Пять имен. Часть 2 - Макс Фрай

А если мы начнем всё сначала, то где гарантия, что наша новая расшифровка будет лучше прежней? И что вообще значит «лучше», если подумать хорошенько? Ведь, по теории обобщенных смыслов, нет никакой разницы между двумя событиями, если рассказ о них записан одними и теми же словами.

И кто будет заниматься заведомо бессмысленной ревизией истории, опираясь на одно-единственное случайно не отправленное письмо римского наместника?

"Кроме того, — написал мне недавно Вадим, — я ведь прочитал тебе перевод. А кто теперь знает, правильно ли мы понимаем латынь?.."

Тайна Уильяма Бонса

Некоторое время тому назад мне передали из России часть нашего семейного архива. Катастрофы ХХ века нанесли ему ужасающий урон, и сохранились лишь разрозненные письма и документы. Однако, по старой традиции, архив — или то, что оставалось после войн, революций и переездов на другой конец страны — передавался старшему сыну в роду, и так попал ко мне.

Мой пра-прадед, Иван Никитич, был агрономом в Костромской губернии. Об отце его, Никите Ивановиче, я не знаю почти ничего, кроме того, что он в молодости путешествовал по свету, жил в Англии и даже добрался до Индии, и своими рассказами, как говорит предание, соблазнил внука, Афанасия, отправиться в те же края. Иван Никитич с некоторой неохотой послал сына учиться на врача ни много ни мало, а в город Эдинбург, что в Шотландии. Выучившись на доктора медицины, Афанасий проработал несколько лет в колониях, но с началом англо-бурской войны, возмущенный несправедливостью Британии, вернулся к родным пенатам. Здесь он быстро женился, и вскоре появился у него первенец Павел, мой будущий дед. Дед в ранней юности мечтал стать актером или поэтом, но пошел всё же по медицинской части, и даже стал видным нейрохирургом.

Несмотря на столь земные и реальные профессии моих предков, их тянуло к гуманитарным занятиям. Поэтические опыты моего деда тоже хранятся у меня в столе, а прадед и пра-прадед писали в губернские газеты и литературные альманахи — но где теперь эти издания, одному Богу известно, и я их не читал.

Вообще, об Иване Никитиче и Афанасии Ивановиче я знаю очень немного, кроме самых кратких семейных преданий, поэтому, разумеется, читал с огромным интересом, разбирая старую орфографию, кое-где выцветшие строки, перепутанные страницы. Почерк, однако, у моих предков был твердый, энергичный и разборчивый.

Отдельной стопкой были сложены несколько писем от Ивана Никитича Афанасию, с одним небольшим дополнением в конце. Я предлагаю их возможному читателю, с минимальными купюрами, относящимися к семейным делам, о которых читать по прошествии ста с лишним лет интересно разве только родным или историкам. Также я снабдил письма небольшими подзаголовками в духе той эпохи, чтобы легче было ориентироваться в них, и опустил, по большей части, поклоны и приветы от родни.

Сразу скажу, что я не могу поручиться за точность изложенного в письмах, настолько странным показалось мне их содержание. Однако пусть судит читатель.

Письмо первое, в котором автор задается странными вопросами

Дорогой мой сын Афанасий!

В наших краях по-прежнему непогода. Позавчера с моим новым помощником мы объезжали поля, и я, надо сказать, несколько беспокоюсь за озимые: как бы не повредили им нынешние холода. Впрочем, Бог милостив: в позапрошлом году осень была еще холоднее, однако урожай собрали отменный, и не только ячмень, но даже и пшеница уродилась вполне. Вечером я, по обыкновению сидя с трубкой у камелька, захотел почитать что-нибудь не слишком мудрёное. Под руку попалась книга некоего Роберта Луиса Стивенсона, и я вспомнил, что ты давно советовал мне прочесть ее, а я, признаться, до сих пор не нашел времени. Сразу скажу, что чтение захватило меня необыкновенно, и спешу поделиться с тобой, дорогой сын, странными и необычными размышлениями, посетившими меня во время этого занятия.

Помнишь ли ты, как дед, частенько гостивший тогда у нас, читал тебе эту книгу в детстве, переводя с английского? Ты рос смышленым не по годам мальчуганом, и в 7 лет уже запоем глотал толстые тома — однако в то время как раз лежал в постели с корью, и кризис только миновал. Строгий наш доктор не велел тебе читать самому, и дед, невзирая на неодобрение твоей матери, ежевечерне читал тебе по главе перед сном. Скажу честно: я полагал, до самого позавчерашнего дня, что книга эта — не более чем забавное чтение, одна из тех грубых аляповатых поделок, которые так прельщают нас в детстве своими яркими красками, и которые лучше не брать в руки, переступив рубеж зрелости — дабы избежать еще одного горького разочарования, на которые так щедра судьба после этого рубежа. Однако с первой же страницы я почувствовал, что мистер Стивенсон — настоящий мастер рассказа, и не только это, но и нечто большее. Но терпение, милый Афанасий; всё по порядку.

Как ты, конечно, помнишь, в первых же строках у дверей трактира "Адмирал Бенбоу" появляется старый моряк Билли Бонс. С самого начала меня насторожила одна деталь: автор, повествуя от имени наблюдательного и весьма разумного Джима Гокинса, ни словом не обмолвливается о том, откуда именно появился моряк. Джим не ленится рассказать нам о бухте, о скалах, о расположении деревни, что лежит в нескольких стах ярдах от трактира, он даже с ненужными, на первый взгляд, подробностями описывает, по каким дорогам сходились и съезжались к "Адмиралу Бенбоу" Пью, прочие пираты и таможенные стражники. Но о главном персонаже первой части говорится только "он дотащился до наших дверей, а его морской сундук везли за ним на тачке". Право, Афанасий! мистер Стивенсон словно бы издевается над не слишком смышленым читателем, который мог бы вообразить, что сундук везут впереди хозяина!

Сделав мысленную зарубку на память, я с возрастающим интересом вновь и вновь перечитывал первую часть книги ("Старый пират"), надеясь открыть разгадку отмеченной мною странности. Однако, как ты уж, верно, догадался, нашел только еще более странные и обескураживающие факты.

Во-первых, черная метка. Она, как я вспоминаю теперь, поразила тебя безмерно. Помню, как ты пытался расспрашивать деда — что же это была за таинственная метка, и почему ее так боялся Билли Бонс, который был человеком пусть и недостойным, но всё же не самого трусливого десятка. Однако, дед, сославшись на поздний час, поцеловал тебя на ночь и загасил свечу, пообещав разъяснить всё назавтра — а там вас увлекли более драматические события, и загадка осталась нерешенной.