Большое Гнездо - Эдуард Зорин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гулкие голоса разрывали морозную неподвижность:
«С Мартирия спросить, куды подевал игумена».
«Мирошку потрясти. Он с владыкой заодно!..»
«Сговорились они старца извести!..»
«Всеволоду продались…»
Люди знающие говорили так:
«Слушок до нас докатился, будто звал к себе Мирошка на двор Бориса Жирославича, Никифора-сотского и Иванка с Фомою. Подбивает ехать ко Всеволоду, всем миром стоять за Мстислава Давыдовича. Ярослав-де нам не люб…»
«Не возьмем Ярослава!..»
Волновалась толпа — то на торгу гудела, то, зашевелившись разом, откатывалась на Великий мост…
— Все, — сказал Мирошка, — завтра же снаряжаю обоз ко Всеволоду.
— Пустое задумал ты, — пробовал отговорить его Словиша. — Князь наш Ярослава тебе нипочем не уступит…
То, что на крайний случай было припасено, Мирошка никому не сказывал. А ведь не кто иной, как сам же Словиша, его, по Иоаннову наущенью, на ту мыслишку натолкнул — брякнул про Всеволодова сына да и прикусил язык: будто бы случайно изо рта выпало.
А Звездан как услышал, что ехать пора настала, так и оробел — раньше-то только и было, что разговоров — когда-никогда, а возвращаться во Владимир, — нынче же всего одна ночка впереди осталась.
Не стал мешать ему Мирошка прощаться с Гузицей. Оно и видно, что парню не по себе, да и сестра словно бы остамела.
Сладко целовал Звездан девушку в податливые уста, крепко прижимал к груди, плакал, когда ночь была на исходе. Отступила тьма, прорезался в ставни узенький лучик.
— Прощай, Гузица.
— Прощай, Звездан.
— Когда-то еще свидимся?..
Вились-развивались по лесам да вставшим рекам длинные пути-дороги. Торжок проехали, а все не смолкает тоска. Слышится ему голос Гузицы: «Ой, лишенько мне. Ой, кровушка заходится».
В душной ли избе, у лесного ли огонька — стоит перед глазами Звездана Гузица: «Едва узнав, кинул меня, соколик».
На владимирском порубежье во сне приходила, кроткой улыбкой к себе заманивала, к щеке прикладывала жаркую ладошку.
Просыпался Звездан, вскакивал, шарил рукой по холодному ложу.
Гуляла метель по полям, по рекам — задувала робкие следы саней. Словиша радовался, горячил коня: «Сроду такого не бывало, чтобы стронулся на поклон сам новгородский посадник. Крепко припек его Всеволод. Да и нам хвала. Ловко обошли Мартирия — знамо, локти кусает владыко, да поздно».
2
Не пришел к Однооку Словиша, а ждали его с великим нетерпением. Всеволод призвал дружинника в свои покои, был озабочен, расспрашивал про дела новгородские; слушал внимательно.
Мирошка, бывший у него перед тем, юлил, заверял в верности Новгорода, жаловался на бедность, но на Всеволодовы прямые вопросы, возьмут ли они к себе Ярослава, отвечал уклончиво.
Князь быстро смекнул, что не зря тряс боярин свое брюхо по зимним неторенным дорогам, не зря навез с собою в дар столько мягкой рухляди [129], серебра и золота — думал его умилостивить, думал: кто-кто, а он, Мирошка, сможет уговорить Всеволода.
— Не бранись, княже, а выслушай меня со вниманием, — сказал он наконец, приступая к главному. — Не супротив тебя хочу говорить, а за людишек наших, коих ты, про то я ведаю, любишь, яко своих родных сынов. Совсем измучила их смута, великая ненависть пала промеж них, а заморские купцы правят подале от наших пределов — неспокойно стало на дорогах. Кому охота терять свой товар? Новгороду же без торговли не бывать. На том стоим издревле.
— Не только без торговли, — спокойно поправил Мирошку князь. — Не проживет Новгород и без опольского хлебушка. Ставили уж и брат мой Андрей, и я заслоны подле Торжка. Упрямы будете — поставлю сызнова. И не потому, что не люблю новгородцев и беды им желаю — все мы люди русские, — потому что пастыри их боле о своем радеют, нежели об общем благополучии…
— Что ты такое сказываешь, князь! — ужаснулся Мирошка. — Мы всегда ходили по твоей воле, а ежели кто и противился, то это не мы…
— Гонцов к Рюрику тож не вы посылали?
— Был грех, — признался Мирошка. — Но ежели дашь ты нам Мстислава Давыдовича, то и смуте конец.
— Ярослава берите, — нахмурился Всеволод. Не нравилось ему, как юлил Мирошка, как оглядывался на Никифора-сотского, сидевшого угрюмо в своем углу. Иванок и Фома жались на лавке, в беседу не встревали, но все слушали и мотали себе на ус. Хорошо это приметил Всеволод и копил на них смутный гнев — вот такие, поди, и орут на вече громче остальных, сбивают с толку простаков. Один только Борис Жирославич нравился ему. Глядит спокойно, глаз от князя не воротит…
Наскучило Всеволоду торговаться с Мирошкой. Дернул он плечом и встал.
— Не сложилась наша беседа, посадник.
Все тоже встали. Мирошка, пересилив себя, упал ему в ноги:
— Не отказывай нам, княже. Всем миром тебя просим. Не хочешь Мстислава, так и быть по сему. Дай нам сына своего во князья.
Вспотел Мирошка, светлая капля повисла на носу. Все завопили разом:
— Просим сына твово, княже. Пущай сын твой владеет Новгородом!..
Вона куды клонил посадник! Насторожился Всеволод. Речи вроде знакомые. Кажись, Иоанн склонял его к тому же…
— Куды как просто удумал ты, посадник, — улыбнулся Всеволод, снова опускаясь на столец. — Отколь ветер подул?
Мирошка вздохнул облегченно. Вздохнули и Иванок с Фомой. Никифор-сотский и Борис Жирославич остались стоять, как каменные. Мирошка сказал:
— Ниотколи ветер не дул. Самого только что осенило: будет у тебя в Новгороде свое неусыпное око.
— А ежели возвернешься ни с чем? — пригасил надежду Всеволод.
— Забросают новгородцы каменьями, — честно признался Мирошка. — Ни с чем возвращаться мне нельзя.
— Никак нельзя, княже, — впервые разинули рты Иванок с Фомой.
— Вона как ласково заговорили, — посмеялся над ними Всеволод. Помедлив, сказал раздумчиво: — Что до срока кручиниться? Слышь-ко, Кузьма, — оборотился он к стоявшему за его спиной Ратьшичу.
— Слышу, княже.
— Все ли уразумел?
— Как не уразуметь, княже, — проговорил с ухмылкой Кузьма.
— Ну так исполни, что ныне скажу: посадника Мирошку Нездинича да Фому с Иванком из города не выпущать…
— Все исполню, княже, — с готовностью откликнулся Кузьма. — В поруб кинуть али ино повелишь?
Медля с ответом, Всеволод хитро прищурился. У Мирошки вытянулось лицо, Фома с Иванком испуганно отпрянули.
— Да где это видано, княже, чтобы послов кидали в поруб? — пролепетал посадник, беспомощно глядя на неприступного Кузьму.
— Какие же вы послы? — удивился Всеволод. — Послы приходят с княжеской печатью, а вы — сами по себе…
— Дары принял по обычаю, встречал, како предками заведено…
— Дары, Кузьма, вернешь с Борисом Жирославичем и Никифором. Пущай везут, откуда взяли. У нас и своих мехов некуды подевать.
— Срамишь не меня, княже, — сказал, укрепляясь в правоте своей, Мирошка. — Срамишь Великий Новгород.
— Ростов тож был великим, — осадил его Всеволод. — А нынче кто в нем сидит?.. Ничо, совладал с Ростовом, с вами тож совладаю. Ишшо под скомороший гудок напляшетесь. Ишь, за какой обычай взялись: того хощем, а тот нам не по нраву. Ровно девка на выданье, которая ото всех нос воротила да так и осталась вековухой. Мартирий, владыко ваш, превыше князя себя возомнил. Так я и тебе, Мирошка, и ему напомню: не я из вашей руки кормлюсь, а вы из моей!.. Не будет вам князя, окромя Ярослава.
Грозно говорил с вольным Новгородом Всеволод.
— Верно сказываешь, княже! — не утерпел просиявший Кузьма. — Будя им воду-то мутить.
— Ты вот что, — сказал Всеволод, отдышавшись. — Ты Мирошку-то с ентими в поруб не суй. Пущай ходят на воле. А приставь к ним Словишу — они старые знакомцы… И нынче же снаряжай гонца к Ярославу: ступай, мол, в Новгород — так Всеволод повелел.
Уходили послы с княжого двора будто в воду опущенные. Словом друг с другом не перекинулись. Только в отведенной им избе подле Волжских ворот очухались, когда уж Кузьма вышел и топот его коня затих на бугорке.
— Лихая грядет година, братья, — говорил Мирошка, кляня себя за уступчивость и за то, что падал перед Всеволодом на колени. — Плохо просил я князя, не с того конца начал веревочку тянуть, старый дурак.
— Полно виниться-то тебе, — успокоил его Фома. — Како ни тянул бы, все едино бы вытянул. Не потому Всеволод упрямится, что плохо кланялись, а потому что задумка у него така: не тебя одного, боярин, зрит он на коленях, а всю нашу вольницу. И мыслю я, что ныне перечить ему срок не настал. Взбаламутил народ Ефросим, покачнул Мартирия, а окромя владыки опираться нам более не на кого.
— Вечер плач, а заутра радость, — вслед за Фомою принялся уговаривать Мирошку Иванок. — Перетерпим покуда — не год и не два еще простоит над Волховом Новгород. Не так уж много воды утечет, как все переменится. А покуда упрямиться нам нечего. Пущай Никифор с Борисом сами скажут слово на вече, пущай встречает народ Ярослава хлебом-солью. Переможем. Нам не привыкать…
