Теплая Птица - Василий Гавриленко

— Христо, ты звал меня? — напомнил я.

Он встрепенулся.

— Да-да. Андрей, ты ведь помнишь, что завтра Рождество?

— Конечно, помню.

Чудак человек! Похоже, он принимает меня за холоднокровную жабу, которой все равно — посадят ее в кувшин с молоком или бросят в прорубь.

— Конечно, помнишь, — повторил Христо. — Конечно. Я лишь хотел сказать тебе, Андрей, что, после гибели Снегиря, ты — наш последний шанс. Если твоя вылазка окончится безуспешно, возрожденчество погибнет.

— Христо, ты опять пытаешься накрутить меня, — недовольно сказал я. — Это ни к чему. Я сделаю ровно то, на что способен, — ни больше, ни меньше. А дальше все решит судьба.

— Ты веришь в судьбу — это хорошо. Но помни: у нас больше нет ни сил, ни ресурсов, чтобы начать все заново. ОСОБЬ кружит вокруг, я чувствую ее дыхание, она гораздо ближе, чем кажется. Гораздо.

Эти слова задели меня, по спине пробежал холодок.

— Что ты имеешь в виду, Христо?

— Ничего, — поспешно отмахнулся он. — Просто призываю тебя к осторожности.

Христо присел к столу и взялся за ложку.

— Осторожность — вот главное, — Христо отправил в рот кусок мяса, принялся жевать, двигая беззубыми челюстями. — Завтра, за два часа до рассвета, ты пойдешь на ВДНХ, в логовище стрелков. Мы проводим тебя до Второго Кольца.

— Это ни к чему…

— Не спорь. Считай это нашей традицией.

Воздух был жгуч от мороза. Два часа до рассвета, но, почему-то, казалось, что рассвет никогда не наступит. Снежные шапки на развалинах Кремля серебрились под холодными звездами.

На мне — форма стрелка (по настоянию Марины, я поддел под куртку толстый свитер, а также исподние штаны), за плечами — рюкзак.

Рядом со мной пять человек — не верится, что пару недель назад я четверых из них не знал.

— В путь, — приказал Христо, закутанный в тряпье по самые глаза.

Мы вереницей потянулись через площадь в сторону кучи битого кирпича, когда-то бывшей Историческим Музеем. Передо мной шагала Букашка, одетая в куртку, оставшуюся после Снегиря. Все верно — мертвые должны помогать живым. Кажется, так считает Христо.

Повернув направо, мы некоторое время шли вдоль унылых развалин. Впереди показалась треугольная площадь.

— Лубянка, — сообщил (для меня, конечно) Христо. — Где-то здесь раньше располагалась ОСОБЬ бывших.

— У бывших тоже была ОСОБЬ? — удивился я.

— Везде, где есть человек, возникает ОСОБЬ, — отозвался Христо.

Надо же! Тогда зачем возрождать человека?

— А вон там можно нарыть хороших книг, — Марина неопределенно махнула рукой.

Наш небольшой отряд сделал шагов двести по широкой улице, мимо трупов автомобилей, затем, подчиняясь Христо, свернул в переулок.

Как же мне надоел этот однообразный пейзаж! В Джунглях, при всех их явных минусах, — не так тоскливо.

От плутания между развалинами гудело в голове. Однообразие, не за что глазу зацепиться. Недаром это место назвали Пустошью.

Первый гонец рассвета пробежал по небу, оставив за собой красноватый след.

По мере того, как мы удалялись от дома, здания все смелее поднимались из сугробов.

Мы снова вышли на шоссе, вдоль которого высились покореженные каменные громады.

— Проспект Мира, — тяжело дыша, сказал Христо. По всему было видно, какой ценой дались маленькому человеку преодоленные отрядом километры. Мне стало жаль его.

— Дальше, Андрей, пойдешь один. Не сворачивай, только прямо. Ну, прощай.

Христо протянул мне холодную руку.

— Удачи, — Киркоров хлопнул меня по плечу. Вовочка улыбнулся мне, Букашка кивнула.

— До скорой встречи, Марина.

Она подставила щеку для поцелуя, задумчивая и безразличная.

Я махнул рукой и, повернувшись, пошагал навстречу разворачивающемуся рассвету.

— Андрей!

Марина повисла у меня на шее. Губы ее впились в мои, словно она хотела выпить меня до дна.

Я мягко отстранил ее.

— Марина, я скоро вернусь. Жди. Очень скоро.

Я зашагал прочь. Мне не нужно было оглядываться, чтобы видеть: Марина смотрит мне вслед, а немного поодаль ее ждут четыре согбенные от холода фигуры.

Часть четвертая

ПРОЛЬЕТСЯ ВИНО

1

ПРЕТЕНДЕНТЫ

Рассвет застал меня у стены, подобной той, что ограждает Московскую резервацию от Джунглей. Резервация в резервации… Цитадель стрелков.

Когда-то этой стены не было. Под высоким голубым небом шумело московское лето. Андрей Островцев с женой Галиной гуляли по тропинкам ВВЦ мимо сидящих на скамейках парочек и мамаш с детьми, ели мороженое и сладкую вату, фотографировались у барельефа на памятнике космонавтам. Островцев вскарабкался на блестящее колено бронзовой женщины и Галина сфоткала его на память. Впоследствии выяснилось, что китайская «мыльница», к огорчению Галины, засветила пленку.

Я остановился перед глухими воротами. Видимо, нужно постучаться…

Отколупнув ногой кусок обледенелого снега, я с размаху швырнул его в ворота. Лед разлетелся на куски, словно разбилась хрустальная ваза. А ворота оказались не такими уж и глухими. Скрипнув, отворилось окошко; заспанные глаза уставились на меня.

— Че надо?

— На рождественские испытания.

Караульный откашлялся.

— А еще раньше ты не мог придти?

— Не понял?

— А тут и понимать не х… Приказа запускать мясо пока не было.

Окошко захлопнулось. Под мясом стрелок, надо полагать, разумел таких, как я. Ну что ж, мясо так мясо.

Я присел на корточки напротив ворот: жаль, не из чего развести костер. Достав из-за пазухи сухарь, принялся жевать без особого удовольствия, просто чтобы убить время.

— Не пускают, братан?

Рыжеволосый мужик в форме стрелка остановился напротив меня. Надо же, как тихо ходит, — даже снег не скрипнул! Я поднялся на ноги.

— Как видишь.

— Вот козлы, блин, — рыжий смачно харкнул в сторону ворот.

Этот мужик был сшит природой весьма добротно. Стрелковая одежка, коей следовало бы быть на пару размеров больше, выразительно подчеркивала его мускулатуру.

— Борис, — он протянул широкую руку.

Не знаю: то ли язык мой как-то не так повернулся, то ли само естество, носящее имя «Андрей», отказалось становиться стрелком.

— Артур, — представился я.

И мне стало легче. Пусть будет так: этот незнакомец — Артур участвует в испытании, возможно — становится стрелком, а Андрей вроде как ни при чем.

— Смотри-ка, еще трое, — сказал Борис. — Ну, теперь потянутся…

Он оказался прав: у ворот собралось человек тридцать. И — молчание, волчьи взгляды: скоро мы будем рвать друг другу глотки… Знать имя того, кто рвет тебе глотку, либо того, кому рвешь глотку ты — непозволительная роскошь. Похоже, из всех нас так не считал лишь Борис.

Он заговаривал с каждым новоприбывшим, но в ответ получал презрительное молчание.

— Во, народ, — поняв, что с этим народом словесной каши не сваришь, Борис снова подошел ко мне. — Суровые, б…дь.

Я усмехнулся: а ты чего ждал?

— Такое впечатление, что их только из Джунглей пригнали. Дикари.

— В Джунглях не дикари, — не выдержал я. — В Джунглях — игроки, которым Теплая Птица так же дорога, как и мародерам.

— Правда? — он явно обрадовался моей отзывчивости. — А я думал — там одно зверье, вроде тварей.

Кстати, о зверье. В толпе перед воротами началось движение.

— Запускают? — вытянул шею Борис.

Толпа выплюнула хрипящий клубок. Перекатившись несколько раз по снегу, он распался на две части — узкоглазого скуластого мужика, прячущего за пазуху нож, и бородача с залитой кровью грудью. Ошмонав карманы убитого, победитель спокойно занял свое место в толпе.

Похоже, этот инцидент послужил для кого-то знаком. Ворота отворились. Толпа хлынула было внутрь, но тут же подалась назад под ударами прикладов. Нас встречал отряд стрелков в полной боевой готовности. Невысокий седой командир что-то кричал караульному. Наконец, он вспомнил о нас:

— Не толпиться. Запускать по одному! Куда ты прешь?

Командир вскинул пистолет и выстелил в голову особо нетерпеливому претенденту.

Разом все успокоилось. Толпа растянулась в длинную цепочку, в самом конце которой очутились мы с Борисом.

— Несправедливо, — недовольно пробурчал Борис. — Пришли первыми, зайдем последними.

Как раз в это время стрелки за руки за ноги выносили убитого командиром претендента. Тело с хрустом упало в сугроб.

— И умрем последними, — добавил Борис.

Я невольно засмеялся.

— Кому весело? — крикнул командир. Он даже привстал на цыпочки, осматривая цепочку.

Я поспешил проглотить смех, совершенно здесь неуместный.

— Прости, братан, — Борис положил мне руку на плечо. Я сердито скинул ее. Этот болтун доведет до могилы.