Истребитель ведьм (сборник) - Гжегож Бабула

— А кто ими обладает?

— Все же тебя это интересует? Ты же говорив, что хорошо так, как есть.

— Как есть — да. Но не так, как может быть. Я опасаюсь…

— Чего опасаешься?

Чудище остановилось на пороге помещения, обернулось.

— С меня достаточно, ведун, твоих вопросов, которые ты все время задаешь. Видно, тебя нужно соответственно спрашивать. Слушай: с определенных пор мне снятся скверные сны. Возможно, “безобразные” было бы более подходящим словом. Обоснованы ли мои опасения? Коротко, пожалуйста.

— После такого сна, при пробуждении, у тебя была когда-нибудь грязь на ногах? Хвоя в постели?

— Нет.

— А…

— Нет. Короче, пожалуйста.

— Ты не зря опасаешься.

— Можно этому помочь? Короче, пожалуйста.

— Нет.

— Наконец-то. Идем я тебя провожу.

Во дворе, когда Геральт поправлял вьюки, Нивеллен погладил кобылу по морде и похлопал по шее. Плетка, радуясь ласке, опустила голову.

— Любят меня животные, — похвалилось чудище. — И я их тоже люблю. Моя кошка, Обжорка, хоть сначала и убежала, потом вернулась ко мне. Долгое время это было единственное живое существо, сопутствовавшее мне в моей горькой участи.

Он замолчал и искривил пасть. Геральт усмехнулся.

— Она тоже любит кошек?

— Птиц, — оскалил зубы Нивеллен. — Выдал я себя, зараза. Да ладно! Это не очередная купеческая дочь, Геральт, и не очередная попытка поиска доли правды в старых небылицах. Это нечто серьезное. Мы любим друг друга. Если засмеешься, получишь в морду.

Геральт не засмеялся.

— Твоя Верена, — сказал он, — вероятно, русалка. Ты знаешь об этом?

— Подозреваю. Худощавая. Черная. Говорит редко, на языке, которого я не знаю. Не ест человеческой пищи. По целым дням пропадает в лесу, потом возвращается. Это типично?

— Более-менее, — ведун подтянул подпругу. — Думаешь, она не вернулась бы, если бы ты стал человеком?

— Я в этом уверен. Ты же знаешь, как русалки боятся людей. Мало кто видел русалку вблизи. А я и Верена… Эх, зараза. Бывай, Геральт.

— Бывай, Нивеллен.

Ведун толкнул кобылу пяткой в бок и двинулся к воротам. Чудище плелось рядом.

— Геральт!

— Слушаю.

— Я не так глуп, как ты думаешь. Ты приехал сюда по следам кого-то из купцов, которые были тут в последнее время. Что-то случилось с кем-то из них?

— Да.

— Последний был три дня назад, С дочерью, не самой красивой, впрочем. Я велел дому закрыть все двери и ставни и не подал признаков жизни. Они покрутились во дворе и уехали. Девушка сорвала одну розу с куста тетушки и приколола к своему платью. Ищи их где-нибудь в другом месте. Но будь осторожен, это скверная местность. Я же говорил тебе, что ночью лес не самое безопасное место. Можно услышать и увидеть нехорошие вещи.

— Благодарю, Нивеллен. Буду помнить тебя. Кто знает, может найду кого-нибудь, кто…

— Может. А может, и нет. Это моя проблема, Геральт, моя жизнь и моя кара. Я научился переносить это, привык. Если станет хуже, тоже привыкну. А если станет очень плохо, не ищи никого, приезжай сюда и сам сделай дело. По-ведунски. Бывай, Геральт.

Нивеллен повернулся и быстро зашагал в сторону особняка. Он уже больше ни разу не обернулся.

III

Местность была безлюдной, дикой, зловеще враждебной. Геральт не вернулся на дорогу перед сумерками, не стал удлинять путь — поехал напрямик, через бор. Ночь он провел на голой вершине высокого холма с мечом на коленях, у маленького костра, в который время от времени подбрасывал пучки аконита. В половине ночи он заметил далеко в долине отблески огня, услышал безумное завывание и пение, а также что-то, что могло быть только криком истязаемой женщины. Он направился туда едва рассвело, но отыскал лишь вытоптанную поляну и обугленные кости в еще теплой золе. Что-то, сидящее в кроне огромного дуба, верещало и шипело. Это мог быть леший, но мог быть и обычный лесной кот. Ведун не стал задерживаться для проверки.

IV

Около полудня, когда он поил Плетку у ручейка, кобыла пронзительно заржала и попятилась, скаля зубы и грызя мундштук. Геральт машинально успокоил ее Знаком и в этот момент заметил правильный круг, образуемый выглядывающими из-под мха шляпками красноватых грибков.

— Ты становишься настоящей истеричкой, Плетка, — сказал он. — Ведь это же обычный чертов круг. К чему эти сцены?

Кобыла фыркнула, повернув к нему голову. Ведун потер лоб, сморщился и задумался. Потом одним прыжком очутился в седле и повернул лошадь, быстро двинувшись обратно, по собственным следам.

— Любят меня животные, — пробормотал он. — Извини меня, лошадка. Выходит так, что у тебя больше ума, чем у меня.

V

Кобыла прижимала уши, фыркала, рыла подковами землю, не хотела идти. Геральт не стал успокаивать ее Знаком — соскочил с седла и перебросил вожжи через голову лошади. На спине у него уже не было его старого меча в ножнах из шагреневой кожи — его место занимало теперь сверкающее, красивое оружие с крестообразной гардой и тонкой, хорошо сбалансированной рукоятью, оканчивающейся круглым набалдашником из белого металла.

На этот раз ворота не открылись перед ним. Они были открыты, так, как он оставил их, уезжая.

Он услышал пение. Он не понимал слов, не мог даже идентифицировать язык, которому они принадлежали. В этом не было необходимости — ведун знал, чувствовал и понимал саму природу, суть этого пения, тихого, пронизывающего, разливающегося по жилам волной тошнотворного обессиливающего ужаса.

Пение оборвалось внезапно, и тогда он ее увидел.

Она прильнула к спине дельфина в высохшем фонтане, обнимая замшелый камень маленькими руками, такими белыми, что казались прозрачными. Из-под вихря спутанных черных волос блестели, уставившись на него, широко раскрытые глаза цвета антрацита.

Геральт приблизился медленно, мягким эластичным шагом, идя полукругом со стороны ограды, рядом с кустом голубых роз. Существо, приклеившееся к спине дельфина, поворачивало вслед ему маленькое личико с выражением неописуемой грусти, полное очарования, создающего впечатление, что все еще слышна песнь, — хотя маленькие бледные губки были стиснуты и из них не исходило ни малейшего звука.

Ведун остановился на расстоянии десяти шагов. Меч, потихоньку вытащенный из черных эмалированных ножен, засверкал и засиял над его головой.

— Это серебро, — сказал он. — Этот клинок серебряный.

Бледное личико не дрогнуло, антрацитовые глаза не изменили выражения.

— Ты так сильно напоминаешь русалку, — спокойно продолжал ведун, — что могла ввести в заблуждение любого Тем более, что ты редкая птичка, черноволосая. Но лошади никогда не ошибаются. Они распознают таких, как ты, инстинктивно и безошибочно. Кто ты? Думаю, муля или альп. Обычный вампир не выжил бы на солнце.

Уголки бледных губок дрогнули и слегка приподнялись.

— Тебя привлек Нивеллен в своем образе, правда? Сны, о которых он упоминал, вызывала ты. Догадываюсь, что это были за сны, и сочувствую ему.

Создание не шевельнулось.

— Ты любишь птиц, — продолжал ведун. — Но это не мешает тебе перегрызать шеи людям обоего пола, а? Воистину, ты и Нивеллен. Прекрасная вышла бы из вас пара, чудовище и вампирка, властители лесного замка. Ты, вечно жаждущая крови, и он, твой защитник, убийца по зову, слепое орудие. Но сначала он должен был стать настоящим чудовищем, а не человеком в маске чудовища.

Большие черные глаза сузились.

— Что с ним, черноволосая? Ты пела, а значит, пила кровь. Применила последнее средство, то есть тебе не удалось поработить его разум. Я прав?

Черная головка легонечко кивнула, почти незаметно, а уголки губ приподнялись еще выше. Маленькое личико приобрело жуткое выражение.

— Теперь ты, вероятно, считаешь себя хозяйкой этого замка?

Кивок, на этот раз более заметный.

— Ты муля?

Медленное отрицательное движение головой. Шипение, раздавшееся вслед за этим, могли издать только бледные, кошмарно улыбающиеся губы, хотя ведун не заметил, чтобы Они двигались.

— Альп?

Отрицание.

Ведун отступил, крепче сжал рукоять меча.

— Значит, ты…

Уголки губ начали подниматься выше, все выше, губы раскрылись…

— Брукса! — крикнул ведун, бросаясь к фонтану.

Из-под бледных губ блеснули белые остроконечные клыки. Вампирка вскочила, изогнула спину, как пантера, и испустила вопль.

Волна звука ударила по ведуну, как таран, лишая дыхания, сокрушая ребра, пронзая уши и мозг иглами боли Отлетая назад, он еще успел скрестить кисти обеих рук в Знаке Гелиотропа. Колдовство в значительной мере уменьшило силу, с которой он врезался спиной в ограду, но и так у него потемнело в глазах, а остаток воздуха вырвался из легких вместе со стоном.