Шторм - Борис Старлинг

"И за это я его ненавижу".

– Нет, – говорит Синклер. – Это неправда.

– Это правда. И отрицая ее, ты лишь подтверждаешь мою правоту. Мы настолько мало знаем о природе зла, что нам не хватает умений исцелять его, а причина подобной скудности наших знаний как раз в том, что мы предпочитаем не видеть правды. Зло присутствует повсюду, его может увидеть каждый, но мы предпочитаем отводить взгляд. Основой зла служит не грех сам по себе, но отказ признать его. Зло не проистекает из отсутствия вины. Оно проистекает из желания избежать ее. Вы ведь знаете, каков самый страшный грех? Гордыня. Все грехи простительны, кроме уверенности в том, что ты безгрешен.

С соседних столиков оборачиваются в их сторону. Кейт спохватывается, сообразив, что, увлекшись, снова заговорила слишком громко. Она краснеет и бормочет в стакан с водой:

– Все. Проповеди конец. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

И они начинают говорить о другом, перескакивая с темы на тему. Об аукционах, о том, как дела у остальных абердинских любителей, о том, какие фильмы стоит посмотреть и за какую пьесу возьмется труппа. Кейт рассказывает им о своем отце и о его сегодняшнем признании. Они спрашивают, каково это, узнать такое, и она отвечает с максимальной откровенностью, сознавая даже при этом, что ее ответ все равно неполон, как скупа была и ее реакция. Ей просто не под силу аккумулировать все, что с этим сопряжено, единовременно, тем более что в ее жизни происходит и многое другое. Все это будет наполнять ее постепенно, как загружаются в компьютер байты компьютерной информации проходящие по занятой почти постоянно телефонной линии.

С одной стороны, присутствует робкая надежда на то что, возможно, она вернет себе отца. С другой стороны несомненная обида на то, что ее так долго питали яркой блестящей ложью и не дали возможности принять собственное решение. Посередине та перспектива, что примирение-то состоится, но боль и антагонизм прошлого не позволят ему стать полным.

Синклер лезет в карман, извлекает оттуда серебряное ожерелье с овальным бирюзовым кулоном и вручает его Кейт.

– Мы тут на днях выставляли изделия американских промыслов. Эта вещь осталась непроданной, а поскольку владелец не захотел забрать ожерелье назад я выкупил его по стартовой цене. Работа индейцев навахо.

– Красивое, – говорит Кейт, поглаживая бирюзу кончиком пальца и поворачивая цепочку так, чтобы поймать свет, – очень красивое.

Синклер прокашливается слегка смущенно.

– Я бы хотел, чтобы оно было у тебя.

Кейт смотрит на него удивленно.

– Но я не...

– Я купил его для тебя, Кейт. И не думаю, что оно так же хорошо смотрелось бы на Алексе.

Она бросает взгляд на Алекса, который едва заметно кивает. В знак того, что не возражает.

Кейт застегивает ожерелье на шее и наклоняется через стол, чтобы обнять Синклера.

– Спасибо тебе. Большое спасибо.

Обнимая ее в ответ, он не видит слез, щиплющих ей глаза.

В темноте звучат их разморенные сексом голоса.

– Завтра у меня кошмарный день.

– Почему?

– Похороны Петры Галлахер.

– Той девушки, которая была убита?

– Да.

– Пойти с тобой, а?

– Зачем? Ты ее не знал.

– Я подумал, что тебе не помешает поддержка.

Пауза.

– А знаешь, ты прав. Очень даже не помешает.

– На какое время назначено?

– На одиннадцать.

– Конечно. Я позвоню на работу утром и скажу им, что буду после ланча.

– Ты просто прелесть. Спасибо. Это и вправду именно то, что мне нужно.

Он виновен, подобно тому, кто прячет свои вонючие руки, и они поднимаются в языках пламени над насильственной смертью, над его пылающей головой, и песнь, их безумная песнь, ударяет сводящей с ума молнией.

Элизабет попадается ему, как наживка для ловушки. Однажды она оставляет убежище своей сторожевой башни, причем исключительно для того, чтобы измываться над ним. Она все повторяет дважды: дважды звонит в колокольчик, дважды озирается, влево и вправо, после того как он впустил ее, чтобы убедиться, что никто этого не видел. А потом двойной удар – и она в беспамятстве. Веревки туго обмотаны вокруг ее запястий и лодыжек. Кляп, втиснутый между губами, расщепляет надвое ее лицо, злобную, безобразную маску.

Он закидывает ее в багажник машины и, пока находится за рулем, разговаривает сам с собой. Вздымайся в мучении, черная пена, извергающаяся из твоих легких. Извергай рвотой сгустки всех тех убийств, что тобой впитаны! Отправляйся туда, где отсекают головы, где выдавливают глаза, где справедливость и кровавое убийство равнозначны одно другому. Кастрация, попусту потраченное семя, поругание юности, изувеченные конечности, прободение груди тяжким жезлом и вопли взывающих о пощаде. Шипы, вонзающиеся в хребет, туловища, насаженные на вертела. Все, чему место в кровавом зловонии львиной пещеры.

На дороге полицейские посты – офицеры в рубашках с короткими рукавами и касках, ободки которых блестят от пота. В его багажнике Элизабет Харт, скрученная и связанная, а в его мыслях знание о том, что случилось с Петрой, и предвкушение того, что все повторится снова.

И ведь надо же, какая малость скрывает правду от жадных, выискивающих глаз этих полицейских ищеек! Тонкий лист стали между ними и Элизабет Харт, тонкий изгиб кожи и кости между ними и знанием в его мозгу. Его голос звучит ровно, но не равнодушно, с подобающим оттенком участия.

"Нет, офицеры, я ее не видел, но, конечно, читал о ней в газетах, какой вопиющий позор, надеюсь, вы поймаете этого монстра".

Он едет дальше, не выказав ни малейшего признака торжества. Ему известно, как таможенники ловят контрабандистов: они приглядываются к тем, кто празднует слишком рано, расслабляется или улыбается раньше, чем выходит за пределы таможенной зоны. Тут-то они и набрасываются на него, как стая стервятников.

Глупые, безмозглые полицейские – гоняются за собственным хвостом. Они сбиты с толку, это очевидно. Никак не ожидали, что он снова нанесет удар, да так скоро. Подумать только, эти глупцы до сих пор держат на страже незадачливого любовника Петры! Немного же нужно, чтобы запудрить им мозги. Да, нынче шоу устраивает он. Но не для патрульных и, конечно, не для старшего детектива-инспектора.

Сегодня утром он видел по телевизору, как она разоралась в камеру. Надо же, а ведь был о ней лучшего мнения. К слову, правду говорят, что телевидение искажает внешность. В жизни она гораздо привлекательнее чем на экране.

Он вспоминает, что она говорила перед камерой прежде чем перешла к своим смехотворным угрозам.

"Кто-то спугнул убийцу, нам нужно срочно найти этого человека, то да се..." О, милая миссис Бошам! Вроде бы и мыслила ты в правильном направлении, но и тут дала маху. Следы того, кто его спугнул, остались на месте, но ты просто не принимаешь их во внимание.

Да, его и верно вспугнули сегодня утром, да только сделал это вовсе не человек. Это сделал пес.

Он страшно боится собак. Фактически это началось со смерти Айвена. Уже на следующий день Крэйг поселяется в доме, и с его появлением для мальчика наступают тяжелые дни. Крэйг, похоже, ненавидит его не меньше, чем Айлиш, и по той же самой причине – он служит живым напоминанием об Айвене. Заступиться за него некому. Кэтрин не в счет, она, может, и не одобряет всех издевательств, выпадающих на его долю, но, будучи сама ребенком, ничего поделать не может.

Крэйг находится в доме неделю, когда Айлиш заставляет мальчика есть из собачьей плошки.

Обед. Их четверо в доме, а стол накрыт на троих. Айлиш подает Крэйгу и Кэтрин, а потом себе, все это время наблюдая за мальчиком, подталкивая его спросить, где его место. Порция для него имеется, но места не отведено.

Айлиш наклоняется и кладет его еду в собачью миску. Это сосиски с пюре. Одна из сосисок балансирует на краю миски, прежде чем свалиться на пол.

– Там и будешь жрать, поганое отродье.

В глазах Крэйга холодное отвращение.

– Давай, – говорит Айлиш. – Лопай свою жратву, скотина.

Он опускается на колени, исполненный решимости не дать им себя сломить, и начинает есть, зачерпывая еду из миски руками и засовывая ее в рот.

Стук по его костяшкам. Он вздрагивает от острой боли.

– Как собака. Никаких рук.

Он кладет руки на пол и опускает голову к миске, уткнувшись носом в теплое, мягкое пюре.

Крэйг присвистывает с нескрываемым злорадством.

Потом по полу стучат лапы и слышится сердитый лай. Герой, которого не кормили два дня, прибегает за ужином. Он страшно голоден и вдруг обнаруживает мальчика на его территории. У его миски!

Все, что успевает мальчик, это отпрянуть и закрыть руками лицо. Челюсти впиваются в его предплечье, пес трясет головой, стараясь его порвать. Собственный вопль он слышит словно со стороны. Кэтрин плачет, Герой глухо рычит.

Мальчик чувствует, как по ногам растекается влажное тепло. А в воздухе распространяется вонь.