Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи

— А вы бы тогда очень огорчились, месье Маруа! — сухо оборвала его Лора. — Вам ведь нравится выставлять пятнадцатилетнюю девочку, словно лошадь на ярмарке! Мари-Эрмин еще ребенок, ей трудно будет выдержать такую нагрузку. У нее не хватает вокальных навыков. Ваша супруга сказала, что вы хотите нанять ей учителя. Я могу дать вам денег. Подумайте об этом. Мы можем договориться.

Жозеф прищурился и плотно сжал губы. Он заметил странную вещь: речь Лоры Шарден была очень правильной, без малейшего намека на квебекский говор. И все-таки легкий иностранный акценту нее был.

— Если я соглашусь, то стану вашим должником и вы сможете выкручивать мне руки, — ответил он. — Нет уж, я потрачу на учителя свои деньги. У Эрмин большое будущее, я не такой дурак, чтобы этого не понимать. И своей славой певицы она будет обязана мне, только мне одному! Вот я смотрю на вас и не могу понять, почему вы бросили вашу дочь зимой на монастырском крыльце. Как у вас только рука поднялась? Постыдный поступок, мадам! Такие, как вы, должны гнить в тюрьме!

Лора дрожала. Удар пришелся прямо в цель, и она опустила глаза.

— Когда я смогу поговорить с моей дочерью, она узнает правду и расскажет вам, если захочет. А теперь прошу вас уйти. Я опаздываю к ужину. Выслушав вас, я пришла к выводу, что ваша супруга не сказала Мари-Эрмин, что я приезжала. Это жестоко и с ее, и с вашей стороны. Повторяю: я не стану пытаться подойти к девочке, но прошу вас, ради Бога, скажите ей, что я жива и что я ее люблю. Если бы она простила меня, мне нечего было бы больше желать!

— Она никогда вас не простит! — отрезал Жозеф. — Бедная девочка, она выросла сиротой! Всю жизнь зависела от чужих людей! С малых лет она каждый день молила Бога, чтобы родители вернулись за ней, но никто не приходил. И вы хотите, чтобы Эрмин вас простила? Этому не бывать! Ба, да у вас слезы на глазах! Что ж, вы меня разжалобили. В свое время я расскажу Эрмин о вашем визите, но это будет не сегодня и не завтра. Не стоит торопить события, мадам, ведь контракт есть контракт. Короче говоря, не становитесь у меня на пути.

— Месье Маруа, поймите, я не собираюсь ничего требовать ни от нее, ни от вас. Я знаю, что вы с супругой заботились о Мари-Эрмин, как о родной дочери. Я прошу так мало: поговорить с ней, рассказать, что случилось, объяснить, почему нам пришлось расстаться.

— В сентябре — пожалуйста, но не раньше! — ответил Жозеф. — И вам придется возместить мне все, что я на нее потратил.

— Это легко решается! — воскликнула Лора. — Сколько вы хотите? Я могу дать вам приличную сумму, и прямо сейчас, если пожелаете!

Дрожа от волнения, женщина бросилась к комоду и стала рыться в ящике. К Жозефу она вернулась с пачкой банкнот, при виде которой он затрепетал от радости.

— Держите! Возьмите эти деньги! Я подожду до сентября и тогда смогу поговорить с моей дорогой девочкой!

Жозеф сунул доллары в карман. Лора протянула ему руку, словно желая закрепить сделку, но он сделал вид, что не заметил ее жеста, и вышел, не попрощавшись.

Отель был так велик, а лестниц и коридоров в нем так много, что Жозеф Маруа заблудился. Снова и снова он разражался бранью в адрес персонала отеля и его директора.

«У нас в Валь-Жальбере можно заблудиться разве что в метель, и то, если она нагрянет внезапно, — ворчал он про себя. — И кому только пришло в голову построить такое огромное здание!»

Наконец на глаза ему попалась супружеская чета. Мужчина был в смокинге, дама — в длинном платье. Было очевидно, что это постояльцы спускаются к ужину. Жозеф как ни в чем не бывало пошел за ними следом.

Эрмин не осмеливалась выйти из раздевалки. Жозеф задерживался, и никто из персонала не приходил за ней. Неожиданно дверь приоткрылась. Официантка, придерживая дверь за ручку, болтала со своей напарницей.

— Наверное, малышка вышла подышать, — сказал первый голос. — Мне ее очень жаль, эту крошку. Наверняка опекун с ней спит. Он уже не молод и обходится с ней так грубо!

— Грубиян, это верно! — подхватил второй голос. — И заработанных денег ей, бедняжке, не видать! И одета она безвкусно, платье ей не идет. Хотя голос у девчонки такой, что у меня мороз идет по коже!

— А мне больше нравится Ла Болдюк. Когда она поет, все смеются.

Эрмин была поражена услышанным. В страхе смотрела она на дверь, ожидая, что официантка вот-вот войдет и увидит ее. Лучше было заявить о своем присутствии в комнате, и поскорее. Она кашлянула, и голоса по ту сторону двери смолкли.

— Здесь кто-то есть?

Девушка приоткрыла дверь.

— Ты была здесь! — воскликнула официантка. — О-ля-ля! И слышала все мои глупости!

— Я заснула, — быстро ответила Эрмин. — А потом шум голосов меня разбудил.

— Ты спишь сидя? — попробовала пошутить официантка.

— Да, прислонившись к спинке стула. Решила отдохнуть перед выступлением.

Девушки продолжали перешептываться, когда Эрмин пошла по коридору. Оркестр уже играл. Звуки скрипок привели ее в большой зал ресторана с дубовой, натертой воском эстрадой. Внезапно путь ей преградил Жозеф.

— Ты что себе позволяешь? — сердито проговорил он. — Пианист вне себя от злости, ему нужен список твоих песен!

— Вы не пришли меня забрать, — возразила девушка. — Вот мой список. Я начинаю с песни «Странствующий канадец», чтобы разогреть связки.

— Постарайся, Мимин, как следует постарайся! Я буду сидеть у стойки бара, как в прошлый раз. И помни, я с тебя глаз не спущу. Не вздумай кокетничать с официантами!

— Я об этом и не думала, — сказала девушка.

Теперь, после случайно подслушанного разговора официанток, Эрмин смотрела на Жозефа другими глазами. Ну как кто-то мог подумать, что Жозеф — ее возлюбленный? Само это предположение казалось возмутительным. Волосы ее опекуна начали седеть, лицо огрубело от ветра и холода, зубы за тонкими губами пожелтели от табака…

— Что ты так на меня смотришь? — грубо спросил Жозеф.

— Ничего, — солгала Эрмин.

Девушка прошла через весь зал, половина окон которого выходила на озеро. Всюду красовались великолепные зеркала, с высокого потолка свисали шикарные люстры с хрустальными подвесками и электрическими лампочками. Столы были сервированы сияющими серебряными приборами и белоснежными тарелками с золотой каймой. В зале стоял приглушенный и, тем не менее, непрекращающийся шум — дамы и кавалеры занимали свои места за столиками. Официанты и официантки в черных костюмах и белых передниках разносили меню и графины с водой. Многие клиенты курили сигары или американские сигареты, поэтому в зале были установлены металлические вентиляторы.

Эрмин прошла мимо великолепного фортепиано и протянула музыканту, сидевшему перед инструментом, листок со списком песен.

— Извините, месье, что заставила вас ждать. Мой опекун сказал, что вы сердитесь.

— Он преувеличивает, мадемуазель, — ответил аккомпаниатор. — Это правда, я предпочитаю заранее знать, что именно мне предстоит играть, но я не стану вас бранить — сегодня вечером вы так хороши собой!

Аккомпаниатору было около тридцати. Коротко стриженные светлые волосы вились над вытянутым бледным лицом. Он носил круглые очки в серебристой металлической оправе.

— Вы будете исполнять «Золотые хлеба»?! — полувопросительно-полувосхищенно воскликнул он, изучив перечень песен. — Настоящий подвиг! Это свидетельствует о том, что у вас исключительный голос, настоящее сопрано. Вам не хватает техники, но, несмотря на ваш юный возраст, ваша манера исполнения очень эмоциональна… А ведь это самое Главное — уметь затронуть потаенные струны в сердце каждого слушателя!

Девушка внимательно слушала. Комплименты пианиста придали ей храбрости.

— Благодарю вас, месье, — сказала она скромно.

Он привстал на стуле и поклонился.

— Ханс Цале к вашим услугам, мадемуазель. Я родился здесь, в Канаде, но мои родители родом из Дании. Мать была музыкантшей. Я знаю сольфеджио и занимался вокалом. Держите!

Ханс вынул из внутреннего кармана пиджака визитку и протянул ее Эрмин. На ней было написано:

«Ханс Цале, пианист, аккомпаниатор. Уроки вокала и музыки».

Справа внизу мелкими буквами был указан адрес.

— Вы живете в Робервале и даете уроки? — переспросила девушка. — Мой опекун как раз ищет учителя. Я расскажу ему о вас.

— У меня умеренные цены, но смогу ли я быть вам полезным? Вы прекрасно справляетесь. Кто научил вас петь?

— Я выросла при монастырской школе, меня воспитывали монахини. Мы очень часто пели во время мессы, по пятницам.

— Тогда мне многое становится понятно. Как бы то ни было, я буду очень рад научить вас пользоваться вашим голосом — волшебным инструментом, который всегда с вами.

Скрипач из оркестра сделал пианисту знак, что пора начинать.

— Пора, — шепнул Ханс девушке.