар Шехерезады: "И вот наступило утро…"

Пришло время расставания, а встать не может, ноги не держат, иглы колют в пятки, сначала больно, а потом щекотно, так бы и сидела, слушая, как та рассказывает. Всю дорогу, пока шли, придиралась к матери: "Как же ты договорилась? жди теперь машину! - И на шофера, когда он резко притормозил: Так ведь убить можно!" Шофер на пенсии, но специально для них, когда приезжают,- молчит, ни слова, дабы не лишиться заработка. А Сальми про себя: "Еще хватит его инфаркт на полном ходу…" - разыгралось воображение: машина врезалась в столб!.. Свинцовые металлические ворота медленно открываются, автоматика. "Надо, чтоб прикрепили к ним шофера молодого…" Нервно хлопает дверцей дочь и, не оглядываясь, идет к особняку, а-ля их посольство в центре, ни весу, ни престижу, для виду только ширма, что держава наша Союз независимых, но зато неплохие здесь получки-прибыли, да еще номера люкс для приезжающих вождей, как это в старину было? да! туземцы!.. (а Джанибек и есть туземный вождь).

Дочь долго не уснет. Губы той, которая рассказывала. Ее глаза. Ее руки. И ее голос, никак не отвяжется, и два передних зуба, с щелочкой между ними. Луна ярко светит, и она босыми ногами идет к холодильнику, ибо ему (кому?) захотелось пить, и снова теплая постель, и он, Бахадур… Белое, как кусок луны, плечо. Вздремнет, и кто-то снова будит ее: что? не заболела? Ах да! "Три дня после и три - до!" Но страшно: а вдруг не начнется?

Прикидывается овечкой, а сам!.. Вот бы грубо оборвать: "А теперь расскажи о той, с кем до утра!.."

И - случайно остались вдвоем:

- Вы ее по-прежнему любите?!

("И никогда не оставлю!") - Скомканный разговор, и он рад. А как снова остаться вдвоем? Поиграть ей хочется: как он выкручиваться будет. Чтоб пришел один? Вот еще! А почему бы не пойти в мастерскую художника?! Там и возникла мысль (фу! нехорошо даже), когда художник сказал, что скоро уедет, и куда бы вы думали? глаза смеются - в Латинскую Америку!

- Да,- не скроет ликования,- включили меня!.. (Джанибек включил, это ясно.) Нет, что вы, не персональная выставка! Только две картины!.. Помните, та с гранатом?! - Кто не помнит: аж трещинка на гранате видна, вот-вот потечет рубиновый кровавый сок. А главное, ее глаза: уже не девочка, но еще не женщина. Гранат чуть-чуть опережает ее, торопит. "Гранат уже созрел,- объяснял он, когда однажды пригласил в мастерскую молодые таланты Салона Сальми,- она это чувствует, но как сказать? а главное, кому? она сорвала гранат и ждет, печалится и радуется, увы, детство уже ушло, это жаль, но жизнь берет свое, непременно возьмет!"

.- Но вы же говорили,- дочь ему "вы",- что картина эта подарена.

- Да, но мы условились, что когда выставка, я ее забираю.

Тот, Шептавший, кому художник подарил, даже табличку заказал: "Из коллекции…"

"Неужели он?" - удивился Бахадур, когда сдружились. И она тоже не верит: "Оказался таким ценителем' У него же грубое лицо!"

"Что ты! Милейший и добрейший человек, честно слово! Между прочим, под наши картины он отвел в своей квартире большой зал! И другие ведь дарят!.. Кстати он успел даже застать последние годы,- рассказывал Бахадуру,- моего учителя, народного художника Пур-Азима, слышал про такого?"

Кто не знает Пур-Азима, он же Азимзаде?

"Великолепные полотна, весь цикл "Карабахские кони" разорил, ах как слаб! Большой мастер, но обуреваем, честолюбив, как, впрочем, и я сам! сказывается, что мы из бывших кочевых племен, рассеялись по краю, выхвалиться хотим, это я о себе, пусть-де видят, как грудь горит, но я пока…- и развел руками, мол, ничего еще не приобрел,- а ночью, сам мастер мне рассказывал, я его в больнице перед смертью навестил, снятся мне, говорит, эти кони и горы Карабахские, родной край, ищут-рыщут, истосковались по бескрайним просторам, по воле кочевой! И я тоже, ну молод был, глуп, копировал большого художника, да и как удержаться, если сам Шептавший! Такие комплименты, попробуй удержись!

"Нравятся?" - спросил я.

"Вы даже,- вернее, он на "ты" был со всеми,- даже не представляешь как!"

"Могу,- и пересохло у меня в горле! - подарить".

"Ну что ты,- он мне,- как можно? И тут же, пока я не передумал: - Был бы рад,- говорит мне,- чтоб повисели у меня месяц-другой, похвастаться, а потом…" И в тот же вечер вынесли, думал, что это я сам умер, это меня выносят, так жалко было картин! А впрочем, и сейчас бы не устоял, подарил! "Это у меня хобби,- говорил тот мне,- собирать картины знаменитых художников!"

Анаханум и спроси, когда втроем они - Бахадур, она и хозяин:

- А кто в мастерской останется?

- Как кто?..- не понял сначала, а потом пошутил: - Найдется кому! Ну, хотя бы мой дух, разве этого мало?

Неужто уговорит его Бахадур? Ему позарез комната нужна! "Тебе - ключ? слышит он художника.- И не стыдно? Чтоб мою священную мансарду, где рождаются великие идеи?.. Я сам себе этого не позволяю! Я же после этого работать здесь не смогу!" А она и спроси: "Кто в мастерской останется?" - И Бахадур - до чего фантазия разыгралась! - придумывает, увидев коробку с пластилином: ключи!., и заказывай, чтоб иметь на всякий случай!.. "А мне оставил художник!"

И тут ее не то вопрос, не то просьба:

- А вы можете мне доверить вашу мастерскую? - Конечно же испытывает! Он не раз говорил, неужто забыла: "Это место для меня священно. Или я здесь, или мой дух. Никого больше! Только со мной, а без меня не ступит ничья нога!.." Ну, конечно, испытывает: и мне, мол, нельзя?! Ох эта вседозволенность!..

- У меня дух ой какой вредный, может такое натворить!

- А я духов не боюсь! И он ей, чтоб отвязалась:

- С девицами он круто обходится!

А ей хоть бы что! Тут художник вдруг понял, что она не шутит,- случится с нею что, иди потом отвечай! И он тоже серьезно:

- А если маме скажу?! Могу разве не поставить в известность?

Разговор приобрел серьезный оборот, все это поняли. А она вдруг ощутила потребность иметь свой угол, о котором никто не знает; может прийти сюда и быть одна; только тут сообразила: никогда сама с собой не оставалась! дома столько глаз! из каждой щели! вздохнет, и уже навострились чьи-то уши; ощущение такое, что кто-то неизменно рядом. "Ты преувеличиваешь!" - Когда она об этом матери. "Нет, правда! А если?.." - И о квартире для них. "Даже заикнуться нельзя - пресечет на корню!"

Но как объяснить художнику?! А он так упрямится!.. Чтоб ей да отказали?! Надуться? Придумать что? Пошутить? Или - напрямую?!

- А я-то думала, что вы чуткий и понятливый! - К чему она клонит? Нет, это слишком! Бахадур и художник молчат: что еще сейчас скажет? - Я этого не могу вам объяснить. Давайте помолчим, ну… десять минут! Но с условием, что вы будете думать о моей просьбе.

Что ж, поиграем!..

И вдруг художник - минуты две-три прошло, Бахадур толком ни о чем подумать не успел - воскликнул:

- Извини меня! Вот ключ,- и протягивает ей длинный с язычком ключ, специально заказывал у старого мастера.

- Маме моей ни слова, идет?

- Может, вы объясните мне?

- Это каждый должен постичь сам! - А ведь художник, как потом узнал Бахадур, ни до чего не додумался.

"Я разгадал",- Бахадур ему, когда остались вдвоем.

"И что же?"

"Любовную интрижку я тотчас отбросил как нереальную, кто посмеет? Прихоть? Каприз? И вдруг мелькнуло в ее глазах: грусть! И осенило: жаждет уединиться! ей некуда спрятаться! вспомнил ее образ жизни…"