Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник) - Юрий Алкин

Думать об этом трезво и рассудительно не было никакой возможности. «Удалось! Удалось!» – радостно кричал внутри какой-то тоненький голосок. «Не может быть. Здесь что-то не так», – осторожно возражал здравый смысл. Все эти месяцы, начиная с того момента, когда Тесье открыл передо мной тайну института, я подсознательно верил, что эксперимент не может не провалиться. Несмотря на холодную уверенность исследователей, теория, положенная в его основание, представлялась мне в высшей степени наивной. Послеоперационный разговор с Катру притупил мой скептицизм, но не смог поколебать недоверие к самой идее этого масштабного опыта.

Еще вчера, читая записки Пятого, я немного удивлялся, как во всех отношениях логически мыслящий человек мог серьезно задумываться об исходе эксперимента. А сегодня именно благодаря этим записям у меня появилось гораздо больше поводов сомневаться, чем было у их автора. Неужели этот безумный замысел принес реальные плоды? И по этим залам ходит бессмертный человек? Или, по крайней мере, человек с замедленным старением. И каждый день я, возможно, беседую с ним. Да сколько же ему лет? Тридцать? Тридцать пять? Сорок? Или все сто?

Мне вдруг вспомнились старинные книги в кабинете Тесье. И, словно сорвавшись с привязи, воображение понесло меня против течения времени, отсчитывая год за годом, перескакивая десятилетия, назад, в глубь веков. Там, в полутемном подвале, при мерцающем свете факелов, отбрасывая причудливую пляшущую тень на закопченную стену, какой-нибудь Роджер Бэкон или Леонардо да Винчи писал: «Вырастить же бессмертного отрока можно, не поведав ему о неминуемой кончине с момента появления его на свет божий…» А может, это мрачный и гениальный генерал ордена иезуитов, оторвав свои помыслы от Железной Маски, отдавал приказ начать опыт по выведению бессмертного человека в одной из тайных лабораторий? И, передавая свое знание от поколения к поколению, старея и умирая вокруг своего вечно юного создания, сотни ученых копили опыт и хранили страшную тайну. А их агенты рыскали по всей Европе в поисках подходящих актеров, словно жрецы, ищущие новых жертв для своего ненасытного божества. Мне стало жутко.

Уже через минуту я чуть не рассмеялся. Ну какой да Винчи? Какие иезуиты? А пластические операции? А динамики, вживленные всем актерам? А камеры? Наконец, все медицинские исследования, которые проводятся над Зрителем? Разумеется, ни о каких столетних опытах и речи быть не может. Даже если эксперимент и удался, то начат он был тридцать, максимум сорок лет назад. До этого не существовало ни медицины, ни техники для осуществления этого грандиозного замысла. Хотя идея могла возникнуть и раньше.

Эти соображения направили мои мысли в новое русло. Если предположить, что первая стадия опыта удалась, то со временем будут достигнуты и какие-то практические результаты. Но может быть, не будут, а были? Что, если первое поколение препаратов уже существует? Не фантастические эликсиры, доставшиеся по наследству от прапрабабушки, не средство Макропулоса, а реальные научно синтезированные лекарства, способные замедлять или останавливать процессы старения.

Несомненно, даже если они и существуют, им еще очень далеко до совершенства. Несомненно, их будут еще не один год испытывать. И понятно, нельзя рассчитывать, что они появятся в обычной аптеке. Но они реальны! С каждой минутой мне физически становилось легче, как будто я действительно сбросил с плеч тяжелую ношу. Я могу жить дольше отведенных мне восьмидесяти, дольше ста лет! Никогда раньше срок нашей жизни не казался мне таким кратким, как сейчас.

Мы привыкли смиряться с тем, что считаем неизбежным. Но только до тех пор, пока не знаем, что от неизбежного можно уклониться. Я чувствовал себя как слепец, увидевший свет, как осужденный на казнь, которому даровано помилование.

Кто знает, сколько дополнительных лет сможет подарить мне эта бесцветная жидкость (почему-то препарат виделся именно таким). Но сколько бы их ни было – это отсрочка, которой я постараюсь воспользоваться. Сколько дел я смогу еще сделать, сколько ощущений испытать! Я ощущал пьянящий прилив энергии. Как мал, как унизительно мал срок, отпущенный природой. Человек только успевает накопить знания, опыт, желания, только входит во вкус жизни – и тут же попадает в руки безжалостной старости. И смерти. Пусть мы притворяемся на благо эксперимента, что забыли об этом, но ведь забыть об этом нельзя. Но теперь, теперь все будет иначе. Все должно быть иначе. И мне уже чудилась вечная молодость и вечная радость, которую она принесет.

– Пятый?

Я вздрогнул и вернулся к реальности.

– Ты решил сегодня пропустить обед?

– Нет-нет. Я иду.

– Снова увлекся творчеством? – Угу.

– Как идет? Хорошо?

– Да так себе. Честно говоря, не особо, – промямлил я, с тоской думая о более чем скромных результатах своей литературной деятельности.

– Ну старайся, старайся. У тебя есть еще несколько дней.

– А продлить срок нельзя?

– Извини, но на это тебе лучше не рассчитывать, – сказала Николь без тени жалости. – Если ты принимаешь свои книги так близко к сердцу, тебе надо было подумать об этом раньше. У нас график.

По дороге в Секцию Трапез я заново переживал подзабытое ощущение новизны. Эта необыкновенная для нормального человека обстановка давно стала привычной, карикатурный уклад жизни успел превратиться в быт. Но теперь он больше не заслонял дерзкое и масштабное исследование, ради которого был создан. И хотя у эксперимента по-прежнему были все шансы провалиться, мне больше не удавалось быть таким абсолютным скептиком, как раньше.

Напротив – теперь нужно было прилагать усилия, чтобы не впасть в противоположную крайность. Меня распирало глупое желание поделиться тайной. Хотелось влезть на стул и гаркнуть: «Вас обманывают! Вы не первые! Те, кто был до вас, тоже не знали, кто он такой!»

«Интересно, в чем нас еще обманывают?» – думал я, вглядываясь в приветливые лица. За одним из них скрывался человек, возможно перешагнувший недосягаемый для всего человечества рубеж. Живой, реальный человек, в котором, быть может, воплотились тысячелетние мечты всего человечества. Любое из этих лиц могло принадлежать ему. Растворившийся в толпе актеров, он был неотличим от них. Он жил где-то среди нас – обычных, медленно движущихся к смерти людей, которые давали ему возможность быть тем, кем он был.

В столовой шла бурная дискуссия. Выяснилось, что я отстал от жизни. За время моего затворничества неутомимый Четвертый организовал первый в истории шашечный чемпионат. Состязания должны были состояться через три дня, а пока все общество шумно обсуждало претендентов на победу. Если шансы Двенадцатого на первое место почти ни у кого не вызывали сомнений, то по поводу второго мнения разделились. Одни считали, что победит Адад, другие больше верили в изобретателя игры Адама. Сходство имен порождало некоторую путаницу, и порой оказывалось, что спорщики говорят об одном и том же человеке. Я вспомнил слова Николь «у нас график» и подумал, что незримые режиссеры могли таким образом заполнить паузу, образовавшуюся из-за отсрочки моей книги. Со своей тарелкой я подсел к галдящим болельщикам и с неудовольствием обнаружил напротив себя Восьмую. Она приветливо кивнула и тут же повернулась к моему родителю, который был сегодня в центре внимания.