Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою - Герберт Крафт

Картина танкового сражения неизгладимо запечат­лелась в памяти. Это было в середине марта. Растянув­шись на километры, сравнительно далеко один от дру­гого, напротив друг друга стояли гиганты технической войны, колоссы из десятков тонн стали и вели убий­ственную дуэль.

Мы наблюдали в бинокли за противоположной сто­роной лощины, где показались танки противника с де­сантом пехоты. Его намерения были очевидны — про­рвать нашу оборону и прорваться в окруженный Харь­ков. Мы находились на нашем открытом левом фланге. Левее нас, стараясь занять наиболее пригодные для обороны позиции, выехали наши танки. За ними, изго­товившись для контратаки, заняли место бронетран­спортеры.

Первыми с расстояния 1500 метров открыли огонь наши «тигры». Несмотря на защитное маневрирование, вскоре первые Т-34 загорелись. Но что значат некото­рые потери для массы наступающих стальных колос­сов? Противник подошел на 1000 метров и снова встре­тил огонь. Теперь его открыли наши Pz IV. Выстрелы и разрывы слились в сплошной грохот. В самом начале боя два наших танка Pz IV разлетелись на куски в огром­ных всполохах огня. С обеих сторон росло количество облаков черного дыма, поднимающихся в солнечное весеннее небо. Один из наших горящих «гробов» стоял настолько удачно, что дым от него тянулся перед нашим фронтом и затруднял прицеливание противнику по на­шим постоянно меняющим позиции танкам.

Пехотный десант противника, приготовившийся к быстрой атаке, давно уже спешился и ушел в укрытие. Я сам спрятался в овражке и с напряжением наблюдал в бинокль за ходом танкового боя. Справа от меня оста­новился «тигр», с огромной частотой стрелявший по подходившим Т-34. Вдруг раздался взрыв, сорвавший его 16-тонную башню, которая тут же снова упала на корпус. Из всех щелей машины повалил дым. Подойти к «тигру» мы не могли, потому что он находился под огнем танков противника.

Когда русские офицеры и комиссары все-таки под­няли свою пехоту, чтобы сопровождать в наступлении танки, огонь наших боевых машин и бронетранспорте­ров начал косить ее ряды. Пулеметные очереди, огонь из 20 и 37-мм скорострельных зенитных пушек нанес противнику большие потери. Не прошло и часа, как они оказались раза в три больше, чем у нас, и русские пре­кратили бой.

Теперь мы смогли подойти к нашему 60-тонному ко­лоссу. Мы вытащили из него экипаж и положили на тра­ву. Никто из танкистов не был мертв, как это немыслимо ни звучит, но и долго никто не прожил. Ударной волной взрыва им повредило внутренние органы. Причина взрыва заключалась в том, что во время ведения бегло­го огня произошла осечка. По инструкции было необхо­димо выждать определенное время, и только после это­го открывать затвор. Но в горячке боя заряжающий, очевидно, открыл его слишком рано, и снаряд «выстре­лил» в башне танка.

После окончательного поражения русского наступле­ния в районе Харькова, четвертого города в Советском Союзе по численности населения, направление нашего марша изменилось на 180 градусов: мы пошли на север. Позади остались недели боев на окружение, когда в мол­ниеносном темпе, когда окруженные советские объеди­нения были буквально размолоты между тремя мотопе­хотными дивизиями СС. Кульминация этих сражений произошла 5 марта 1943 г. под Еремеевкой, где части двух советских танковых и одного кавалерийского кор­пусов и трех стрелковых дивизий истекли кровью в окру­жении дивизии «Мертвая голова» и нами были захвачены большие количества техники и вооружения.

Затем мы переживали период весенней распутицы. Харьков был снова захвачен теми же дивизиями СС, ко­торые его недавно оставили, — это был крупный страте­гический успех. Затем 1 -я мотопехотная дивизия «Лейб-штандарте Адольф Гитлер» быстрым ударом из Харько­ва захватила Белгород, куда выдвинулась и наша дивизия, чтобы в нем разместиться. В конце марта ко­лонна нашей дивизии стояла на южной окраине Белго­рода. Невзрачные низкие дома из кирпича тянулись вдоль некрасивой улицы.

Мне понадобилась вода для радиатора «Шкоды». С брезентовым ведром в руке я зашел в ближайший дом. В скромном, но чистом помещении я встретил ста­рушку и молодую симпатичную женщину, которая сразу же заговорила со мной по-немецки. Пока она наливала из колодезного насоса воду в мое ведро, я коротко с ней поговорил. Она жила в Москве. В неразберихе войны она решила навестить свою мать и осталась здесь. Меня удивило, что такая симпатичная женщина, свободно го­ворящая по-немецки, просто так была оставлена здесь советскими властями. Это совсем не соответствовало их обычным действиям.

Наш батальон разместился в западной части Белго­рода и выставил свои роты в охранение на берегу Се-верского Донца. Командный пункт разместился почти с комфортом в солидном здании. Быстро отступая перед «Лейбштандарте», русские не успели заминировать дома, как это они часто делали.

При узле связи штурмбаннфюрер Кнёхляйн хотел иметь хорошего переводчика, но из-за потерь найти та­кого было негде. Я рассказал о моей встрече с молодой русской (о чем сразу же пожалел), и мне тут же приказа­ли «немедленно ее доставить».

Мне было нетрудно снова найти ее дом. Хотя я посо­ветовал ей при первой встрече сменить квартиру, чтобы ее больше нельзя было найти, к моему удивлению, она сразу же согласилась поехать со мной и постоянно ра­ботать переводчицей. Ей выделили отдельную комнату рядом с комнатой командира. Потом она переводила допросы пленных, прослушивала перехваченные рус­ские телефонные и радиопереговоры. Командир отдал приказ не беспокоить ночью ни его, ни переводчицу, не­зависимо от того, насколько важно сообщение. Есте­ственно, другие офицеры батальона были покорены шармом молодой русской и названивали ей по телефо­ну, мешая командиру. Поэтому телефонистам было при­казано ночью ни с кем не соединять.

Война на нашем участке в некоторой мере успокои­лась. Так что можно сказать, мы могли отдохнуть. Од­нако действия мелких разведывательных и ударных групп, а также пролеты разведывательной авиации были призваны время от времени напоминать нам, что война еще не кончилась. Противник и мы истощили друг друга.

Из тыла прибыло пополнение, плохо подготовленное и не всегда добровольно поступившее в войска СС. Жесткая дисциплина и применение дивизий СС в каче­стве «пожарной команды» пугали и воодушевляли одно­временно.

Особенно сильно проявляла себя нехватка младших командиров, опытных «старых обер-ефрейторов», на­ших роттенфюреров, образовывавших «корсет» войск. Этих «стариков», на которых можно было положиться, не хватало ни в одном подразделении, какую бы долж­ность они ни занимали.

Вышел приказ по дивизии, что добровольно изъявив­шие желание роттенфюреры могут получить подготовку младших командиров и офицеров. В надежде убежать от Кнёхляйна я подал рапорт на эти курсы.

В то время как пополнение проходило доподготовку позади позиций и познавало военную действитель­ность, чтобы просто научиться выживать, меня произве­ли в унтершарфюреры (унтер-офицеры).

Город жил прифронтовой жизнью. В пустом зале раз­местился фронтовой театр и заботился о досуге, в то время как в Донбассе русские и немцы продолжали ата­ковать друг друга, чтобы улучшить свои позиции или за­хватить пленных. Когда вечером при аншлаге доноси­лись залпы артиллерии противника, ни актеры, ни зри­тели даже не поворачивали головы.

С родины я получил стопку писем. Это была почта, скопившаяся за все время наших подвижных боевых действий. Естественно, письма от Элизабет были для меня самыми важными. Я наслаждался каждой их строч­кой и буквой. Один товарищ как-то пошутил:

— Гляньте-ка, Крафт опять учит свои письма наи­зусть.

И это было именно так.

В середине весны курсантов отправили в небольшую чистую деревню западнее (Белгорода. С другими я стоял на квартире в крестьянском доме у приветливых хозяев. Мы жили в одной из комнат, спали на куче соломы. Меж­ду нами и местными жителями не было ни злобы, ни не­нависти. Из квартировавших десяти человек половина находилась на службе, занятиях или выполняла пись­менные работы, в то время как остальные были заняты на полевых и строевых занятиях. Поэтому крестьянской семье от квартирантов не было тесно.

По воскресеньям у нас был выходной. Когда у меня скапливалось достаточно зачитанных писем от Элиза­бет, я их перевязывал шнуром и отправлял на родину. Когда состаримся, достанем их, перечитаем, вспомним молодость с ее красотой и огорчениями.

Случайно Мик оказался в соседней деревне. Он рас­сказал мне о гибели нашего друга Цигенфуса, попавше­го к русским в плен и убитого ими.

Из «стариков» набора 1938 года почти никого не осталось. Куда ни глянь — всюду новые лица. На некото­рых война не успела наложить свой отпечаток. У дру­гих — серьезность в глазах, как знак тяжелых пережива­ний. Скольким молодым снова удастся увидеть свой дом? Ведь в России так много места для наших могил.