Тайфуны с ласковыми именами - Богомил Райнов

— Может, ему просто не удается узреть тонкую разницу между теми и другими.

— Циник! — выстреливает она.

Проезжаем Лозанну, хотя в последнее время Лозанна все больше привлекает мое любопытство, и к одиннадцати мы в Женеве. Розмари едет медленно, в строгом соответствии с инструкцией, и дает полную возможность «ситроену» следовать за нами. Когда мы сворачиваем на небольшую улицу, где находится предприятие Грабера, «ситроен» останавливается в самом начале ее, чтобы не уткнуться нам прямо в хвост. Когда мы с Розмари входим в парадную дверь, она поднимается по лестнице наверх, а я незаметно пробираюсь к черному ходу и через двор попадаю в соседний проулок.

Чтобы нарваться на мою дорогую Флору.

— Предатель! — бросает она ледяным тоном.

— Любезности потом, — тихо говорю я. — У тебя есть машина?

И за могучим корпусом немки тотчас замечаю стоящий напротив «опель».

— Бежим, — предлагаю я и тороплюсь к машине.

— Куда? А Бруннер? — спрашивает Флора, но покорно следует за мной, быть может, опасаясь, что я ускользну от нее.

— Бруннер, видимо, караулит с фасадной стороны, — говорю я и готовлюсь занять место водителя.

— Да, он там, в кафе, — вносит ясность Флора и каким-то чудом успевает опередить меня.

— Раз так, езжай на Лозанну.

— А чего это ты мною командуешь? — недоумевает она, пуская двигатель. — Разве я могу так оставить Бруннера?

— Бруннер не ребенок. Если мы пойдем его искать, все пропало. С той стороны люди Бэнтона.

Она резко трогается с места, молча выезжает на набережную, сворачивает на мост Монблан и только после этого спрашивает: — Люди Бэнтона?

— Да, твоего милого Бэнтона, которого ты пыталась охмурить.

— Стараться охмурить кого бы то ни было не в моем характере, Пьер, — с достоинством возражает Флора. — Мужчины и без того постоянно липнут ко мне.

— Только Бэнтон почему-то к тебе ляпнуть не стал, а прилип ко мне.

— Это человек Кенига, не так ли?

— Наоборот, если ты хочешь знать.

— Тогда как ты весь к услугам Грабера и Розмари.

— Я давно оказываю услуги Розмари, но только как хозяин. Неужто не видишь, что она мне нужна в качестве ширмы? А представилась возможность уйти черным ходом — и я тут же ее оставил.

— Слежу за вами с самого Берна.

— Ну раз больше делать нечего…

Миновав мост, она сворачивает направо и едет по набережной.

— А сейчас, милая, покрепче жми на железку своей нежной ножкой.

— Пьер, ты же знаешь, я терпеть не могу, когда мною командуют, — ворчит она, но повинуется.

Машина стремительно несется по бульвару, достаточно свободному в этот час, потом сворачивает влево, и несколько минут спустя мы на шоссе, ведущем в Лозанну.

— А что, собственно, нам делать в Лозанне?

— То, что я обещал тебе и Бруннеру.

— Разве брильянты в Лозанне?

— Брильянты не в Лозанне, но путь к ним ведет через Лозанну.

— Я не люблю пустой болтовни, ты это знаешь. Говори ясно, мой мальчик.

— Яснее уже некуда. Я должен встретиться с одним человеком и получить от него кое-какие сведения. Сведения неполные, однако в сочетании с другими картина предстанет полной.

— Какие еще сведения? Что ты мне морочишь голову? — восклицает обычно спокойная Флора, мои туманные намеки выводят ее из себя.

Ужасная женщина. И причиняет мне сейчас столько неудобств. Но как я мог предвидеть эту встречу? Раз уж нарвался, деваться некуда. Придется весь день таскать ее с собой. Кроме… Чего?

— Чутье подсказывает мне, что в какой-то момент ближайших суток я смогу изречь магическую фразу «Сезам, откройся!», — пробую я успокоить Флору. — Тогда-то ты поймешь, что не зря я морочил тебе голову.

— Имей в виду, ты можешь изрекать, что тебе заблагорассудится, но только в моем присутствии, — предупреждает Флора. — Отныне мы неразлучны.

— Ну-ка повтори эти слова, мое солнышко! Мне почудилось, будто я слышу райскую музыку.

— Не распускай слюни, Пьер! Имей в виду, я говорю на полном серьезе.

У меня нет оснований сомневаться. Я обвожу унылым взглядом уже знакомый пейзаж — берега голубого Женевского озера, в последнее время заметно помутневшего, зеленые парки, среди которых ютятся белые виллы и светлое небо, — но на душе от этого светлее не становится.

— У тебя, дорогая, слишком коммерческий взгляд на жизнь. До такой степени коммерческий, что, когда я говорю «любовь», ты подразумеваешь «деньги».

Но Флору, как видно, нисколько не обижают мои слова. Напротив.

— Самое главное в этом мире, мой мальчик, — уметь делать деньги. Но к этому надо добавить: для всякого дела нужен инструмент. Для этого — тоже.

— Видимо, ты и меня рассматриваешь как инструмент.

— Почему бы нет? Лишь бы годился…

— Если меня не обманывает зрение, природа довольно щедро одарила тебя… инструментом.

— Двумя, — уточняет она. — Но второй не из разряда телесных атрибутов, и он гораздо важнее — это разум, мой мальчик. А то, что ты имеешь в виду, ценится только в публичных домах.

— Почему? Недавно я читал, в Америке какая-то феноменальная женщина ежедневно получает десятки писем с предложениями вступить в брак. Верно, она сантиметров на двадцать выше тебя да и весом килограммов на сто превзошла, но и тобой грех пренебречь. Вероятно, мужчины при виде тебя просто обалдевают.

— Я же тебе говорила! Липнут как мухи. Несмотря на твои гнусные намеки. Обалдевают, это правда. Но им лишь бы разок поужинать со мной наедине, и больше чем на простенький браслетик в две тысячи их не хватает. Мне, чтобы заработать две тысячи, проще раздеться в каком-нибудь притоне в Сан-Паулу. Ты, пожалуйста, не путай меня с любой другой женщиной.

— Ладно, — говорю. — Не будем пока о твоей фигуре и о твоих габаритах. Обратимся к интеллекту. Разве тебе есть на что жаловаться?

— Отнюдь, но меня заботит другое. Чтобы делать деньги, надо иметь еще один инструмент…

— Опять же деньги.

— Именно. Нужен капитал.

— Держу пари, что в эту минуту в маленькой старой Европе двести — триста фирм на грани банкротства, хотя, когда они начинали, и деньги были у них немалые, и мараковали они, должно быть, неплохо.

— Раз они на грани банкротства, значит, чего-то им определенно недоставало, — невозмутимо возражает Флора. — И скорее всего именно сообразительности. Каждый дурак, способный копить и наживать, воображает, будто у него ума палата.

— Если под словом «интеллект» ты подразумеваешь свет гениальности…

— Моя соседка фрау Пульфер, — говорит Флора, не обращая внимания на чушь, которую я несу, — нажила состояние на мизерном наследстве в двадцать тысяч плюс сообразительность. Могу запросто это подтвердить, потому что не так уж давно заправляла в одной из ее лавчонок.

— Лавчонок по продаже чего?

— Не брильянтов. И не парижских туалетов. А самых банальных вещей: трубок, зажигалок, пепельниц, сигарет…

— Что можно выгадать на пачке сигарет?

— Мелочь, конечно. Но если ты за день сбываешь тысячи пачек… Когда трубка стоимостью в пятьсот марок приносит тебе двести марок чистой прибыли и если ты имеешь понятие, где открыть лавчонку и как ее обставить…

— Это и есть твоя мечта?

— Торговать табаком? Ты опять путаешь меня с кем-то, Пьер. То я для тебя американский феномен, то фрау Пульфер.

— Вот там, сразу за перекрестком, небольшая развилка, — говорю я. — Свернешь направо и остановишься.

— Мы же едем в Лозанну?

— Свернешь направо и остановишься, — повторяю я.

— Ага, поняла! Ну и хитрец…

Мои наблюдения в зеркало заднего вида пока ничего особенного не дали, однако немудрено и ошибиться, особенно если у того, кто тащится следом, чуть больше интеллекта, как выражается Флора. Так что невредно пропустить идущий за нами поток машин — а вдруг кто-нибудь от самой Женевы нас сопровождает.

Мы остановились на небольшом проселке, скрытом тенистыми деревьями. Заметить нас с шоссе не так просто, зато мы можем преспокойно вести наблюдение. И хотя мы успели выкурить по сигарете, ничего подозрительного на шоссе я не обнаружил.

— Выруливай, — говорю. — И остановись где-нибудь у вокзала. Да по возможности не на виду у всего города.

— Видали, как он мною командует! — бормочет Флора, изумленная моим нахальством.

Однако выруливает на шоссе и десять минут спустя останавливается — в строгом соответствии с указаниями — на глухой улочке позади вокзала.

Мы входим в отель «Терминюс».

— Господин и госпожа Лоран, — сообщаю человеку за окошком регистратуры.

Человек разглядывает нас с видимым интересом, в особенности, конечно, Флору.

— На сколько дней?

— О, только на один вечер, — торопится предупредить моя дама, хотя ее информация в корне неверна: мы и до вечера не собираемся оставаться.

Человек подает мне ключ, велит слуге проводить нас и сам все так же взглядом провожает Флору до лифта.