Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова - Монт Алекс

— Попробуем! Лопат, кирок и ломов во дворе предостаточно.

Вооружившись потребным инструментом, шаг за шагом они подбирались к воротам, разгребая горы битого кирпича, песка и щебня. Проход в воротах французы завалили крупными камнями, а сами двери заколотили изнутри и снаружи досками, коих не пожалели. Обвалив несколько камней, Овчаров взобрался по ним на рукотворную гору и, ловко орудуя ломом, отодрал крепившие двери доски, после чего просунул меж ними лом, чтобы действовать им как рычагом. В это время Пахом обваливал и убирал камни, расчищая пространство перед дверьми.

— Пахом, поднимись-ка сюда с лопатой! — крикнул Павел, навалившись на лом тяжестью всего тела и оттягивая одну из дверей на себя.

Вставив в образовавшуюся щель лопату, теперь уже оба они что есть силы навалились на лом и сделали проём настолько широким, что вместе с гвоздями от дверей отошли прибитые снаружи доски. Рискуя поломать себе шеи, они выпрыгнули наружу, при этом Павел сильно расшиб колено. Прошагав вперёд саженей семьдесят вдоль внешней стороны стены, они замерли на месте. Характерное клацанье и звук отбрасываемой земли насторожили их.

— Глядите, ваше высокоблагородие, они прямо под нас копают! — не то с испугом, не то с возмущением воскликнул Пахом, указывая на горевшие факелы и копошившихся возле Угловой Арсенальной башни неприятелей.

— Пора съезжать отсюда, а то взлетим на воздух почём зря! — провозгласил Овчаров, потирая ушибленное колено. — Может, французы и вправду Кремль заминировали. А посему где нам хорониться? — в растерянности рассуждал вслух Павел.

— А ежели переночуем на старом месте, а опосля поглядим? — неуверенно предложил Пахом.

— Пожалуй… Токмо подалее от Угловой башни, а утром, как ты изволил выразиться, поглядим, — объявил мастеру о принятом решении Овчаров и повернул назад.

Пока они отсутствовали, ворота в башне предательски затворились. Как ни пытались они напереть на них плечом, двери не поддавались.

— Так… — протянул Павел, усаживаясь на землю. Колено ныло и распухало на глазах. — Прогуляюсь-ка к Угловой башне и посмотрю, что там и как. Вдруг солдаты закончили копать и поделятся инструментом!

Через четверть часа, сильно прихрамывая, он возвратился.

— Сапёры спустились под самую башню, но мне удалось разжиться лопатой. Кто-то из них позабыл её наверху.

— Одной лопатой мы дело не сладим, барин, — потирая лоб, пробурчал Пахом. Дюже тяжелы камни.

— Без тебя знаю, что тяжелы! Попробуем прикинуться неприятелем и сунемся к тем воротам, — кивнул в сторону Троицкой башни Овчаров. — Может, проскочим наудачу. А лопата нам поможет! Кстати, возьми-ка её! Да и форма, что на мне, подходящая… — отбросил последние сомнения поймавший кураж Павел и решительно двинулся вперёд.

Им повезло. Возле ворот толпились пытавшиеся попасть в Кремль французы. Один из них громко отчеканил пароль, услышанный ловившим каждое слово Овчаровым. Лопата и капральский мундир драгуна Молодой гвардии довершили дело. Занятые бурным спором, пикетчики, бегло осветив факелом Павла, не заинтересовались его спутником с лопатой, шедшим позади. Пожелав доброй ночи, они пропустили их. Оказавшись в Кремле, Овчаров указал на торцовую стену Арсенала.

— Здесь на чердаке и схоронимся, токмо надо будет подвалы осмотреть. Может, туда станок перетащим. — Мысль о деньгах не оставляла Павла, а с уходом французов завладела им с особенной силой. «Окромя выкупа закладной на имение, придётся отстраивать оранжерею», — размышлял он, идя за Пахомом, освещавшим дорогу припасённым загодя факелом.

Гравёр неторопливо поднимался по устроенному в арсенальном дворе пандусу, загромождённому лафетами, зарядными ящиками и выкатившимися орудиями, и на чём свет костерил французов.

Когда Овчаров провожал с транспортом Кшиштофского, тот дал почитать ему полученное из дому письмо. В нём пан Владислав горячо благодарил Павла, а также отписал несколько строк о положении дел в его имении. Из слов Кшиштофского-старшего выходило, что оранжерея в усадьбе Овчарова — его гордость и любимая игрушка, разорена за время пребывания в доме неприятелей. Несмотря на протесты Тихона, французы безбожно срубали саблями редкие растения и преподносили их в дар своим любовницам как обыкновенные цветы. Впрочем, это были сущие пустяки по сравнению с ущербом, нанесённым московским жителям и владельцам имений, оказавшимся на пути Великой армии.

Акулину они нашли на месте. На сей раз девочка была послушной, правда, обилие летучих мышей, облюбовавших чердак и кричавших дурными пронзительными голосами, поначалу беспокоило её, но потом она пообвыкла. Забрав шкуры и шубу, они пробрались по чердаку к торцовому фасаду Арсенала, где и заночевали. На рассвете десятого октября заморосил дождь, переходивший временами в ливень, но работы по минированию Кремля не утихали.

— Пахом, побудь-ка с Акулиной, а я пойду погляжу, что вокруг творится. А то, не ровён час… — «лишимся живота своего», — хотел добавить он, но поостерёгся пугать ребёнка.

— Как скажете, барин, токмо как вы караулы ихние пройдёте? — усомнился гравёр.

— Пожалуй… — растерянно протянул он. — Полно на форму ихнюю уповать — может и под монастырь подвести, да и, пароля не зная, опасно через пикеты лезть. Вчерась Господь смилостивился, пароль подслушать удалось, но сегодня… Стало быть, вместе пойдём к Арсенальным воротам, поможешь, ежели что, наружу вылезти, ну а через часок возвертайся меня встречать.

С помощью Пахома, оттянувшего на себя одну из воротин, Овчаров просунул голову и… сделай он ещё хоть один шаг — неминуемо свалился бы в траншею, вырытую неприятельскими сапёрами.

— Глянь-ка, Пахом, что французы затеяли! — убирая назад голову, возбуждённо воскликнул он.

— Вот те крест, ваше высокоблагородие, неприятель сурьёзно взрывать Арсенал задумал! — внимательно изучая подкоп, предположил мастер.

— Пущай пробует! — усмехнулся Павел, забирая лопату и осторожно спускаясь в яму.

Обнаружив ведущие к заряду проводники, он перерубил их остриём лопаты и собрался уж вылезать, как услышал прямо над собой приближавшуюся французскую речь и всем телом вжался в рыхлую влажную землю, вдыхая её глинистый аромат.

— Проклятый дождь, Жак! Как он некстати! — досадовал товарищу на погоду один из проходивших сапёров.

— Oui[66], Мишель! Вода намочит порох, и наш труд полетит в тартарары в этой чёртовой Татарии, — непроизвольно скаламбурил Жак. — Скоро мы все там окажемся! Будь проклята эта варварская Московия!

— Не грусти, mon cher![67] Сегодня покончим с Кремлём и, Mon Dieu,[68] уберёмся отсюда! Ветер донёс последнюю реплику француза, и шаги исчезли. Овчаров высунулся из ямы и увидал удалявшиеся спины сапёров. Неприятели направлялись к Угловой башне…

— Вот что, Пахом, — переводя дух и отряхиваясь от налипших на мундир комков мокрой земли, решительно объявил Павел, — перебираемся немедля в подвал. Во всяк час рвануть может! — рассказав о подслушанной беседе, торопил он ожидавшего у ворот гравёра.

Взрывы раздались ночью, часу в двенадцатом. Под ногами задрожала земля, и один за другим несколько мощных ударов сотрясли Кремль. Казалось, что своды подземелья обрушатся и погребут несчастных в его ненасытном чреве.

— Тятко, тятко, погибель наша пришла! — испуганно запричитала Акулина и, дрожа как осиновый лист, всем тельцем прильнула к Павлу.

— Не бойся, Акулинушка! Господь спасёт нас! — гладил он голову девочки и в охватившем его волнении напряжённо вслушивался в темноту, тогда как Пахом, упав на колени, не переставал осенять себя крестным знамением и молиться. Наконец всё стихло. Наступившая тишина возвестила о конце Бонапартова владычества над Москвою. Мольбы были услышаны, своды подземелья выдержали, как и сам Арсенал, начиная от Надвратной башни, спасённой от уничтожения Павлом.