Соблазны французского двора - Елена Арсеньева

Что же она натворила! Что натворила!

Она с ужасом отшатнулась от Корфа – и едва не разрыдалась, увидев, как мгновенно погасли его глаза, окаменело лицо, а объятия разжались так внезапно, что Маша чуть не упала.

– Итак, сударыня, – произнес он безразлично, сухо, таким чужим голосом, что Маша невольно схватилась за сердце, – чему я обязан новым удовольствиям видеть вас? Кстати, не забудьте поблагодарить графа Комаровского: когда б не его самоотверженные хлопоты, нам ни за что не найти бы вас, мадам, так вы увлечены были своим приключением!

Маша невольно стянула на полуобнаженной груди края рваного платья – Вайян давеча не церемонился с ее туалетом; перехватив надменный взгляд барона, она поняла, что он каким-то образом обо всем догадался, словно разглядел на ее коже следы рук Вайяна; и улыбка, исполненная теперь даже не презрения, а гадливости, искривила его уста, от которых Маша с трудом оторвала взор.

Она подняла измученные глаза и увидела растерянные лица Данилы и Егорушки, которые терялись в догадках, как понимать поведение так внезапно встретившихся мужа и жены.

И вдруг такая злоба на все, что произошло, на судьбу, снова подставившую ножку, на барона, опять даже не пожелавшего узнать, что с ней было в плену – просто с маху, сплеча осудившего, отвергнувшего! – на всех этих мужчин, глазеющих на нее, не сумевших уберечь ее, пришедших поздно, поздно, а теперь не сказавших ни слова привета, более того – сме́ющих глядеть с презрением, – такая злоба вдруг обуяла Машу, что она вскрикнула гневно:

– Берегите свои шляпы, господа! Ветер может унести их!

Данила и молодой граф, спохватившись, сорвали шляпы, кланяясь Маше, но она это едва ли заметила: мстительно усмехнулась, увидев, как залилось краскою лицо Корфа, когда он медленно, как бы нехотя, потянул с головы шляпу, украшенную белыми перьями. И, отвернувшись, не дождавшись его принужденного полупоклона, уставилась на дорогу, унимая расходившееся сердце.

Ничего не изменилось, ничего! Они ненавидели друг друга по-прежнему, что в России, что во Франции, ненавидели… ну и пусть!

13. Лютеция и ее обитатели

– Вот вам и Лютеция Паризиориум, – вежливо и сухо, словно представлял случайную знакомую, произнес Корф, и перед Машей открылась обширная равнина, а на ней, вдоль извилистой реки, исчерченной тенями мостов, – невообразимые громады зданий в тени деревьев.

Многолюдье, пестрота, шум, разноцветные витрины богатых лавок. Карета мчится за каретою, беспрестанно кричат возницы: «Gare! Gare![55]» Вокруг волнуется море людское; и все спешат куда-то – звенят голоса, будто в огромном, шумном птичнике! Маше казалось, что она, как маленькая песчинка, попала в ужасную пучину и несется, несется куда-то, кружась в водном вихре, и тут карета остановилась у трехэтажного серого дома с башенками – стены и решетка сада были увиты белыми вьющимися розами.

– Прошу вас, – послышался спокойный голос Корфа, и Маша с невольным испугом взглянула на него. – Это улица Старых Августинцев. Здесь вы будете жить.

– А вы? – жалобно, как заблудившаяся девочка, вскрикнула Маша, до дрожи боясь остаться одна в этом кипении людских судеб и лиц.

Корф задумчиво смотрел на нее. Глаза у него сейчас были светло-серыми, непроницаемыми, однако ответ:

– Я тоже живу здесь, – вселил некоторую бодрость, и Маша без дрожи смогла принять его руку и выйти из кареты.

Она успела только окинуть дом беглым взглядом, отметив его красоту и соразмерность пропорций, как вдруг сердце ее замерло: из приотворенной двери показалась женская фигура.

Мелькнувшая было надежда на то, что тетушка Евлалия Никандровна явилась встретить любимую племянницу, тотчас рассеялась: слишком высока, стройна, молода и красива была эта дама в платье цвета beige[56] с кружевной отделкою тоном светлее – враз скромной и богатой, с продернутой сквозь узор золотой нитью. В этом платье, в каждой его складке была та самая неуловимая и необъяснимая французская элегантность, перенять которую безуспешно пытаются все женщины мира, в то время как всякая француженка с рождения одарена ею от бога.

Дама в очаровательном платье с высоты крыльца не мигая смотрела на Машу своими агатовыми глазами. Все черты лица ее были правильны, даже красивы, но не милы: это была красота без обаяния и нежности – слишком много было суровости во взоре и улыбке, слишком много твердости в голосе, проговорившем:

– Добрый день, сударыня. Счастлива видеть вас в добром здравии!

Столь независимо держалась эта особа, что Маша даже решила, что это хозяйка дома, который барон лишь снимает. Да, прошло какое-то время, прежде чем она поняла, что перед нею стоит Николь!

Вот это да! Маша совсем забыла об обещании барона держать при себе Николь! Ну, со стороны Корфа это было слишком – вот так, лицом к лицу, вдруг свести их, выставить свою жену в таком неприглядном свете перед любовницей! Ну хорошо, он не может простить Маше обмана и расчетливости, однако она пыталась спасти свою честь, а Николь… Николь-то поступила как обыкновенная проститутка! Ее же в постель к барону силой никто не тащил, она продалась за немалую плату – такую, что, не сложись ее судьба столь выгодно, прожила бы и на собственные средства, коими обзавелась благодаря Машиной трагедии!

Маша с гневом обернулась к барону, уверенная, что увидит на его лице издевательскую ухмылку, довольство унижением жены, – и была немало поражена, встретив его равнодушный взгляд. Или его и впрямь мало интересовали обе эти женщины, с которыми он так или иначе оказался связан, или… или он ждет, как дальше развернутся события. Может быть, он предполагает, что они сейчас вцепятся друг дружке в волосы, начнут драку за счастье обладания этим сокровищем, имя коему – барон Корф?!

Машу затрясло от возмущения. Если она сейчас же не поставит Николь на место, то уже не сделает этого никогда!

– Николь? – звонко, равнодушно произнесла она, приподняв брови. – Не ожидала увидеть тебя вновь… ты, кажется, собиралась открыть шляпную мастерскую на те деньги, которые тебе заплатила в Санкт-Петербурге моя матушка?

Очень кстати придумалась эта шляпная мастерская: субреточка-француженка не распространялась о своих планах, – но что еще могло прийти в ее убогую, жадную головку, кроме тряпок и шляпок?

Лицо Николь вспыхнуло, да и у Корфа вид стал менее замороженный. Можно пари держать, что он и слыхом не слыхал о деньгах, полученных Николь. Неужто был столь наивен, что считал ее добровольной жертвою во всей этой истории?! Если так, ему полезно немного изменить свое мнение! Похоже, Машин супруг не так уж и умен, как ей казалось: учат его женщины, учат, а он снова и снова делает ошибки, доверяет им! Во всяком случае, можно не сомневаться, что этим двоим, барону и его метрессе, найдется о чем поговорить сегодня вечером. Ну а сейчас главное – не останавливаться.